Стефан подлетает к Ною и хватает его за руку.
Зрачок Ноя Валльде сужается и он видит прошлое, видит всё то, что творилось в кладовой вчера, транслируя это сестре.
Секунда, две, пять, десять… И Ной отпускает Стефана. Все трое сконфужены, смотрят себе под ноги. Знакомое ощущение присутствия, когда прошлое становится настолько реальным.
– Говоришь, об угол ударилась? – Ева чуть ли не плачет, и меня пронзает боль: все-таки Стефан сделал это, он все-таки ударил Мел. – Ну почему, Стеф, почему?
– Она впилась ногтями в рану!
Стеф пытается слабо оправдаться, но Еву уже не уговорить, впервые я вижу такой. Обычно она пыталась сдерживать себя. Но не в этот раз.
– Конечно, впилась, ты же ее толкнул в соль! – Ева практически накричала на Стефана, а мы переглянулись.
Я почувствовал, как холодный ужас пробирается в меня: неужели у Мелани повреждения хуже, чем просто удар? Все знают, что некоторые особо чувствительные инициированные не выносят соли. Не зря мы так активно ее используем в охоте на ведьм: мы с помощью соли очерчиваем круг, чтобы ведьма не сбежала, а иногда кидаем соль на нее саму и вещество оставляет порой нехилые ожоги на Химерах.
Теперь я понимаю, почему Мелани вцепилась в плечо Стефана, а тот ударил. Наверное, у нее все тело в ожогах. На краткий миг, мне вспомнились длинные изящные ноги девушки…
– Но она ведь не пострадала! – заорал в ответ Клаусснер.
И мой ужас резко сменился облегчением, так что даже в ушах зазвенело.
– Вот именно! Не пострадала, Стефан! Она обычная девушка! Она не Химера! Что ещё ей нужно сделать, чтобы ты глаза свои раскрыл? Может, ей стоит сразу прыгнуть в огонь, чтобы ты увидел, что она человек? – Ева замолчала, собираясь мыслями и силами. После чего снова включила режим «Ева Валльде – холодная и беспристрастная». – Ты поднял на нее руку, Стефан Клаусснер. И не надо оправдывать этот поступок тем, что ты думал – она Химера. Если ты смог ударить ее, значит, сможешь ударить и другую. Никто, понимаешь, даже Рэйнольд… – Мое сердце сделало скачок. – …со своим предвзятым отношением к Химерам, никогда не опускался так низко.
Ой, ну спасибо, Ева. Оказывается, я у тебя числился в рядах самых опасных людей.
Девушка разворачивается и покидает балкон, оставляя нас в смешанных чувствах. Стефан просто убит, жалок. Он разворачивается и молча покидает спортзал. Я тоже уже не в состоянии тренироваться, поэтому покидаю тренировку, не начав ее. Я знаю одно, мне нужно увидеть Мелани. И я пускаюсь на поиски.
Сначала обхожу все подсобки, заглядываю в оранжерею, но там никого. Затем иду к ее спальне, заглядывая попутно в гостиную и в учебные классы. Но и там пусто. Мелани будто исчезла. Я судорожно пытаюсь вспомнить, что знаю о ее расписании дня. И сдаюсь. Я не знаю, где ее носит в Саббате в эти часы. Поэтому, привалившись к стене, пытаюсь сконцентрироваться на боли: кухарка порезала палец – не то, ноющая рана Стефа – самая глушащая боль, но снова не то, Кевин бьет кулаком по чему-то, что аж костяшки трещат – наверное, от злости, но снова не то. И лишь где-то наверху, на чердаках чувствую отголоски саднящей раны на губе и проносящуюся тень болящих мышц лица от удара в виде синяков. Попалась!
Я иду на чердаки, которые кое-где переходят в башни с бойницами. Словно на охоте, ведомый чужой болью, я неспешно двигаюсь на зов, стараясь не шуметь и не быть замеченным. И вот теряю контроль над собой, сейчас снова идет игра "охотник-жертва". В одном из коридоров я замечаю ее. Это восточное направление, она идет ровно над нашими спальнями. И, кажется, догадываюсь, что ищет – придуманную мной течь крыши. Волосы скрывают разбитую половину лица, я вижу лишь тонкий прекрасный профиль. Девушка поднимает голову, открывая моему взору изящную шею, она изучает потолок на наличие прохудившейся кровли. Ее хрупкая кисть руки фарфором смотрится на фоне черных рукавов, Мелани, забывшись, играется со своими локонами. Скрип половицы под ногой выдает мое присутствие. Она с легким вскриком оборачивается на звук, но не видит, так как я прячусь за грудой старой мебели, накрытой белой тканью.
Я иду в обход, чтобы зайти из-за спины, некоторые половицы все-таки скрипят, как бы бесшумно я не передвигался.
– Кто здесь? – Она напугана. Девушка озирается по сторонам в поисках источника шума. И, несмотря на уродливые синяки, снова отмечаю, какая она красивая. – Кевин, это ты?
Имя младшего Ганна ревностью режет: почему она вспомнила его? Может, они целовались здесь? И как часто бывают вместе? Отличное, кстати, местечко – тут тяжело быть застигнутыми врасплох, так как редко кто заходит.
Пока я мучаюсь ревностью, наблюдая за ней из-за засады, девушка решает уйти. Но она не понимает: уйти я ей не дам.
Мелани разворачивается и бодро идет вперед, я выхожу из укрытия и догоняю ее. Она оборачивается. Не знаю, что такого в моем облике, но Мелани испуганно охает и пускается бежать. Мы проносимся через главный коридор, и тут она сворачивает влево, зная лишь длинный путь, а я выбираю короткий, срезая достаточно пути, и вот уже на лестнице поджидаю беглянку.
Она врезается в мою грудь с вскриком, с глухим ударом, не ожидая встретить меня тут. Я хватаю ее руки, не давая шанса отбиться. По моим венам несется разгорячённая кровь, ток от прикосновения к ней будоражит все нервные окончания. Она испуганно бьется в руках, как пойманная птица, еще больше распаляя меня. Такая хрупкая, нежная, красивая.
Я не владею собой, когда прижимаю к себе, как тогда, в лифте, только на этот раз впиваюсь в ее губы поцелуем, чувствуя огонь, вкус и аромат тела Мелани. Мне кажется, я слышу, как грохочет ее сердце от внезапности случившегося. Она замерла в моих руках, позволяя сильнее прильнуть к губам и насладиться их нежностью. И лишь мгновение спустя Мелани отвечает на поцелуй.
Сладко. Магически. Волшебно. С толикой боли от разбитой губы.
Ее руки ложатся на мою талию, сжимаются в кулаки, натягивая ткань рубашки, тем временем как мои зарываются в ее шелковые волосы. Страсть сменяется томным наслаждением. У Мелани пряный сладкий вкус и цветочный запах.
Я прекращаю поцелуй лишь тогда, когда боль в ее губе возрастает, передаваясь мне, а к ее вкусу примешивается солоноватый вкус крови. Она удивленно смотрит мне в глаза и тяжело дышит.
Я сам тяжело дышу от нахлынувших чувств и адреналина. Любуюсь ей, гладя тыльной стороной руки по нежной щеке со стороны, где нет синяка, после чего кончиком пальца, будто лаская, стираю выступившую каплю крови на разбитой губе. О, черт! Я, кажется, не на шутку влюбился.
– Рэй? – Обескураженная не меньше меня, она широко распахивает серо-голубые глаза, и кажется, я вижу в них свое отражение. – Что…?
Она не договаривает, но я знаю, что за вопрос остался непроизнесенным: «Что ты, мать твою, делаешь?». Ну, может, конечно, не так. Но суть та же.
Я отхожу от нее, хватаясь за голову и лохматя волосы, пытаясь прийти в норму. И ничего умнее не нахожу, как ответить:
– Крыша течь дала…
И ухожу, оставляя ее в смятении. Хотя сам напуган не меньше. Теперь мне нужен Ной, чтобы вправить мозги: пора вспомнить прошлое, пора вспомнить, кто такие Химеры и первую нашу встречу с Мел…
***
С каких это пор поцелуи стали переворачивать мою жизнь? С каких пор летоисчисление запустилось по-новому? Рэй словно зажег внутри меня неведомый огонь, а своим поступком лишь сильнее распалил его, и я теперь горела. Мои мысли только и крутились вокруг него и того поцелуя. В жизни ничего подобного не испытывала, уверена на все сто процентов, даже если включить мою память.
Ощущение лавы, нежности, страсти. Я теперь знаю вкус Рэйнольда Оденкирка: он терпкий, сладкий, как вино, и жгучий, как перец. Я готова вечно сгорать в его объятиях! Готова вечно пить эту адскую смесь. Только так повредиться умом – проще простого. Одни лишь воспоминания о поцелуе сводят с ума, заставляя сердце выпрыгивать из грудной клетки, – что же будет, если такие поцелуи будут доступны постоянно?
И мне не нужно чувствовать то электричество, когда он касался меня, ему теперь достаточно появиться в одной комнате со мной, чтобы заставить остро ощущать реальность, чтобы каждой волосинкой своего тела ощущать его присутствие. Я становлюсь невнимательной, дерганой, будто на иголках. И стараюсь скорее уйти из комнаты. Поэтому каждодневные завтраки-обеды-ужины превращаются в пытку.
Ева ходит хмурая и замкнутая. Она переживает, я знаю. Все из-за стычки. Уж не знаю, кто ей сказал, сам ли Стефан, либо она додумалась, но Ева знает, что он меня ударил. И поэтому у них новый разлад в отношениях. Самого виновника моей разбитой губы отсылают куда-то чуть ли не на следующий день после того жгучего поцелуя Рэя. Все молчат о его местонахождении, а я боюсь спрашивать. Хотя по-прежнему твержу всем, что ударилась о полки.
Все становится проще, когда мисс Реджина оглашает свое наказание: две недели на кухне с миссис Лонг в качестве помощницы. Это становится моим спасением.
Там на кухне я пропадаю с утра до ночи, загруженная работой и нежеланием попадаться на глаза Рэю.
Кевин забегает ко мне, но у меня нет желания с ним долго общаться, я жажду другого человека и боюсь его одновременно. Я даже снова поцеловалась с Ганном, когда он забежал перед сном в мою комнату, но этот тягучий мед не вызывает желания сгореть и рассыпаться пеплом в его руках.
Поэтому стараюсь свести наше общение к минимуму. Я вообще прекращаю общаться с кем бы то ни было, кроме миссис Лонг. Наказание мисс Реджины мне в помощь.
Миссис Лонг чопорная чистоплотная женщина, достаточно требовательная и крепкая на словцо. Она чем-то напоминает мне Салем. Наверное, потому что ее надо слушаться и слушать.
Миссис Лонг учит меня резать овощи, чистить картошку, дает первые уроки кулинарии. Я еще наказана мытьем посуды за всеми вместо посудомоечной машины. Не жалуюсь. Но о маникюре приходится забыть, даже с перчатками на руках.
Именно от миссис Лонг я впервые слышу это слово – Химеры.
– А вы давно здесь работаете?
– С шестнадцати лет. Мои родители здесь жили. Ну куда? Режь тоньше, смотри, какие ломти рубишь!
Она срывается на меня, шлепнув по руке. И я начинаю стараться резать тоньше. Вокруг нас кипят кастрюли и скворчат сковородки. Здесь жарко, душно в такие моменты. Поэтому я стала надевать на кухню очень открытое и легкое: майки с бретельками и юбки до колен.
– А почему Саббат называют Шабашем?
– Дык, ведьмы тут обитали.
– Мисс Реджина говорила что-то, что было это давно.
– Очень давно! Так, а теперь кидай это в воду и режь теперь лук. Посолить не забудь, как я учила!
– Я не понимаю, почему столько времени прошло, а люди до сих пор замок Шабашем называют?
– Ну знаешь, как это бывает, когда что-нибудь плохое случается с человеком, так потом и привязывается прозвище. Вот и с замком так было. Они же, ведьмы, Химерами были.
– Кем?
– Химеры. Считай злые ведьмы. Травлю устраивали на народ. Им же всё нипочем было тогда. Говорят, кровь с черной магией лилась рекой. Вот шабаши и устраивали тут, пока Инквизиция не пришла и не сожгла их всех к чёртовой матери. С тех пор замок и зовут Шабашем. А теперь возьми сливки и добавь туда столовую ложку.
– Так?
– Да.
Я выполняю каждое указание, смотря, как вода с добавлением в неё ингредиентов превращается в съедобный соус к мясу.
– Химеры… Слово-то какое. Не колдуньи, а химеры…
– Колдуньи –это колдуньи, а химеры –это химеры. Не путай и не забивай себе ерундой голову. Так! Сходи-ка в кладовую, в ту, что возле лестницы, и принеси мне грецких орехов.
– Так есть же еще!
– Я сказала, сходи, значит – сходи.
Я откладываю нож, чувствуя себя разгоряченной от пара, мне жарко, я потная и мечтаю о душе. Спрыгнув со стула, я с неохотой иду в кладовую.
– Ступай, ступай. И побыстрее! Двигай ногами!
Едва успев выйти из кухни, я налетаю на Рэя. Парень спускался с лестницы для прислуги, что рядом с кухней. И, как тогда, на чердаке, я чувствую легкую панику и головокружение от его присутствия. Он окидывает меня взглядом с головы до ног, после чего закусывает губу и со стоном отворачивается, будто у него болит зуб. После чего кидает злобный взгляд своего цвета грозы и произносит сквозь зубы:
– А еще скромнее кофты не нашлось?
Он кивает на мой вырез и, не дождавшись ответа, срывается в кухню.
Что? Это что сейчас было? Меня обвинили в неподобающем виде? Нормальная ведь кофта! Или мне стоит свариться заживо там?
Обозвав его дураком, обиженная, убегаю в кладовую за орехами. По возвращении вижу уходящего Рэйнольда, который стремительно покидает кухню, не обращая внимания на меня. Будто не меня он целовал на чердаке. Действительно, у него, кажется, крыша подтекает… Или у меня?
Войдя на кухню и отдав орехи миссис Лонг, я узнаю главную новость: завтра приезжают какие-то важные гости. Они будут у нас до ночи. А это значит, завтра весь день торчать ей и мне у плиты.
Да наступит день
Лист бумаги лежал на столе, где черными буквами, шрифтом Times New Roman был написан запрос от Сената на аутодафе.
«Реджине Хелмак и Артуру Хелмак,
Светочам школы Инквизиторов Саббат.
Совет Старейшин святого Сената просит исполнить долг Инквизиции в школе Саббат и покарать ведьму за бесчинства и ряд нарушений anni currentis4. Вина обвиняемой доказана.
Обвиняемая – Мария Смитт. Химера.
Наказывается:
– за попытку украсть заклинание у Архивариусов Сената,
– убийство трех смертных,
– применение дара (разряд: телекинез) на людях,
– применение запрещенных заклинаний,
– сделки с дьяволом и продажа души.
Сенат приговаривает ее к сожжению на костре.
Да свершится суд.
Да наступит день.
Dies irae, dies illa5.
Совет Старейшин святого Сената».
– Dies irae, dies illa! Господи, как пафосно. Меня всегда воротило от этого выражения! Глупое и бессмысленное.
Я сажусь в кресло и закуриваю. Артур бесшумно смеется надо мной.
– Я всегда думаю, кем бы ты стала, выбери в самом начале путь Химеры?
– Не знаю, наверное, Марией Смитт.
Я двумя пальцами откидываю белоснежный лист, который совершает путь по столу и падает на пол.
– Мне кажется, Химеры многое потеряли в твоем лице. Так или иначе, в тебе от них слишком много.
Артур улыбается мне, затем аристократично пьет свой кофе из миниатюрной позолоченной чашечки. Его слова не оскорбляют меня, наоборот, даже льстят.
– Так или иначе, я здесь. С тобой. Даже душа целая и ни разу не заложенная.
– Если говорить по поводу, что бесит каждого, так вот, мне всегда «нравится», что в обвинении указывается продажа души. По мне, так это личное дело каждого.
– Согласна. Практически все Химеры обращаются к нечистой и закладывают души. Если считать это обвинением, то мы их всех должны сразу же истребить.
Я стряхиваю сигарету в свою любимую пепельницу Сваровски, наблюдая, как на зеркальной поверхности серыми комками пыли оседает пепел. Пепел. Слишком много в моей жизни пепла.