- Всю ночь ворочалась, - будто бы сама с собой продолжает бормотать женщина. – Бедная ты моя, - теперь уже почти по-матерински вздыхает она. – Что, Ань, чай пить будешь?
Девушка лишь кивает головой. Эти надоедливые сны лишают всяческого желания что-либо делать, даже жить. Она, молча, встаёт и подсаживается к своей соседке. Анна знает о ней всё: то, что Тамара дочь одного нэпмана, расстрелянного лет десять назад, вместе с её мужем и братом. За жизнь не держалась, если бы не дети в приюте. Болтлива, может утешить, иногда чуть строга, а о том безумии, что творится вокруг предпочитает молчать. Также как и о своих родственниках. А она о своей соседке не знает ничего. Впрочем, как и все остальные.
Анна… Девушка ухмыляется: ей смертельно надоело это имя, эта связь с прошлой жизнью, о которой ей так хотелось всегда забыть и которая теперь так и норовит занять место столь
недолго-радостной новой. Её настоящее имя Анастасия, но лучше никому об этом не знать. У неё взбалмошный характер, который она постоянно скрывает за маской безразличия, она умна и знает несколько языков, но постоянно притворяется, что даже не знает, как умножить сто на шестьдесят. Она привыкла ко лжи.
Анастасия… Это имя словно издёвка. «Воскрешённая». Да о каком воскрешении можно говорить, когда ей не хочется просыпаться по утрам? Кажется, в детстве она слышала об одной странной, совсем недетской игре: каждое утро, едва проснувшись, вспомнить ради чего нужно открыть глаза. Иначе – выстрел. Если бы она решила попробовать, то курок уже давно был бы нажат.
Ещё один день, ничем не отличающийся от других. Ранний подъём, потом долгая и скучная работа на заводе почти до позднего вечера. Каждый день она видит одно и то же: серое небо за окном, свист закипающего чайника, одинаковые лица работниц консервного завода, монотонный звук машин. Кажется, будто у прежнего разгульного, немного безумного, но прекрасного мира, забрали сердце и душу и заменили их железным мотором. Ей больно смотреть на заколоченные дома своих знакомых из прежней жизни, ей горько видеть, как на месте вековых лесов вырастают безликие города, лишённые сердца. Ей становится страшно при взгляде на этих людей: будто бы у них, действительно, не сердца, а какой-то грубый железный механизм.
Девушка всё ещё молчит, однако Тамара всё видит в её небесно-голубых глазах. Страх, боль и… капельку гордости. Женщина совершенно не понимает свою знакомую: нет бы рассказать что на душе, отчего у неё кошмары по ночам, ан нет! – гордая слишком! Прям, царевну какую-то из себя строит!
Анастасия боится своих снов: они слишком реалистичны, они слишком напоминают о прошлом. Сегодня ей приснился старый кошмар: ещё живая семья, ещё недавно бывшие так близко родные лица….
Отец и мать сидят на качелях и улыбаются. Под ногами зелёная, как изумруд, трава, над головой синее, словно сапфир, небо. Солнце пронзает своими золотыми лучами. Дети играют в тени деревьев. Девочки плетут венки из полевых трав, а маленький Алёша смеётся так звонко, точно серебряные колокольчики.
- Настя! – вскрикивает Ольга. Настя оборачивается и видит сестру лежащей на траве. Руки и ноги в нелепой и уродливой позе, а на груди алое разрастающееся пятно. Алое, как рубин, что когда-то был любимым камнем.
Остальных девушек нет: их не видно, однако отчётливо слышны их истошные крики. Такие, словно хоронят заживо.
Алёша, любимый брат, тоже куда-то исчез, только на пожелтевшей траве лежит его игрушка: деревянная лошадка, украшенная диковинной росписью, а теперь ещё и кровавыми пятнами.
Родителей нет: качели, с которых ещё несколько минут назад они смотрели на детей, одиноко поскрипывают в наступившей тишине.
С поседевшего неба падает снег. Такой горячий, словно кипяток. Только на сердце так холодно… Девушка наугад бредёт в густом буране. Хочется просто упасть и заснуть, только бы не видеть эту бесконечную белую мглу… Вдруг чьи-то горячие руки ложатся на плечи. Настя оборачивается и видит такое родное лицо:
- Дмитрий, - тихо шепчет она.
Он улыбается и молчит. Вдруг взмахивает рукой и словно белая пелена отступает: вот, там, вдали, там её дом! Ухоженный сад, бегающие взад-вперёд экипажи, ласковые взгляды, блеск бриллиантов и самоцветов… Бабушка, словно идущая вперёд…
Но так же мгновенно снег скрывает цветущий сад назад. Анастасия с удивлением озирается вокруг: небо сверкает красными огнями, то там, то тут вспыхивают огненные вспышки, повсюду слышен грохот разрывающихся снарядов… Дмитрий явно обеспокоен, в его глазах страх.
- Аня, беги! – кричит он, и девушку накрывает грохочущая тьма…
- Ань! Очнись! – кричит Тамара. Кажется, она на минуту забылась. Лицо женщины встревожено не на шутку. – Ты себя хорошо чувствуешь?
- Нет, - хриплым голосом едва успевает ответить девушка, прежде чем её начинает забивать кашель.
- На, выпей, - придвигает к ней кружку с горячей водой женщина. – Может, останешься тут сегодня? Нельзя ж идти такой больной. Я обо всём договорюсь.
Настя кивает и отходит к окну. Внизу нет ничего интересного, кроме засохшего куста шиповника.
Ветви чуть присыпаны снегом, а под ними – неприятного цвета грязь. Мимо с грохотом несутся уродливые грузовики, из большой мутной лужи пьёт собака.
Скоро станет тепло, снег растает, однако всё вокруг останется прежним. Всё, кроме шиповника. Он покроется свежей зеленью, а потом выпустит свои скромные розовые цветки. Несколько месяцев он будет дарить свой аромат, а потом появятся алые ягоды. Наступит зима, а потом всё начнётся по новой.
Среди этих безликих каменных склепов скромный шиповник – единственное живое существо. Сейчас он такой же, как и всё вокруг: сухой и безжизненный. Жёсткие колючие ветки сплелись в непроходимые заросли, а острые иглы словно выдают его желание выжить любым образом. Упрямые ростки лезут вглубь мёрзлой земли, даже в жёсткий камень, кроша хрупкий кирпич. Но наступит весна и он оживёт. Оживёт, несмотря ни на что, назло всем невзгодам.
Этот неприглядный с виду кустарник для кого-то символ здоровья, для кого-то вечной скорби. А колючие ветки – это не знак враждебности, он просто хочет жить, жить, как и все остальные. Несмотря ни на что.
- Что ты там интересного нашла? – собираясь уходить, спрашивает женщина.
- Надежду, - не отрываясь от окна, шепчет Анастасия.
========== Опальная царевна. Часть 2 - Оборвалось ==========
Мы встретились с тобой в невероятный год,
Когда уже иссякли мира силы,
Все было в трауре, все никло от невзгод,
И были свежи лишь могилы….
И ты пришел ко мне, как бы звездой ведом,
По осени трагической ступая,
В тот навсегда опустошенный дом,
Откуда унеслась стихов сожженных стая.
А. Ахматова “Из сожжёной тетради (шиповник цветёт)”
Тишину тяжёлого морозного воздуха нарушает уродливый заводской гудок. Здесь, в лесу, никого нет. Никого, кроме одинокой девушки, прислонившейся к старому дубу.
Вновь наступившая тишина, как невидимые нити, опутывает память стальной паутиной дней. Невозможно и пошевелиться, нельзя сделать и шага в сторону. Только делать, то, что велят. Ждать, когда тебе, как подачку бросают надежду. Любить, когда тебе дают эту возможность. Возможность, ставшую роскошью, ставшую чем-то невероятным и полузабытым. Умирать, сидя на снегу, когда всё обрывается: надежда, любовь и вера.
Анна закрывает глаза, по щеке бежит слеза, на полпути уже почти превратившаяся в лёд. Ей не хочется больше ничего, сейчас, когда у неё больше ничего нет. Даже нет надежды, похожей на тлеющий уголь. Она не ушла. Надежда умерла навсегда.
Перед глазами мелькают картинки ещё недавнего счастливого прошлого: дорогая улыбка, глаза, полные счастья и неоправданного юношеского оптимизма… В этом полуразрушенном мире мечты всегда рушатся первыми. Только сейчас Анастасия поняла, что вернувшись домой, она подписала смертный договор. Себе и Дмитрию.
Где он сейчас? За толстыми кирпичными стенами Крестов? Или в Трубецком бастионе? Где? Может, он сейчас, как и она, где-то смотрит на это серое небо, а может, уже и нет?
Аня знает, что второй вариант больше похож на правду. Правду, что по вкусу напоминает полынь и звучит как крики кладбищенских воронов. Девушка пытается привстать, но ноги скользят, утопая в хлипкой грязи. С горькой ухмылкой Анастасия смотрит вокруг: создаётся ощущение, что и природа сошла с ума – уже декабрь-месяц, а вокруг не снег, а мерзкая слякоть.
Декабрь. Месяц, столько значащий для неё… Как же было в колыбельной бабушки?
«Будешь ты в декабре вновь со мной, дорогая»
И вновь на дворе декабрь, пьянящий, будоражащий память, манящий заглянуть в самые сокровенные, так быстро растаявшие, счастливые сны… Анастасия оставляет беспочвенные попытки встать и со злости бьёт рукой по отвратительной тёмной жиже, заместившей снег. Она поднимает покрасневшие глаза к небу: с серого, похожего на дешёвую бумагу, небосвода падают первые снежинки. Чистые, ещё не омрачённые мерзкой грязью. Воспоминания, точно вьюга, врываются в память, срывая все оковы, все замки, что были поставлены.
Вот опустевший бальный зал и наивная, как ей тогда казалось, девчонка, вальсирующая в мёртвой тишине…
Вот холодное багажное отделение поезда Ленинград – Париж, и чьи-то тёплые руки, дружески похлопывающие по плечу…
И вот снова, эти руки, так крепко сжимающие в шаге от бездонной пропасти, эти глаза, в которых виден страх…
Эта улыбка, искренняя, чистая, когда они вновь оказались тут…
Улыбка исчезает, оставляя место лишь напрасной надежде. Хотя, тут места надежде нет. В этом мире каменных склепов и механических сердец она не нужна.
Старая колыбельная, под которую, словно в такт, падают лёгкие снежинки, словно спасает от этой бесконечной апатии и меланхолии. Хочется жить. Просто жить. Но возможна ли жизнь без веры, которой лишают? Возможна ли жизнь без надежды, которая умерла? Возможна ли жизнь без любви, любви, которую расстреливают у кирпичных стен?
Медленно, едва двигая замёрзшими ногами, девушка поднимается с места. Снежинки падают на обветренное лицо, покрасневшее от мороза. Сразу вспоминается нечто почти забытое: солнечный день, снег, падающий с веток деревьев и сверкающий серебром, смех, такой дорогой сердцу смех…
Раздаётся уродливый заводской гудок. Где-то воет собака. А она стоит, прислонившись к старому дубу, улыбаясь и плача одновременно.
========== Опальная царевна. Часть 3 - Как однажды в декабре ==========
Уже безумие крылом
Души накрыло половину,
И поит огненным вином
И манит в черную долину.
И поняла я, что ему
Должна я уступить победу,
Прислушиваясь к своему
Уже как бы чужому бреду.
А. Ахматова «Реквием»
Заунывные звуки метели за окном. Метель, метель – кругом только метель и точно ничего нет больше на свете! Где-то по окну бьёт ветка осины, с каждым ударом ломая всё больше прутьев. Пустота и тишина. И безумие. Безумие, так похожее на непроглядную ночь и седую метель.
Она сидит, прислонившись к едва тёплой батарее, и смотрит на стену, покрытую облупившейся жёлтой краской. Она так долго хотела забыть, кто она, что это фактически произошло. Эта девушка не помнит того, что произошло с ней даже совсем недавно: болезнь и безумие стёрли из памяти улыбающееся лицо пожилой женщины, её глаза полные счастья, мудрости и благородства. Почти забыто лицо, что когда-то было смыслом жизни, что когда-то было рядом…
Но что-то осталось. Чувство страха, накрывающее с головой, когда наступает темнота, чувство вины и ощущение того, что она что-то забыла. Что-то должна сделать. Но что – она не помнит.
Аня, наконец, выходит из оцепенения и поднимается. Медленно, точно сомнамбула, она идёт по холодному коридору, почти не понимая, где она. Кругом темнота и лишь по ежеминутным приступам удушливого кашля можно понять, что она всё ещё здесь.
Квинтэссенция страха – только так можно назвать тот мир, в котором она пребывает. Вечные страхи, навязчивая паранойя, боязнь всего, что только есть – всё это сделало из когда-то прекрасной девушки живую мумию.
Теребя в руках маленький кулон с надписью «Вместе в Париже», что по-прежнему висит у неё на шеё, девушка идёт вперёд. Ей абсолютно безразлично, что кругом лишь темнота и под ногами просыпаны ржавые гвозди. Она в своём мире. Она в своём сне. Сне, который может вскоре кончиться.
-Вальс кружил и нёс меня,
Словно в сказку свою маня,
Первый бал и первый вальс
Звучат во мне сейчас, - хриплым и осипшим голосом напевает девушка. Эта песня всё, что осталось у неё от прошлого. От прошлого Анастасии и от прошлого Ани.
- Аня! – доносится голос по пустынным коридорам. – Аня!
Девушка не помнит имени обладателя этого голоса, но бежит в поисках его. Она знает, он важен для неё, важен… Или был важен?
- Аня! – нет, определённо этот человек жив. Не могут ведь мёртвые так кричать?
Девушка идёт, совершенно не разбирая дороги. Если ещё десять минут назад она была в пустом корпусе ещё не до конца заселённого общежития, то теперь дошла до комнат, где временно расположились представители партии на их заводе.
В одной из комнат, несмотря на поздний час, всё ещё горит свет. Доносится чьё-то бурчание и шелест бумаги. За столом сидит человек, лицо которого закрывает какая-то папка. Он, быстро просматривая её содержимое, ставит какую-то отметку у себя в бумагах и откладывает в сторону. И сейчас в его руках папка некой Анны Броневской – девушки лет двадцати пяти. Несколько отметок:
«К уголовной ответственности не привлекалась, к кулацкому сословию не принадлежит».
На эти строки чиновник не обращает никакого внимания, зато следующие приписки заставили его задуматься, как следует:
«Замужем за Дмитрием Броневским, осужденным за мошенничество, разграбление государственной собственности», далее следовало ещё несколько статей и одна весьма красноречивая фраза – «враг народа».
На лице мужчины появляется довольная улыбка, кажется, он сможет выполнить план в этом месяце… Затем он вновь возвращается к чтению:
«В 1927 – выезд за границу. Пребывала там несколько недель…
… Работает на Ленинградском консервном заводе. Должность: кладовщица…
…С декабря 1932 года не появляется на работе по причине болезни: туберкулёз. Также, по словам её соседки, пребывает в отрешённом состоянии, часто видит галлюцинации, вызывающие у неё странные приступы: она то плачет, то улыбается. Говорит во сне, чаще всего это обрывки фраз: «Распутин, будь ты проклят», «проклятье Романовых», «жду тебя». Также зовёт своих родителей, мужа, иногда произносит следующие имена – Ольга, Татьяна, Мария и Алексей.
Заводской врач Дорофеев»
Чиновник довольно улыбается. Хоть что-то хорошее за этот вечер… Но всё же какое-то странное ощущение его не покидает. Странная догадка осеняет его. Он тут же бросается к подшивке французских газет десятилетней давности, что привёз ему друг – так, на всякий случай, если не для дела, так хотя бы печь топить. Мужчина раскидывает ворох пожелтевшей бумаги по комнате и, наконец, находит то, что искал. Парижская газета за декабрь 1927 года.
«Русская княжна Анастасия Романова в Париже.
Сегодня вечером, в резиденции Её Превосходительства княгини Марии Фёдоровны, состоится бал, посвященный этому событию…»
«Дважды пропавшая царевна.
…На балу, посвящённом возвращению княжны Анастасии Романовой, сама виновница торжества так и не появилась. Княгиня Мария Фёдоровна лишь сообщила, что её внучка сделала осознанный выбор и предпочла покинуть Париж. Где она находится, княгиня сообщить отказалась и лишь призналась, что счастлива за неё».
- Где ты? Где? Отзовись! – доносится хриплый голос из коридора. Чиновник подбегает к двери и видит какую-то девушку, забивающуюся кашлем. Он подходит к ней ближе, но та его словно не замечает. Рыжие волосы, голубые глаза…
- Анна Броневская? – осведомляется он.
Ответа нет. Девушка смотрит точно сквозь него. Туда – в противоположный конец коридора.
- Постой! Где ты? – она испуганно озирается по сторонам, и взгляд её начинает проясняться. Аня бросает взгляд на стоящего рядом мужчину, отчего её зрачки испуганно расширяются, а с губ слетает крик.