Из тумана на него посыпались листы бумаги. Много-много листов, больших и маленьких, исписанных черными и красными буквами. Они шуршали и шелестели, сталкиваясь друг с другом, падали ему на плечи и голову, соскальзывали и исчезали в тумане возле колен.
Дима хотел было схватить один листок, но тут громкий голос, перекрывший шум бумаги, отвлек его. Человек говорил, но туман съедал его слова, превращая их в невнятный гул. Лишь несколько фраз прозвучали отчетливо, будто специально выхваченные кем-то из целой речи:
– … за нами стоят тысячи наших товарищей!.. вновь гордо взовьется красное знамя!..
Словно грохот землетрясения пронесся волною в тумане крик ликующих людей. Он оглушил и напугал Диму: только-только юноша был один, и теперь опять окружен тысячами взявшихся из ниоткуда призрачных людей.
Радостные возгласы продолжались. Тут и там среди воодушевленного гомона слышались слова «свобода», «равенство» и «братство». Их произносили громко самые разные голоса: женские и мужские, голоса молодых, стариков и даже детские. Дима побрел вперед, ища источники этих голосов, стараясь найти хоть кого-то, увидеть, наконец, живые лица. Ведь все они были рядом, их было много, и ему очень не нравилось, что они постоянно ускользают от него, оставаясь неизвестными.
Но все было, как и прежде: фрагменты одежды, мелькающие руки, сапоги, платки. Невозможно было дотянуться и схватить, невозможно было разглядеть. Можно было только слышать и чувствовать, как эти люди сами касаются тебя.
Дима был потерян. Он шел сквозь ликующий, торжествующий народ, но знал, что совершенно одинок.
Странный, незнакомый звук, похожий на гудок, заставил его обернуться. Он раздавался откуда-то сзади, где, как считал Дима, находились набережная, пруд и завод. Он был громок и отчего-то тревожен.
Настроение толпы резко изменилось. Ликование превратилось в беспокойство, послышались испуганные возгласы, чей-то плач. А затем загремели выстрелы.
Услышав громкие хлопки и осознав, что это, Дима в панике пригнулся, закрывая голову. Он понимал, что от невидимых пуль это не спасет, поэтому побежал, стараясь в тумане отыскать хоть какое-то укрытие. Несколько раз он с кем-то сталкивался, несколько раз слышал чьи-то приказы и ругательства. Гул вокруг подсказывал ему, что он опять окружен спешащими людьми.
Грохот выстрелов становился все громче. Дима уже почти на четвереньках продвигался куда-то со страшной скоростью, не думая даже о том, что может внезапно налететь на стену дома, столб, дерево или ухнуть с невидимой лестницы. Он бежал от обстрела.
Дорога вела вверх, как раз туда, где должна была располагаться Центральная площадь. Но Дима уже ни в чем не был уверен. Под ногами он видел лишь вытоптанную грязную траву, а вокруг – все тот же непроглядный туман.
Так, двигаясь вслепую и на большой скорости, он неожиданно наткнулся на чью-то широкую спину. От столкновения повалились оба. Почти сразу кто-то схватил Диму за шиворот и швырнул вперед. Он вскочил на ноги, готовый защищаться. Колени его тряслись, голова кружилась, но он не желал больше валяться на земле и чувствовать на себе удары тяжелых сапог. Уж лучше так, стоя, в бою.
На плечо ему легла крепкая ладонь. Дима в панике обернулся, но в тумане кроме самой руки и части плеча ничего больше не было видно. Голос, принадлежавший, по-видимому, хозяину ладони, произнес:
– Если что, беги. Не следует тут всем умирать. Кто-то должен продолжить дело. Красные еще не сдались.
Дима сделал шаг, стараясь разглядеть говорящего, но тот уже отступил и исчез в тумане. Невидимые враги опять окружали, снова послышались возмущенные голоса и ругательства, затем последовали удары и выстрелы. Послушавшись совета, Дима бросился бежать, но далеко уйти не сумел.
Четыре руки крепко схватили его. Голова закружилась сильнее, и, сам не заметив как, скоро Дима обнаружил себя полулежащим возле старой деревянной стены. От страха и усталости сознание его было путанным, туман все так же клубился непроницаемыми серыми облаками.
Где-то рядом слышались шорохи и стоны множества людей. Кто-то тихо переговаривался. Более-менее придя в себя, Дима ощупал стену и убедился, что она совсем не призрачная. Воодушевленный, он пополз вдоль нее, чтобы узнать, что это и где он.
Стена некоторое время шла прямо, а потом вдруг свернула под углом вправо. Вторая стена оказалась точно такой же. Потом и она свернула направо. Третья и четвертая стены тоже через некоторое время свернули направо. Дима понял, что он находится внутри деревянного здания. Почему-то не было в нем ни дверей, ни окон. А люди, с которыми Дима, казалось, вот-вот должен был столкнуться, проползая вдоль стены, исчезали, так и не появившись.
Все, что оставалось теперь, – ждать, что же будет дальше. Юноша вновь привалился спиной к деревянной поверхности. Вдруг раздался скрип открываемой двери, которая для Димы почему-то не существовала, послышались тяжелые шаги и голоса:
– Этого. И того: больно крепкий.
– И то верно.
Вновь раздались удары и стоны. Ругательство оборвалось свистом хлыста и резким криком. Кого-то потащили, снова скрипнула дверь, и опять остались только приглушенные разговоры и тихие стоны.
Дима был измучен и не знал, что делать. Он лежал, глядя в одну точку и утонув в тревожных воспоминаниях. Краем уха он слышал странную и жуткую какофонию барабанов, колоколов и все того же гудка, но даже удивиться и испугаться был не в силах.
На фоне этой страшной, сводящей с ума полифонии он уплыл так далеко, что не заметил даже, как кто-то бодро приблизился к нему, поднял за локоть, хлопнул по плечу и радостно сказал:
– Очнись, брат! Азин пришел! Все хорошо.
А затем ушел.
Наступила тишина. Дима вновь стоял один в тумане. Уже не было рядом деревянной стены и стонущих людей. Под ногами чувствовалось что-то мягкое, похожее на землю или траву. Дима сделал шаг вперед и прямо перед собой увидел вдруг деревянный памятник. За ним, в тумане, едва виднелся силуэт еще одного, такого же. Юноша сделал несколько шагов и оказался менее чем в полуметре от белой холодной стены. Она продолжалась вправо, влево и вверх настолько, насколько можно было разглядеть.
Дима легко коснулся ее пальцами, почувствовав прохладную поверхность камня. Он прошелся немного в сторону, вдоль стены, и увидел вделанную в нее бронзовую табличку. Приглядевшись, он сумел прочитать следующее: «Вечная память борцам, павшим за дело рабочего класса в 1918 году».
Вдруг юноша почувствовал, что серый туман вокруг него становится ощутимо плотнее. Он сжимался и сгущался, сливаясь воедино с каменной кладкой. Дима с неописуемым ужасом наблюдал, как из клубящихся облаков формируется белая стена, точно такая же, как та, которой он только что касался пальцами. Такая же холодная и твердая.
Она окружала его, сжималась, замуровывая, не оставляя никакого выхода. Со всех четырех сторон и даже сверху и снизу давили на него теперь белые мраморные стены. Дима закричал и стал задыхаться. Паника овладела им. Он принялся бить руками и ногами, топать и громко звать на помощь. Но стены продолжали сжиматься.
И вот он уже чувствует их спиной и грудью, понимает, что еще немного – и его просто раздавит здесь, неизвестно где…
С последним отчаянным криком Дима поднял голову от одиночной парты и увидел перед собой уже знакомую аудиторию. У доски, прямо перед средним рядом, стоял профессор Ош.
Дима смотрел на него во все глаза, не понимая, что происходит, и до сих пор задыхаясь. Он все еще видел сжимающие его стены и беспроглядный туман, но так же ясно видел теперь, что сидит на своем месте в кабинете, на семинаре профессора.
Никто не заметил его странного поведения, словно бы ничего и не произошло. Впрочем, Дима не знал, кричал ли он на самом деле или нет. Вероятно, он уснул, сам того не заметив, и ему приснился жуткий сон, навеянный повествованием Аркадия Модестовича. Растерянный, юноша все никак не мог успокоиться: воспоминания о тумане, бьющей в лицо холодной воде, криках радости и ужаса всплывали одно за другим. Он все ожидал очередного неожиданного нападения, странных звуков или чего-то еще, опасного, непонятного.
Но все было спокойно. Только голос профессора звучал мерно и ясно. Оказалось, что он уже заканчивает лекцию. Совсем скоро Аркадий Модестович произнес:
– Осенью 1919 года рабочий Ижевск готовился к встрече своего первого мирного Октября.
Он выдержал паузу, затем продолжил:
– Благодарю вас за внимание. Завтра поговорим о том, как менялся Ижевск в мирные годы после революции. До свидания!
Вновь, как на первом семинаре, раздались благодарные аплодисменты, студенты встали из-за своих парт и двинулись к выходу. Дима последовал за ними. Его все еще слегка трясло от пережитого, и он старался понять, почему совершенно не помнит прошедшую ночь и целый учебный день.
Он оказался последним среди студентов, покидающих аудиторию. Ему хотелось поскорее выбраться отсюда, поэтому он наспех поблагодарил преподавателя и потеснился к выходу, но Аркадий Модестович остановил его:
– Дмитрий, подойдите ко мне.
«Будет ругать за то, что уснул», – хмуро подумал Дима, но все же послушался и подошел.
– Как вам сегодняшний семинар? – спросил седовласый профессор, внимательно разглядывая его из-за очков.
Дима не знал, что ответить. Он молчал, не в силах вымолвить ни слова. Тогда Аркадий Модестович произнес:
– Вижу, вы потрясены.
Юноша как-то нервно кивнул, думая, не извиниться ли за то, что уснул на семинаре, а то еще, чего доброго, напросится на неприятности за невежливое отношение.
Профессора его кивок вполне удовлетворил, и он продолжил:
– История – штука интересная. Может быть такой живой и яркой, что иногда не понимаешь, где ты находишься: в истории или в реальности.
Дима удивленно вскинул голову и посмотрел прямо в глаза профессору. Черные, как ночь, они были внимательны и как-то странно хитры.
– Надеюсь, – продолжил Аркадий Модестович, – прошлое больше не кажется Вам чем-то несущественным, нереальным? Сумели ли Вы прочувствовать его, чтобы понять важность предмета? Сможете ли Вы теперь поймать нить, связывающую прошлое с настоящим? Сможете ли увидеть прошлое в окружающем Вас мире?
Дима не знал, что ответить на все эти вопросы. Он до сих пор никак не мог понять, что же произошло на самом деле. О чем спрашивает профессор: о сне или о своем семинаре?
Но Аркадий Модестович и не ждал ответа. Убедившись, что слова его достигли цели, он подошел к двери и произнес, выглядывая в коридор:
– Милая, ну как? Вышло?
Из темноты коридора, почти так же, как из странного тумана, показалась тонкая женская рука. В ней было что-то плоское, Дима не сразу понял, что именно. Она передала это профессору. Тот, поблагодарив, вернулся к юноше и протянул ему то, что получил от девушки. Дима с изумлением узнал свой собственный телефон.
Он тут же похлопал себя по карманам и убедился, что при нем аппарата нет. Да и не может быть другого такого в городе, с самодельным рисунком на корпусе!
Он неуверенно протянул руку, бережно, словно что-то хрупкое, взял телефон и осмотрел его. Он точно помнил, как во сне выкинул бесполезный кусок пластика и металла прямо в густой туман. Сейчас телефон был абсолютно цел и прекрасно ловил сеть.
– Экран мы заменили, все остальное починили, – сказал вдруг Аркадий Модестович. – Имущество и жизнь студентов я беру под свою ответственность. А вот за их память и образ мышления ручаться не могу.
Дима еще раз посмотрел прямо в глаза профессору и, наконец, нашел в себе силы, чтобы спросить:
– Кто вы? Что произошло?
Преподаватель с готовностью ответил:
– Я Аркадий Модестович Ош, доктор наук. Только что вы посетили мой семинар, посвященный истории Ижевска.
Он приятно и вежливо улыбнулся, однако Диму такой ответ не удовлетворил.
– Но… – начал было он, однако профессор жестом остановил его.
– На сегодня, пожалуй, хватит истории. Приходите завтра, на следующий семинар.
Аркадий Модестович снова вежливо улыбнулся, кивнул в знак прощания и отошел к окну, встав рядом с колышущейся на ветру длинной шторой.
Смущенный, Дима покинул кабинет. В коридоре ему все так же очаровательно улыбнулась девушка. Она пожелала молодому человеку доброго вечера, он что-то буркнул в ответ и поспешил скрыться за поворотом.
Уже спускаясь по главной лестнице, Дима вдруг подумал, что будет настоящим глупцом, если покинет сейчас профессора, так и не узнав у него, что все-таки произошло: был это сон, гипноз, или что-то еще. Не дав себе передумать, юноша резко развернулся, скрипнув резиновой подошвой кроссовок по бетонному полу, и помчался обратно в аудиторию.
Дверь была распахнута. Девушки уже не было. Решив, что она зашла внутрь, Дима вбежал туда, на ходу придумывая, как бы правильно сформулировать вопрос. Сразу с порога он начал:
– Профессор!.. – но тут же осекся.
Аудитория была пуста. Ни девушки-блондинки в черно-белой паре, ни седого профессора в очках. На какое-то мгновение Диме показалось, что за шторой кто-то стоит. Он шагнул туда, распахнул ткань, но не увидел ничего, кроме темнеющего неба и широкой улицы за окном.
Всего за пару минут профессор и его молодая помощница бесследно исчезли.
Дима шел по улице к набережной, где его уже наверняка ждали ребята. Солнце клонилось к закату. Взгляд его блуждал бесцельно по окнам и вывескам на домах, мимо которых он проходил.
В его душе не остыло до конца волнение после произошедших событий, поэтому так резко остановился он возле большого административного здания, над главным входом которого значилось: «Государственная инспекция труда». Ему вспомнились лозунги, заученные еще на таких нелюбимых уроках истории в школе: «Мир! Труд! Май!»
– Свобода, равенство, братство… – произнес он едва слышно.
В смятении он пошел дальше, но не успел пересечь и нескольких улиц, как на пути у него вырос огромный Свято-Михайловский собор, сияющий золотом в заходящем солнце. Рядом с ним притаился небольшой обелиск. Он не был уже таким монументальным, но облик свой с годами все же сохранил. Белый холодный камень и список имен тех, кто пал жертвой в годы революции.
Дима почувствовал, как его бросило в холод, а затем щеки запылали жаром. Словно очутившись снова в том страшном сне, он осторожным шагом приблизился к монументу и коснулся его пальцами. Ему вдруг показалось, что опять сгущается вокруг туман, что он окружает и сковывает его.
Он сделал шаг назад и глубоко вздохнул. Вспомнились слова профессора: «История – часть Вашей жизни… Прошлое реально. Оно вокруг нас».
Прошлое было прямо перед ним, белым обелиском тянулось в небо, крепко сдерживаемое землей, не способное упорхнуть и развеяться. Он ощущал его теперь как никогда прежде.
Шумели улицы, звучали голоса самых обычных людей, а Дима слышал, как ликуют они от счастья и как кричат от боли. Он продолжил свой путь, но теперь взгляд его уже не блуждал бесцельно по сторонам. Он искал и находил символы прошлого. Они были повсюду.
Привратник
Город очень преобразился за революционные годы, и в первую очередь не столько внешне, сколько внутренне. Все в нем поменялось: мнение, отношение, мораль. То, что было правильным двадцать лет назад, стало неправильным, а то, за что тогда могли бы осудить и даже жестоко наказать, сегодня стало поощряться и награждаться.
Кажется, все к этому и вело. Народ давно уже был настроен на подобные преобразования. Многие приняли их с легкостью, преподнося для себя как становление на путь истинный. Многие же так и не смогли смириться: восставали, протестовали, сбегали. Были и такие, кто понимал неизбежность перемен и пытался лишь подстроиться, научиться жить заново.
К числу таких людей принадлежал Саша, который спешил сейчас к недавно построенному зданию КОРа. Неделю назад ему предложили стать членом местного литературного кружка. Отказывать он не стал, но сильно сомневался, что членство его продолжится долгое время. Стихи он писал в основном о природе, в то время как нынешний день диктовал другие темы: наставительно рекомендовалось как можно больше писать о том, как чудесно быть коммунистом и жить в советском государстве. В противном случае, не слыша каждый день политических лозунгов и не видя плакатов Великого Вождя, народ мог бы засомневаться в правильности сделанного выбора и, не остыв еще от одного восстания, с не меньшей горячностью начать другое.