Тмин досуже наблюдал Тизо. Мочи не было идти ни назад в хату, ни вперед – в лес высоток. Лес, пусть и людской, был страшен. Не хватало духу. Поэтому Тмин сидел на месте, невротически зажатый между двумя возможностями, как Тизо между заборами. Естественно, в ситуации этой куда приятнее было подробно наблюдать невроз чужой, чем свой собственный.
Вот Нелеповатый трогает тонкой ручкой турник на детской площадке, вот присел у куста сентябринок. Нелепица на голове. Никчемуша, Никакушка, Ничтоженька. Полосатое поло неопределенного фиолетового оттенка – висит жалобно и как бы извиняючись.
Тмин отвлекся: надо полистать ежедневник – вдруг оно придёт, вдруг слова просыпятся. Но оно не приходило, а слова не просыпались. Более того, стало понятно, что сегодня не придёт уже ничего. Это порождало затравленность, падение духа и скукоживание эго. Он ни на что не годился, ничего не мог и никуда не смел податься. Разумеется, его нигде и никто не ждал. Прямо как одувана, который уж утомил спорадически появляться в разных местах двора (Тмин следил). Такой этот Одуван был наивный, гладенький – с робким сосредоточенным выражением лица, высоким лбом, который он то и дело морщил, безмерными стрекозьими глазами. Что-то там себе соображал.
Тмин начинал злиться. Нечто жуткое погнало его из дома, приходилось отсиживаться во дворе, да ещё и с визгом, рёвом маленьких двуногих за ухом. Затравленность сменялась возмущением, которое готово было вот-вот лопнуть, как спелая виноградина.
Он рассеянно уткнулся в список городов в начале ежедневника. Ситуация предполагала, что любой вздох вселенной может быть знаком. Любой даже пук.
Тмин выбрал глазами Тернополь и Бордо.
И тогда на скамейку присел БОЛЬШОЙ. Прежде всего – голова, потом уже всё остальное. Крупная, коротко стриженная, темно-гнедой масти. Это было совершенно лишнее. Вот это присаживание. Пук, а не вздох судьбы. Да какой! Тмин брезгливо отодвинулся, не глядя на соседство.
Итак: Тернополь и Бордо. Воображение снова постаралось уцепиться за эти два названия. Никаких рациональных суждений, воспоминаний или хотя бы эмоций эти локации не вызывали. Они были ему откровенно безразличны. Об обеих он имел крайне расплывчатое представление. Но ведь это и было частью великой загадки, разгадав которую он смог бы дотащиться-дойти-доползти уже до конца! Нечёсаная голова его зажглась пожарищем от закатных лучей и напряжения.
Тернополь – терновый венец, наследие пыльных руин, белое тело нимфы, через тернии к звездам (?)
Бордо. Винные реки, конечно же. Благостная влага жизни, кровь христова. Леонардо дай винчик.
Какое убожество, – послышалось сбоку. Это явно сказал мордоворот.
Тмин затаился, сделал вид, что не слышит. Должно быть, эти слова относились к Одуванчику-дурачку. На детской площадке раздражающе гомонили дети, на лавках (лаврах?) сидели мамаши с полными, обтянутыми цветным ляжками, по тротуару двигались раздувшиеся кормом пакеты.
Тмин вытянул затекшие ноги, потер колени. Украдкой поглядел на соседа. Лоб большой и рельефный, брови выпуклые, толстые, как большие гусеницы – вот-вот поползут. Глаза в фиолетовой тени. Не очень большие. Какое-то мастифье ощущение, только бы больше кудлатости. А то будто и ему пришлось подстричься под офис, чтобы что-то скрыть: волос по бокам, до самой верхушки головы был очень короток – по моде.
Тмин открыл карту, поискал, нашел, аккуратно проложил маршруты: от Тернополя до Бордо, от Бордо до Тернополя. Румыния, Австрия, Венгрия замелькали под ногами. Писательская мысль зароилась, почуяв приближение важного и невыразимого.
Но тут он почувствовал на своём лице посторонний совершенно взгляд. Теперь Большой бросал на него не только мшистую тень – это еще можно было пережить – но и внимательный пронизывающий до зябкости взгляд. Едритство.
Можно было, конечно, и так. Отстраняясь от неудобного взгляда, Тмин потеребил носком кедика палочку в песке, осмотрел её и снова попробовал углубиться в свой ежедневник. Но мысль не клеилась. Об его лицо колюче тёрся чужой взгляд, будто двухдневная наждачная щетина. В уши вторгся новый раздражитель: баунс-прыг-скок-баунс, баунс-прыг-скок-баунс. В пальцах и задней части мозга чувствовалось напряжение. Тмин раздраженно поднял взгляд. Прыг вверх – подлетание белой юбочной волны – лёт вниз – опадание, баунс – мяч ударяется об асфальт, хват – на другой стороне пойман белыми руками, баунс – прыг, скок, баунс. А на фоне – резкий визг мелких спиногрызов. Нетерпение росло. Послышался гудящий сигнал грузовика.
Вулкан забурлил:
Как тебе моя девчушка? – спросил, явно не собираясь допустить, чтобы Тмин уклонился от разговора. Тмин мысленно поморщился: и от фамильярного обращения, и подозрительного словечка, и от непрошенной беседы. В его-то сосредоточенном настроении. Но из вежливости уточнил:
Какая девчушка?
Эта. Мы путешествуем вместе, – и показал на белую юбочку.
Вывод, который нужно было сделать, был неявен. Молодой отец? Тмин еще раз бросил взгляд на Гору. Черты лица были явно намечены ваятелем невпопад: не все на своих местах и нужной формы. Или это вечерние тени ненароком разбросали элементы лица, затенив одни и неровно выхватив другие. Из-за этой же игры света, вероятно, зрачки гостя будто подёрнулись красноватым, недобрым, стоило Тмину подумать об его отцовстве – его любопытство так и припечатал грузный взгляд. Уши чуть прижало к черепным костям. Он с какой-то тоской вдруг подумал, что довольно давно не замечал местонахождения блажного. И пузырёк успокоения в мире растворился вместе с его одуваньей шевелюрой.
С ней хорошо, – сказал Угнетатель с упором, – может быть даже очень хорошо. Не хочешь попробовать?
Тмин почувствовал, что рубашка прилипла к спине, а жопа – к скамейке. Сглотнул. Что-то мигом зачесало и без того напряженный задок мозга, а на переднюю его часть стал опускаться туман.
Что значит попробовать? – спросил тихо, несмотря на то, что хотелось взвизгнуть. Из своего тумана попробовал присмотреться к ребенку.
Она была светло-рыжей («ранний каштан», отметил про себя Тмин, которому в пору было уже относить себя к каштану зрелому, и уже хотя бы поэтому нечего было пялиться на детей). Пышный золотой костерок подпрыгивал на тонких белых спицах. Ему едва не стало гадко, но тут он сообразил, что её короткая юбка его не прельщает, и вздохнул с безмерным облегчением.
Но придется платить, – настаивал на своём. Подосланный мент по борьбе с педофилией? Вот прям так – посреди двора?.. Наглый pimp с соседнего района? Просто ебобо?
Тмин с достоинством встал: «Мне не интересно». Отряхнул футболку, собрался прочь.
А в Бордо тебе попасть интересно? – невпопад ответила мастифья голова, рассеянно глядя в сторону. Мастиф де Сад. Гора де Говёх. Кусок Сатана.
Тмин осел. Этого он уже пропустить не мог: этот чёртов знак. Никак Велиз услышал. Совершенно не хотелось задавать вопросов. Но он, конечно, спросил:
Какая же стоимость?.. Билета.
Большой повернул к Тмину грузную голову. Присмотревшись, Тмин увидел, что лицо это – не окончательно неприятное: глаза небольшие, почти одного размера между собой. Внимательные. Выражение лица, в общем, не угрожающее (хотя и красноватые, нахер, широкие зрачки). Нос прямой, лоб высокий. Черты скорее правильные, хоть и крупные. Зато без чёрных пор. Тмин чувствовал, как становится податлив, будто пластилин.
В три раза дороже обыкновенной.
От этой информации нервы вонзились в пластилин проволокой. Нутро свернулось клубочком и уползло. Стало понятно, что дело недоброе. Тмин уставился на чистые листы. Зачем было спрашивать? Он напишет и так. Надо только дойти до хатки, закрыться.
Я – Гумер, – глухо, почти застенчиво, сказал сосед.
Тмин растерялся: эта мощная гора, тень, огромная псина решила знакомиться. Разом практически открыв ему свою сущность – не то про эротические пристрастия, не то про иноземный велизов мистицизм, лихую сверхъестественность, литературный привет.
«Я – Гумер: даёшь угрюмей, из-за Элли обезумел, бываю шумен, не рад себе, как в аду игумен, чуме подсуден, гоняю мумий, мне душно в человеческом костюме, я вольнодумен! Да, я БЕЗУМЕН! Раунд!» – секундой пронеслось у Тмина в голове. Он увидел персонажа и спохватился.
Я – Тмин, – произнёс с торжественной неизбежностью и протянул руку.
Элли
Очень приятно, – добавил, чувствуя как сухость забивает горло.
Тоскливой своей вдумчивостью Гумер и правда смахивал на мастифа. Взгляд Тмина вдруг приметил, какие мощные у него ляжки-лапы. Стало неловко.
Мне пора, – тихонько и, по возможности, незаметно решил свалить.
Гумер понимающе кивнул.
Никуда тебе не пора, – пробасил и откинулся на спинку лавки, будто укореняясь здесь на века. Тмин безвольно стёк вниз.
Ты спрашивал про цену, – томительно помолчал, – Радости и горя у людей ограниченное количество. У всех поровну. Догадываешься? Просто кое-кто больно бережет. Скупердяи. Доживают до седых мудей на честном слове – пока уж совсем огонёк не стухнет, песок не посыпется. А кто-то транжирит без остатка, будто завтра умирать. И умирают. Кто-то горе выбирает хлебать в начале, а счастье оставляет на сладенькое, кто-то – наоборот. Обычно, конечно, самое вкусное съедают в начале. Но тогда долго томятся и причитают в конце. В любом случае, как расходуют – так на небеси. С Элли расход выше: жизнь бьёт ключом, все дела. Не для скряг. Больше половины отдашь, чего имеешь.
За лавкой в кусте сентябринок шевельнулся ранее смутивший Тмина Одуван. Он лежал здесь с руками под головой и глядел в небо, прислушиваясь. Голубела безразличная высь, бежали белые шерстяные облака и ветерок чуть теребил ватный одуван. Цвело, против всякой логики, абрикосовое деревце. Ничто, конечно, не могло тягаться с его безнадежностью, но на границе с ней вдруг вылупилось любопытство. Маленькое пока, куцее и неуверенное. Шевельнулось и желание докоснуться до этого времени, стоившего в три раза дороже обыкновенного. Что это за время такое? Надо нюхнуть – хоть понюшку, перед тем, как окончательно кануть в безразличную высь.
А потому, незаметно для него самого, взгляд Тизо стал сосредоточенным, а нос порозовел.
Почему расход выше? – продолжал Тмин.
А с ней по-другому не получится, дружок. Хочешь не хочешь – а отдашь. Не отсидеться.
Тмин задал вопрос, который заинтересовал уже и Тизо:
А что я получу?
Жизнь.
Тизо покумекал, что ничего не теряет, и мысленно согласился. Тмин задумался. Ему хотелось сбежать от книги, а потому терять было тоже особенно нечего. Тем более, больше расход, быстрее едешь, верно?
И ты платишь? – спросил неуверенно.
Нет, – ответила гора, – Мне не за что.
Заходящее солнце упало на его глаза, отлило красным, и губа его чуточку искривилась: театральность эта явно его потешала.
Совсем тухляк, раз не расходуешь? – осмелел, возмутился и пошутил разом Тмин: он еще не знал, что безопасней, – такой особенный?
Особенный, – явно получал удовольствие от своего и тминова нахальства Гумер.
И мне надо платить?
А как же, – секунду суровая морда сохраняла серьезное выражение, а потом вдруг расплылась в улыбке, – Но тебе сделаем скидочку.
Помолчал, выдержал многозначительную паузу. Затем повернул тяжелую, как у минотавра, голову, и красным взглядом извлек Тизо из сентябринок. Одуван сжался.
А вы что думали? Тайны оплачиваются кровью, господа мои! – подмигнул.
У Тизо едва не вылез Одуван и запотели очки. Гумер получал удовольствие во всю. «Вот гад, – мстительно подумал Тмин, – как же, радости он не испытывает». Совсем побледнели кудлатые головы солнечных лучей на коленях, будто заснули и растворились в голубоватом сне. Становилось спокойнее. Вокруг них, как в мыльном шаре, стало тихо – визги с детской площадки, мяч, гул шин доносились едва слышно, точно из-за мембраны.
К скамейке подошли Элли с Анной Карениной. Это узнавалось по красивым полным рукам и схожести с дочкой Пушкина. На правой руке у Анны был тонкий бордовый браслет – как бы предвестник её будущей кончины. Она раскраснелась, глаза её горели, тёмные волосы растрепались. Она, безусловно, была счастлива – Тмин сразу это понял. Он заметил и то, что большие блестящие эллины глаза напоминают капли тёмной бычьей крови. Такой же почти бордовой, как браслет Анны.
Рядом с белокожей Карениной Элли была вся золотистая, лёгкая. Белое её платье будто помышляло сорваться, как пакет, и улететь вверх, на 25 этажей выше.
Анна стала сбивчиво благодарить Гумера. Он её явно смущал. Элли тихо улыбалась. Она не смотрела на Тмина, но он чувствовал – она знает, что идти им вместе.
Нам пора, – наконец строго сказал Гумер Карениной. У неё на лице тут же возникла какая-то растерянность, а затем это неопределенное выражение сменилось покинутостью. Ей надо было возвращаться в свою историю, и поделать ничего с этим было нельзя. Она не посмела больше настаивать и сделала неловкий шаг назад, готовясь остаться в сумерках.
Гумер кивнул ей и пошагал за Элли, которая ещё раз махнула Карениной рукой, прощаясь и как бы отправляя ей последний заряд, последнюю горсточку счастья. Тмин и Тизо несмело поплелись следом. Оборачиваться на двор не стали. Больно кольнуло, что двор позади растворяется в тающем вечере.
Белые берега
Стоял июль. Незадолго до дня рождения Элли. Сумерки застали их у машины Гумера. Это была чёрная большая штука с мощным почтовым ящиком на капоте. Конечно же. Что еще могло увезти их прочь из города? Для каравеллы они были слишком бедовы, для просторного пахэро – слишком мало смахивали на семью с лабрадором.
Не захватили ни ручки, ни тетради, ни ботинка – непонятно было, как писать и в чём идти. Пара трусов – и та на себе. Тмин был в лёгких эспадрильях, готовых развалиться от первого дождя. И со смартфоном, который годился разве для постов в прерывистую сеть. Ежедневник оставил на скамейке.
Город убегал по обе стороны большой ноздреватой морды. Проносился под колёсами. Махал на прощание шпилями, кивал головами печальных памятников. Фоном шла какая-то лёгкая электроника. О городе, который они оставляли – вечном и одиноком в своей суете. Неспешные биты меланхолией вторили суете прохожих и сменялись пронзительной гитарной мелодией. Огни становились ярче, а темнота вокруг них – гуще. Потом прохожие исчезли. Под джазовые сэмплы с нотками футуристики вступила партия большого путешествия. Оранжевые магистрали прочертились вперед на сотни километров. Два сердца хранили хрупкую внутреннюю теплоту в несущейся страшно машине. Что хранили другие два, было неясно.
Тмин изучал карту М3. Маленький нежный треугольник свидетельствовал о том, что они неслись по ней. Мимо Селятино, Нары, Малоярославца, Малых горок. Все они оставались за высокими заборами, либо неверным отсветом сбоку манили с дороги. Тмин не мог разгадать, куда, зачем они едут, что значит явление и быстрое исчезновение названий. Невозможно было зацепиться – неумолимый спонтанный полёт. Тизо же глядел в чёрное окно и думал, что вот уносится, уносится прочь от Ладочки. Больно! И слава богу. Вспомнит еще она.
На юг! Там где Сумы, Полтава, Черкассы и дальше – Херсон! Никакого морока Бордо. Какой глупостью был скамеечный маршрут. Тмин готов был к непредвиденному как никогда. Непреодолимо.
Музыка неслась, люди молча летели за ней, проносясь над асфальтом жопами. Глаза Гумера изредка темно посверкивали в зеркале заднего вида. Элли демонстрировала удивительно взрослую манеру: не ёрзала, не болтала и не спала. Телефон не брала. Да и что она могла там смотреть? Котиков? Основы макияжа?
Тмину было торжественно и грустно. Позади оставалось всё. И становилось ясно, что назад вернуться никогда больше не будет возможно. Это было круто и мощно. У чёрного окошка сопел Тизо. Измучился, бедный, душою. Задремал. Тмин в дрёму погружаться не хотел – на горизонте небо всё больше подёргивалось зелёным. Всё только начиналось. Он запрокинул голову, поняв, что едут они хорошо, подбадривал жизнеутверждающий рок.