Однако по мере того, как она продолжала вести более разнообразные разговоры, этот «маячный» оттенок ее лица все больше уменьшался. Я приготовился уже было спросить ее о внезапной перемене в настроении, но — будь я проклят! — я потерял самообладание, как часто бывало в прошлом. Тем временем, пока мы шли, различные люди — разнорабочие, наездники, фактотумы, коренастые охранники, бродячие уборщики с мётлами и швабрами, похожими на алебарды, все они слишком ярко улыбались ей и сыпали обрывки приветствий, которые, как казалось, несли потаённый смысл между словами. Когда один из них — билетный кассир, с повязкой на глазу и блестящим прыщом на лбу — сказал:
— Эй, Блисс? Что скажешь, если потом я и ты, а?
Она не ответила, лишь молча нахмурилась и продолжила свой путь на костылях.
— О, Говард… — она вздохнула так, что её нежные плечи поникли. — Не знаю, что и сказать.
— Вам не нужно ничего говорить, если это вас не устраивает. Я очень доволен просто тем, что нахожусь в вашем обществе, — и после того, как я сказал это, я едва мог поверить в свою браваду.
— Ты ведь знаешь, почему Септимус позволил мне уйти? Ты должен знать.
Данный вопрос привёл меня в замешательство.
— Причина… я полагаю, состоит в том, чтобы дать вам перерыв и привести клиента к месту назначения, в данном случае, к продавцу засахаренных яблок.
Ещё несколько шагов на костылях. Только тогда я взглянул на её ноги, которые не сгибались, как следовало бы, а казались свернутыми.
Как кулаки.
Поверх них были натянуты белые носки. Кисти, — понял я. — Не ступни…
— Но ты, очевидно, встречался с ним раньше, так что… ты должны знать…
Наступила пауза с моей стороны.
— О да, ваш друг Септимус появился в ремонтном гараже, чтобы повесить там афишу.
Она казалось, вздрогнула, устремив взгляд на меня.
— И это всё?
— Ну… да. На самом деле все было очень просто. Он повесил плакат, бесплатно снабдил меня билетом — признательная щедрость, надо сказать, — и уехал на своём автомобиле.
— Ты… — но, она сглотнула, словно смутившись. — Ты видел мой рисунок на плакате?
— Нет, конечно, — уклончиво ответил я, и это сразу же омрачило мой дух.
— И Септимус ничего не говорил тебе обо мне?
— Он вообще не упоминал о вас.
— Сюда, — поспешно сказала она и провела меня через узкий проход между прилавком, где продавались пирожные и прилавком негритянки, чьей сильной стороной, по-видимому, было сгибание ложек и других металлических предметов, и всё это исключительно силой мысли.
Сжатое пространство привёло нас в удивительно тихий уголок, находящийся между несколькими транспортными трейлерами. Блисс ударила по кремню, чтобы зажечь несколько ламп, запах которых подсказал мне, что они были наполнены свечным рыбьим маслом. Тусклый свет осветил несколько жестяных банок с окурками и ящиками, служивших стульями.
— Как здесь удобно и уютно, и приятно уединиться от толпы, — сказал я. — Место, где рабочие-карнавальщики могут передохнуть.
Моё замечание заставило её побледнеть. Все более и более угрюмый вид, казалось, тяготил ее на деревянных подпорках.
— Это то, что мы называем «брюхом опоссума», Говард.
— Что?
— Брюхо опоссума. Не знаю, откуда это взялось, но так оно называется.
Я усмехнулся странному обозначению.
— Я уверен, что ничего не понимаю, Блисс.
Выражение ее лица оставалось непроницаемым.
— Брюхо опоссума — это тайное место на карнавале, место между трейлерами, уединенная палатка или даже склад под самими трейлерами. Она указала на голый матрас, испачканный пятнами, которые были наполовину видны в темноте. — Это место, где развлекаются карнавальные девчонки… сюда можно приводить мужчин, ну ты понимаешь… За деньги.
Я постарался не выдать своего волнения.
— А, понятно.
— Неужели, Говард? — она сидела на ящике, отставив костыли в сторону.
Когда я было хотел сесть на дальний ящик, она протянула руку и схватила меня за запястье, требуя, чтобы я сел рядом с ней. Затем она продолжила говорить в том же волнении:
— Девушки приходят сюда подцепить, Говард! И я — одна из них!
Тишина колебалась в колеблющемся масляном свете.
— Вот почему Септимус позволил мне уйти, чтобы «поработать» над тобой, — и теперь в ее глазах блеснули слезы.
«Поработать» надо мной? — я позволил словам течь самим собой.
— Блисс, я…
Теперь это прекрасное, залитое солнцем лицо окаменело.
— Я не могу лгать тебе, Говард. Я всё время вру, я должна! Но, я не хочу! — она начала плакать в открытую. — Я — проститутка! Я — ярмарочная шлюха!
Я, без сознательной предусмотрительности, взял её за руку.
— Меня не волнуют такие вещи.
— Ты знал?
— Конечно, нет, — последовала моя следующая ложь, но какой выбор оставляло мне это унизительное обстоятельство? — Мне все равно, и я не участвую в вынесении суждений. Вы меня очаровали.
Она упала в мои объятия, всхлипывая.
— О, слава Богу, слава Богу! Я знала, что он ответит на мою молитву, — ее стройные руки крепче обняли меня. — Ты совсем другой. Ты напоминаешь мне ту часть мира, которой у меня никогда не будет. Для всех остальных я просто уродливая блядь. Я как плевательница…
— Не говорите о себе так, это невыносимое обстоятельство, которое повлияло на вашу жизнь.
Моя рука сжалась вокруг нее, а она продолжала рыдать на моей груди. От запаха её волос у меня закружилась голова, и, несмотря на мое решение не смотреть на нее сексуально, моя грудь сжалась от всепроникающего возбуждения.
— Мне так хорошо от того, что ты не знал, — прошептала она мне на ухо. — Я думала… я думала, что ты просто еще один «Джон»[11], который сделает это… Который слышал обо мне всякое, — и она нежно поцеловала меня в губы.
— Успокойтесь, Блисс, — попытался утешить ее я. — Я никогда не смог бы думать о вас в таких терминах, и, по правде говоря, я понимаю, что в тяжелые экономические времена мы все должны заниматься деятельностью, которую никогда бы не стали делать при других обстоятельствах.
Ее шепот продолжал звучать у моего уха.
— Многие мужчины приходят ко мне, потому что у меня нет зубов. Это помогает мне… делать некоторые вещи лучше. Я… родилась без них.
Я чувствовал, что мое присутствие здесь было необходимо, чтобы поговорить с ней, оно давало ей столь необходимое утешение.
— И… без ног тоже. Я бы показала тебе, но, боюсь, это вызовет омерзение у тебя.
— Ничто по отношению к вам, Блисс, не сможет заставить меня испытывать омерзение.
Она нерешительно отодвинулась, посмотрела в сторону, затем подняла красивую ногу, демонстрируя белый носок, который, казалось, обтягивал кулак. Все, что я мог сказать, было: врожденные аномалии, такие как отсутствие вмятины, и пороки развития конечностей встречаются чаще, чем вы думаете.
Она посмотрела на сжатую в кулак ногу и потянулась вперед.
— Они выставляют меня на шоу, как уродца, имеющего руки вместо ног, но это не совсем так, — затем она сняла носок.
Это был не «кулак» на конце ее стройной ноги; на самом деле, это вообще не было похоже на руку, вместо этого — аберрационно развитая нога, маленькая, как будто надлежащий рост был замедлен и свернут внутрь.
— Мой отец позаботился об этом, — мрачно сказала она. — Его послали сражаться с боксерами в Китай давным-давно, и он узнал о «связывании ног»…
Я тут же поморщился от возмущения. Я слишком хорошо знал эту дикую, порабощающую процедуру, с помощью которой ступни маленьких девочек были крепко связаны, чтобы помешать надлежащему росту; я видел наброски в нескольких книгах. Это был способ держать женщину неподвижной и, следовательно, в конечном счете, подчиненной.
— Другими словами, ваш отец сделал вам эту процедуру после того, как увидел доказательства еe применения во время отправки с армией для спасения американских дипломатов и миссионеров, удерживаемых династией Цин в первые годы столетия.
В полном унынии Блисс кивнула.
Моя ярость возросла. Отец, который намеренно изувечивает дочери ноги, и муж, который будет сексуально эксплуатировать ее из-за специально сделанных аномалий? Что же это за мир, если он допускает такие дьявольские вещи?
Она снова надела носок, очевидно, показав все, что ей было нужно. Она сразу успокоилась и продолжала держать меня за руку. Однако в воображении я представлял себе самые мучительные пытки для ее несчастного отца и отвратительного мужа.
— Но мы же собирались в киоск с яблоками! — она вспомнила и поднялась, легко опираясь на костыли.
Не в силах держать ее руку, я держал ее открытой на пояснице — бессознательная инициатива, потому что я отчаянно хотел поддерживать хоть какой-то физический контакт с ней. Усилие, казалось, доставило ей удовольствие, когда мы снова погрузились в пульсирующий человеческий поток, называемый «на полпути».
Вскоре мы нашли продавца яблок; подсознательно я собирался купить два, но затем поморщился, вспомнив отсутствие зубов Блисс. Затем мы продолжили наш путь, безобидно болтая; все это время я заставлял себя не думать об испытании, с которым она столкнётся позже, c её «Джонами» и её «Шоу». Ближе к концу дороги к «на полпути» появился своеобразный тупик, в котором три силача поднимали штанги ошеломляющего размера, и была игра «Окуни-Дурака». Но между последней парой стендов я мельком увидел личный трейлер, более экзотический, чем все те, что попадались нам до этого. На мгновение открылась причудливо украшенная дверь, из которой обитатель трейлера всматривался в толпу. Это был худощавый пожилой человек с желтоватой кожей, во фраке, галстуке-шнурке и ослепительно белом жилете. Худое лицо с бакенбардами выглядело изрезанным, с тяжелыми веками и в целом безрадостным выражением, которое говорило об удовлетворённой жадности и умеренной чёрствости. Я бы предположил, что этому человеку было около 60-ти.
— О, нет, — пробормотала Блисс. — Давай повернём здесь, быстрее…
Я с тревогой последовал за ней, заметив, что мужчина в пиджаке бросил на нас ненавидящий взгляд.
— Блисс, — начал я, — тот человек из трейлера, кажется…
— Тссс! Это мой муж. Он изобьет меня, если подумает, что я бездельничаю!
— Изобьёт?
— Говард, обними меня. Если он подумает, что ты «Джон», то не будет бить меня.
Я едва успел понять, что она имеет в виду, но сделал так, как она просила.
— Это странно, — сказала она, — но… ты поймёшь…
Когда мы медленно повернули на глазах у этого несчастного надсмотрщика О’Слонесси, Блисс на мгновение остановилась на костылях, довольно непристойно поцеловала меня, а также погладила мою промежность.
Я напрягся, мой член встал на дыбы, как дразнящийся зверь. Я мог упасть от сладострастного шока.
— А теперь пошли, быстро!
Ошеломлённый, я повиновался ей. Краем глаза я заметил, как О’Слонесси скрылся в своём трейлере.
— Мне очень жаль, Говард, — объяснила Блисс, странно запыхавшись. — Tы не понимаешь ситуации с моим мужем, но я должна была это сделать, потому что…
— Чтобы показать вашему мужу, что вы занимаетесь тем делом, которое он заставляет вас делать, да, я понимаю… — я пожелал О’Слонесси провалиться в яму Шогготов. И вечность быть насилуемым в зад парой чудовищ из других измерений! Это было бы прекрасно.
Она вздохнула, на этот раз с облегчением.
— Я так рада, что ты понимаешь, Говард. Я бы никогда так не поступила, если бы не застряла в этом ужасном карнавале.
— Конечно, не поступила бы…
— Если бы я только могла скопить достаточно денег, чтобы сбежать, или…
Сбежать, — ее слова крутились у меня в голове. Мечта уже начала формироваться: она сбежит… со мной…
Это было легко: основную работу сделали амброзиальное засахаренное яблоко и похотливые мысли, которые действительно занимали большое место в моем сознании, а именно мой образ, доставляющий оральные ласки тяжело дышащей и выгнувшейся назад Блисс, в то время как её странные, деформированные ступни держат мой затылок. Конечно, её оргазм будет всеобъемлющим, и так же несомненно, что её восхитительное лоно будет слаще, чем яблоко. Ах, какая нелепая, если не совсем нехарактерная фантазия, а? Следуя потоку толпы по часовой стрелке, Блисс указала на более заметные особенности шоу; мы ещё не пересекли эту сторону «на полпути», и я нашёл происходящее здесь более интересным и, осмелюсь сказать, более привлекательным. Ещё лучше, с Блисс в качестве моего эскорта я был допущен в каждую специализированную палатку бесплатно!
Небольшая очередь собралась вокруг возвышения Хоуберка-шпагоглотателя! Во-первых, множество предметов исчезло в горле циркача: свеча, осколки стекла, и даже кабачок. Сам выступающий казался старше даже негодяя О’Слонесси, но мускулы у него были, как канаты. Скудные аплодисменты сопровождали каждую демонстрацию, пока один молодой наглец не пропищал:
— Я хочу вернуть свои деньги!
При этих словах Хоуберк улыбнулся и наконец поднял меч необычайной длинны, затем без промедлений опустил его себе в рот, где он легко исчез по рукоятку. Когда он вытащил его, на него был насажен кабачок — настоящий трюк — и толпа зааплодировала намного громче, но молодой наглец не утихал:
— О, я видел такой трюк сто раз на выступлениях получше этого, старик!
— О, неужели получше? — возразил Хоуберк. — Что ещё за шуточки, молокосос! Значит, говоришь, что видел лучше?
Внезапно старик согнулся пополам, и из его рта вылетела мерцающая чёрная змея длиной в шесть футов[12], которая тяжело шлепнулась на пол, и при её появлении половина публики бросилась к выходу, а другая половина отпрыгнула на несколько ярдов. Змея свернулась кольцами под сценой под шумные аплодисменты, напоминающие морской прибой.
Это было довольно грозное зрелище, но Блисс, посмеиваясь, объяснила, что:
1) нахал на самом деле был «прокладкой», то есть работником карнавала низкого порядка, чьи высказывания из толпы были преднамеренными, и
2) «змея» на самом деле была резиновой, вылет которой осуществлялся невидимой леской визуально правдоподобно, благодаря силе внушения. В общем, прекрасная иллюзия.
Другие палатки в меньшей степени можно было назвать «чудесными»; действительно, термин «впечатляюще гротескные» был бы более уместным. Там была Бетти, человеческий кровеносный сосуд, или относительно хорошо сложенная молодая женщина, одетая только в оловянные конусы на сосках и крошечный треугольник блестящей ткани на её интимных местах. Что делало её неимоверно привлекательной, так это вот что: настоящая вспышка венозности, настолько сильная, что каждый квадратный дюйм обнаженной кожи был опутан пульсирующими голубыми венами; намеренное покрытие ее кожи маслом усиливало эффект до мерцающего уродства. Затем был мужчина, который невероятно выталкивал оба глаза из глазниц; затем женщина, объявленная беременной в течение семи лет, ее голый живот выступал не меньше, чем объём шара для гаданий (Блисс позже сообщила мне, что доброкачественная опухоль ответственна за её чрезмерный обхват живота, а не беременность); затем ещё один исполнитель, которого я вспомнил с рекламного плаката; Трупесса, возрождённая из когтей смерти африканской магией! Наблюдение за этой несчастной женщиной на самом деле было гораздо более тревожным, чем набросок копии на плакате. Она была буквально живым скелетом, с бледной кожей, натянутой на кости, и головой, похожей на череп, обмакнутый в бледную восковую краску. Изображение ухудшилось от полной наготы, открывая опустошенные кожные лоскуты вместо груди и болезненно выступающие тазовые кости, поддерживающие лишенный плоти пах и мрачную сморщенную кожу, которая могла быть только входом в её влагалище. Блисс я выразил сомнение, что африканская магия имеет какое-то отношение к её состоянию, но, скорее всего, это сознательное воздержание от употребления пищи.
— О, нет, Говард, — объяснила Блисс, — ее настоящее имя Мэри, и она ест, как свинья. Просто потом она всё это выблёвывает.