Три головы никак не могли осилить содержимое единственного кратера и Дева, совершенно спонтанно, приняла облик, более подходящий для царственной особы, нежели монстр из ночных кошмаров.
— Гикия! — обратилась богиня к верной служанке, — Три головы должны пить из трех чаш, а не из одной! Даже это триликое нечто, отнявшее мою власть, едино! Одна его часть прибита гвоздями к доскам, другая витает непонятно где, а третью никто не видел!
— О мудрая базилисса! — испуганно ответила Гикия, прекрасно знавшая, что подобные нотации, никогда не оканчивались ничем хорошим, — Асфодел уже трижды распустился, как стратег Диофант попросил о встрече, но ни одна из трех частей Вашей божественности не расслышала моих слов!
— Желаю видеть Сириска, сына Гераклида! Проси ко мне стратега! — произнесла богиня и переместилась на высокий трон, возле которого мирно дремал вожак стигийской своры.
Царица ударила ногой животину, и пес, недовольно тявкнув, превратился в струйку черного дыма, исчезнувшую под сводами тронного зала. Диофант вошел к повелительнице теней, лязгая начищенными доспехами, в сверкающем шлеме, с коротким мечом на поясе. Остановился, не доходя трех шагов до трона, и церемонно поклонился.
— Ты решил воевать со своей царицей? — язвительно поинтересовалась Дева, — Ты меня заставил ожидать, как и Сириск, которого никогда не найдешь во время!
— Ваша божественность меня звали? — послышался голос историка, появившегося с письменными принадлежностями и свитком папируса в руках.
Гикия заняла свое место за спинкой трона и тоскливо посмотрела сначала на Диофанта, а затем на Сириска. Стратег без армии, историк, сочиняющий бесполезный труд, город отживший свой век, навевали скуку, и бывшая архонтесса с наслаждением зевнула.
Единственное что нарушало привычное однообразие, так это черный глаз, поглотивший не одну душу, а вот ее, Гикии, эту самую душу взял и выплюнул, швырнул на камни, исцарапал призрачную плоть. Даже бесконечная охота за духом бывшего супруга надоела так, что хотелось выть злобной стигийской сучкой, призывая Цербера. Впрочем, выть тоже надоело.
— Сириск! — продолжила Дева, — Записывай мои речи! Диофант, как поживает нужный мне Палладий? Я долго буду ждать кровавую гекатомбу?
— Могущественная! — спокойно ответил полководец, — Героев выбирал не я! Я воин, а не жрец! Не мне тягаться с Триединым и даже архангел Михаил мне не по силам!
— Не забывайся, червь! На то чтобы вывернуть твою душу у меня сил хватит! — отрезала царица, вскочила и топнула ногой так, что гулкое эхо раскатилось под сводами.
Диофант безразлично выслушал базилиссу, лишь постукивал указательным пальцем по навершию меча, в тревожном ожидании развязки. Трудно быть призраком, влачить жалкое существование и не получать встряски даже от гнева кровожадного нечто. Ведьма! Пусть сверкает черными глазищами и порычит в облике зверушки из экзотического зверинца. Таксиарх даже улыбнулся от таких мыслей, которые появились в голове, потому что мертвым терять нечего, а вот живым…
— Сириск! Все записал? — холодно сказала богиня, — Указано ли лохаргам священное место?
— Нет, божественная! — несколько более резко, чем следовало, ответил Диофант и вызвал очередную вспышку гнева.
— Исчезни! — разозлилась самодержица и лишь одним взглядом превратила наглеца в безмолвную тень под потолком, — Сириск! Твой дед, Парменонт, был первым жрецом в моем храме, не так ли?
— Вы ошибаетесь, царственная, — растерянно ответил летописец и мрачно посмотрел на тень Диофанта, — Первым жрецом храма Вашей божественности был мой прадед, Агесилай Гераклейский!
— Исчезни! — буркнула Дева и обернулась к Гикии, — Каковы наглецы!
— Уже исчезаю, госпожа! — прошептала дочь Лисимаха и улетучилась вслед за вожаком стигийской стаи.
Дева нехотя поднялась с трона и подошла к бассейну в центре зала. Неподвижное водное зеркало стало матовым, потом в его глубине появились очертания неясных фигур и, наконец-то, изображение приобрело перспективу. Богиня мягко коснулась мыслей человека, сидевшего возле угасавшего костра, ощутила тревогу и смятение избранника и покачала головой. Дворец содрогнулся и портик, на берегу светового моря, обрушился вместе с изрядным куском источенной штормами скалы. Вода в бассейне замутилась, разрушив видение, а Дева с трудом удержалась на ногах, успев опереться на колонну. Еще один толчок и богиня, ужас то какой, упала на колени, к вящему удовольствию более могучего противника. Хотела подняться, но очередной толчок изрезал пол торжественного атрия трещинами и швырнул тело к подножию трона. Впервые Дева ревела, подобно обычной смертной девчонке ревела, размазывая холеной рукой слезы по щекам. Ей помогли подняться и базилисса, прижавшись к плечу Диофанта, почти успокоилась, прекрасно зная, что о минутной слабости никто не узнает. Удивительная вещь, но стоило ощутить опору, и память услужливо подсказала, пожалуй, единственно верное решение.
Глава 14
«Город жил, город старился, город почил.
Желтый саван травы над камнями застыл.
Спят под ним мертвецы сорока поколений.
И роятся шакалы у старых могил».
Ближе к полуночи с, окаймляющих плато, вершин начала спускаться противная сырость, и костер задымил, придавленный распростертой ладонью южной ночи. Даже сухой хворост шипел на углях так, словно насквозь пропитался водой. Морозов зябко поежился и ругнулся по поводу едкости дыма, выедавшего глаза. Нормальные люди уже третий сон в палатках видели, а идиоты-шизофреники ожидали призраков. Сделал еще парочку глотков спиртного, снял пиджак и принялся раздувать едва живое пламя. Хрустнула ветка.
— Кто здесь? — по-немецки спросил врангелевец, — Фарид, ты?
Ответа не последовало, да и сами шаги затихли, словно полуночник испугался, обнаружив что в сонном лагере кто-то бодрствует, помимо часовых. Вспыхнул огонек папиросы и из темноты шагнул приземистый человек в костюме военного покроя. Он немного постоял возле кучи дров и неторопливо подошел к темно-багровой яме костра.
— Не помешал? — с сильным акцентом спросил незнакомец, — Что-то не спится, видно воздух тяжелый. У Вас тоже бессонница?
Голос показался Андрею знакомым, причем настолько знакомым, что рука произвольно потянулась к револьверу. Вспомнилось лихое лето двадцатого, когда после отчаянного десанта удалось прогнать краснопузых к Донбассу, и штыковые атаки белогвардейцев напоминали времена похода на Москву Добровольческой армии.
— Присаживайтесь, хотя с костром что-то неладное, — буркнул Морозов, достал папиросу и нервно прикурил от едва тлевшей головешки, чтобы остаться неузнанным.
Мелитополь, покрытый соленой степной пылью, встретил дроздовцев жарой, нагретым металлом и суетой прифронтового города. Их бросили на помощь марковцам, и Туркул по этому поводу долго возмущался, превратив заседание штаба дивизии в, прямо-таки, церковную исповедальню. Командовал отрядом Дроздов, который после общения с Антоном Васильевичем, изрыгал проклятия в адрес степных зайцев, африканских крокодилов и марковцев, которые прощелкали клювом маневр битой перебитой тринадцатой дивизии красных. Морозов, расквартировав личный состав, отправился на поиски Александра, задержавшегося в штабе по делам отнюдь не военным, а скорее алкогольно-житейским, свалив на плечи ближнего заботу о подчиненных. На мелитопольском рынке Андрей выпил стакан картофельного самогона и, не успев даже закусить, напоролся на штабную крысу, одетую с иголочки и тоже, заметьте, пьяную. Бумажная душа решила придраться к форме одежды, но патруль, выступивший в роли третейского судьи, забрал и правых и виноватых в кутузку. В камере штабист стал подбивать к дезертирству, а после категоричного отказа в виде удара кулаком в челюсть, вызвал начальника гауптвахты. Начальник не поверил ни единому слову штабиста, вкатил ему еще пять суток ареста, а Морозову вручил предписание следовать в часть и готовиться к маршу на Токмак.
Как же его звали? Капитан Бурлович, или как-то похоже, короче Чеховская лошадиная фамилия.
— Вы явно не турок! — улыбнулся этот…ович.
— Американец! — буркнул Морозов, — Да и Вы не похожи на анатолийца!
— Я русский! — с гордостью ответил собеседник, — Военпред товарища Фрунзе! Слава Богу, что большевики ценят специалистов!
— Вот как! — удивился Морозов, добавляя хрипотцы в голос, — Извините, простыл немного!
— Бывает! Привез борцам против Антанты оружие! Завтра еду в Анкару к товарищу Кемалю, который раскаялся в смерти Мустафы Субхи!
— Сомневаюсь, — улыбнулся Андрей и пошевелил веткой почти остывшие угли, — Представляю ужас, если бы в конгрессе сидели одни негры, которые вчера копались в отбросах, а сегодня стали бы руководить заводами Форда или банками Рокфеллера!
— Лет через тридцать увидим! — с горячностью заверил ренегат и достал бутылку настоящей водки, — Выпьем за новую Россию!
— Выпьем, гнида! Какие тридцать лет? Эта ночь для тебя последняя! — подумал Морозов и сделал пару хороших глотков зелья.
Ночная тишина тихо подкрадывалась к спине, держала в тревожном напряжении, подготавливая только ей известную феерию, бал во мраке с человеческими жертвоприношениями. Агент большевиков лениво допил содержимое бутылки и мутно посмотрел сквозь стекло на собеседника. Костер вспыхнул неожиданно ярко, словно сырость уже погрела руки и настала пора напомнить волкам и зайцам о завтраке. Тишину разорвал протяжный вой, тоскливый и зовущий за собой, к зайцам в гости. Тучи, словно испугавшись ночных хищников, убежали за ближайшую гряду, и взошла Луна, яркая как никогда, окрасив деревья серебристыми блестками.
Андрею захотелось присоединиться к жизнерадостному вою, но вовремя одумался. Только этого не хватало, хотя до чего привлекательно кувыркнуться через нож в пеньке и серой тенью перегрызть горло этому большевичку. Если ножа нет, то можно и через пустую бутылку, но в этом действе господину полковнику нет и быть не может соперников. Андрей достал из кармана часы и удовлетворенно крякнул.
Полночь. Перстень, подаренный англичанином, пульсировал, а потом сжал палец так, что заставил владельца застонать от боли. Легче стало в тот момент, когда вода, нагретая пламенем костра, закипела и Андрей, повинуясь странному наитию, принялся собирать травки, о которых понятия не имел. И все же сбор был неполным. Почему? Просто знал и все тут! Камень на перстне сверкнул, и тоненький серебристый лучик указал на неприметный желтый цветок, с бледными, с проседью листьями. Остро пахнущие травы брошены в костер и Морозов остановился возле огня, не ища смысла в своих действиях. Большевичок мирно спал, свернувшись калачиком возле огня, бормотал что-то неразборчивое и нежно гладил выпитую бутылку, называя ее почему-то Розалией Самойловной.
Морозов пожал плечами и зачерпнул пиалой содержимое котелка. Настой получился отменный, слегка горьковатый, но приятный на вкус. В голове зашумело и ощущение легкости, почти невесомости, наполнило не только тело, но и казалось самое естество. Поклонник какой-то Розалии Самойловны очнулся и, на четвереньках, подполз к котелку, томимый сухостью во рту.
Экс-капитан почти полностью опорожнил котелок, икнул и заблеял словно барашек. Пределы лесочка раздвинулись, ближние деревья ушли за горизонт и на дне каменной чаши, залитой дневным светом, стоял лишь жрец в длинной льняной тоге, да у ног сидел раб-мириандин в ошейнике, скулил подобно побитой собаке, и просил о пощаде по-гречески. Андрей еще раз оглянулся по сторонам, отметил знакомые вершины Западно-Понтийского кряжа и удивленно посмотрел на добротную дорогу, петлявшую по долине. Мгновение и дороги не стало, лишь более или менее ровная петля, по которой только и можно проехать, не переломав ноги коня. Вершины густо покрылись лесом, да и сам Андрей изменился; стал солиднее и старше. У ног копошился уже не раб, а запуганный до смерти римский центурион в разорванном плаще и, потерявшей былой блеск лорике. Этот опустившийся повелитель Ойкумены грозил тощей рукой жрецу, призывая на его седую голову гнев Марса и Юпитера Капитолийского.
Иерофант не обращал внимания на эти вопли и хотел лишь успеть в урочное время к святилищу, чтобы заставить Лукулла покинуть Вифинию, призвав на помощь подземных богов. Лукулл, толстяк Лукулл, обедавший у Лукулла, почему-то напоминал тощего Бланка-Ульянова с куцей дрожащей бороденкой, сочинявшего очередной бред о многообразии тактик российской социал-демократии и поэтому пусть предсмертные вопли центуриона усладят душу Великой Гекаты.
Она пришла неожиданно, и сердце Андрея защемило, несильно так защемило, но очень настойчиво. Чистый горный воздух не давал облегчения, стал плотным, словно вода мертвого моря, неспособная утолить жажду не только в жизни, но и в смерти. Почему именно она? Она ведь погибла осенью двадцатого на Перекопе! О боги, если вы есть, то будьте милосердны, если вы боги, а не демоны!
Оставшаяся вечно молодой сестра милосердия Мария исчезла, уступив место смешливой охотнице, которая бесстыдно дразнила голыми коленками из-под короткой туники, сжимая в руке тугой лук из рогов антилопы. Такая красавица пристрелит и глазом не моргнет, а если и моргнет, то лишь для того, что бы оценить расстояние до очередной жертвы. Ух, хороша! Молчу красавица, молчу и даже не думаю о бренном, все больше о вечном! Охотница добродушно улыбнулась и, взглядом, приказала следовать за собой к вершине, гуще других покрытой лесом. Пленного римлянина волокли два гераклеота, появившиеся также неожиданно, как и сама лучница.
Потомок капитолийской волчицы даже не пытался вырваться, а покорно семенил за стражниками, которые не упускали случая толкнуть его тупым концом копья под зад или наступить на развязавшийся ремень калиги. Дорога резко пошла в гору и свернула к лесистому подножию горы с вершиной, срубленной лабрисом давнего катаклизма. Охотница скрылась в густом подлеске, и только легкий ветер прошелестел ей вслед колючим кустарником. Резкий вскрик и на дорогу упало тело неосторожного пастуха, заблудившегося на свою голову в священном лесу. Андрей переступил мертвое тело и, постукивая длинным посохом, направился дальше, проклиная юношу за неосторожность. Готовишь мистерию, истязаешь тело и душу, а всякие молодые эфебы все портят. Посох. А он откуда взялся? А почему, собственно, верховному жрецу и не ходить с этой дубиной, которая так приятна на ощупь и принадлежит ему по праву. Это тебе не трехлинейка в боях под Мелитополем, хотя и это своеобразный жезл мага Дроздовской дивизии. Стоп! Дроздовской дивизии нет в Митридатовом царстве, а трехлинейками гоплиты не воюют! Это было в прошлом или будет в невообразимо далеком будущем.
Жрец, раздраженно вытер со лба пот, и остановился, поджидая гераклеотов. Андрею было противно наблюдать за тем, как извивался на земле пленник, как целовал следы гераклеотов, прося пощады. Иерофант же удовлетворенно потирал окладистую бороду, шепча благодарность подземным богам, отобравшим у жертвы разум. Охотница появилась неожиданно, осуждающе посмотрела на жреца, согнувшегося в поклоне, и вогнала стрелу в землю по самое оперение.
Процессия двинулась дальше, и по мере подъема к вершине все сильнее ощущался древний дух, не то чтобы злой, но явно недовольный присутствием посторонних. Иерофант дал знак остановиться, поняв, что при следующем шаге сердце выпрыгнет из груди. Охотница тревожно достала стрелу из колчана, но не решалась разбудить дремавшего зверя. Божественная сделала едва уловимый жест и растворилась в тени раскидистого дерева. Жрец почувствовал облегчение, перестал держаться за грудь и продолжил шествие, ибо солнце уже стояло в зените.
И снова дорога петляла среди деревьев, опутывая серой лентой плосковершинную гору. Лес притих и только легкий ветерок шелестел где-то внизу, но так тихо, словно боялся разбудить исконного владыку этих мест. Лесные великаны расступились, открыв пыльный, выжженный солнцем склон. Где-то вверху, почти полностью заслоненный каменным останцем, виднелся черный зев священной пещеры, доступный немногим лишь в урочные часы. А во всем виноваты жрецы мариандинов, которые четыре века назад прокляли святилище Лунной Девы и никак не разрушить их заклинания, разве что свежей человеческой кровью. Кровь, конечно, неплохо, но в скальное подземелье еще требовалось войти и непросто войти, но и сразиться неизвестно с кем. Старик нетерпеливо стукнул посохом по серому камню и посмотрел на своих спутников. Гераклеоты утихомирили легионера, визжавшего словно поросенок, и согласно кивнули. Лохарг, командовавший стражниками, вытащил короткий меч, хотел опередить старого иерофанта, но остановился, увидев белесый туман, опускавшийся на дорогу рваными клоками. Ой, не мечом здесь надо орудовать, а словом!