Вот почему творился сейчас сумбур в голове зверобоя. Такое нашептал ему лес за эту ночь – и не слушать бы, да нельзя: хуже будет. Он не сомневался в том, что Риаленн сказала ему правду: никто не станет именовать себя ведьмой, не имея к этому веских причин. Ну и что? Разве плохо спасти человека, который никогда не причинял вреда ни людям, ни зверям? Великие боги, да вообще – разве плохо спасти человека? Тем более, что, насколько Харст понял из сбивчивого рассказа девушки, самоубийство она совершила из каких-то благих побуждений, которые показались стрелку столь неясными и запутанными, что он предпочел отмолчаться. Насчет Хранителей, Ухода и лесной болезни Харст тоже не понял ни слова, но на то они и ведьмы. Она вон тоже не с первого раза поймет искусство охоты, буде когда-нибудь захочет.
Лансея всего лишь чуть шире распахнула зеленые глаза, бывшие когда-то мечтой всех роглакских сорванцов, когда ее муж вошел в дом совсем не с такой добычей, какую обычно приносил с охоты. Только чуть быстрее забилось ее сердце – и тут же улеглось: руки Харста с прежним, если не с большим теплом обняли стан жены, а уж губы примкнули к губам явно с большей нежностью, чем обычно. Так люди не изменяют. Никогда. Харст, перестань. Стыдно перед гостьей.
Гостья – сама растерянность – стояла у двери и – Лансея поняла это обостренным до сверхъестественности женским чутьем – готовилась тихо и незаметно покинуть уютную берлогу, в которую ее затащил странный охотник Харст. Этому нужно было помешать, и ясные зеленые глаза Ланс встретились с синими озерами вопросительного взгляда Риаленн.
– Это Риаленн, – представил девушку голос Харста из-за плеча. – Она ведьма.
В отличие от Лансеи, Харст иногда не думал перед тем, как говорить.
Румянец залил щеки колдуньи: до сих пор в устах людей это слово звучало как самое мерзкое оскорбление. Она взялась за ручку двери.
– Не слушай его, – улыбнулась Ланс, и эта улыбка подействовала сильнее, чем слова: девушка отпустила резную рукоять, изображавшую горного быка на снежном холмике. – Хочешь есть?
Риаленн еле заметно мотнула головой, но Лансея знала, что отказываются от еды не так. Явно голодна, но стесняется. И, кажется, боится. Правильно, между прочим, делает: сегодня далеко не в каждом доме ведьму и на порог-то впустят, а уж накормить… Да, серьезные и странные дела творятся в доме Харста-охотника.
– Ри, – Лансея шагнула вперед, дотронулась до плеча ведьмачки, вздрогнула от непонятного холода. – Ри, послушай… Ты все равно гость в нашем доме. Вреда тебе здесь никто не причинит. Харст яд для стрел закупает у вашей братии, так что мы тебе не враги. Садись за стол, поешь: ты же только с мороза, ну, давай, скидывай шкуру… Надеюсь, под ней у тебя что-нибудь есть?
Последние слова Лансея произнесла с легкой улыбкой, но когда блестящий мех улегся на пол у ног Риаленн, она только широко раскрыла глаза: тонкое черное платье, перевязь из разорванной харстовой рубашки – наискось через грудь – и кровь, засохшая кровь на белом и черном…
– Такую и нашел, – с досадой произнес Харст, возившийся с котелками. – Вот ведь – ведьмаки… как ни уговаривал хоть куртку мою накинуть поверх шкуры – ни в какую… Я уж ей объяснял, мол, в глаза жене посмотреть не смогу – ага, как бы не так! Ланси, да ты на ноги ее посмотри! Она ж и от ботинок отказалась, говорит, не впервой. И рана, говорит, сама у нее заживет. Вот ведь – ведьмаки…
– Прошу к столу, – только и смогла произнести Лансея.
Риаленн не спала: кровать для нее была слишком мягкой, простыни – слишком чистыми. Как на иголках… Бледный свет ущербной луны рисовал на дощатом полу мокро-желтые квадраты застекленного окна. Тревога, страх… снова тревога. Отчаяние. Непонятно… Январская безоблачная ночь колючей варежкой прикрывает Роглак от пытливого взгляда скорой зари.
Хранительница неслышно встала с постели, прокралась к окну, стерла капельки влаги с холодного стекла – ночь засияла темнотой, рвущейся к земле из межсозвездий – Волопас, Два Медведя, Корчмарь… Небо, небо, что ж ты?.. Я ведь как лучше хотела…
Ветер налетел на Роглак, бросился грудью на острия крыш, завыл от боли – затрещали уголья в печи на кухне; Риаленн вдруг поняла, что ничего страшного не происходит. Ну, не принял лес ее жертву, так что с того? Значит, не время еще… И пока она успокаивала себя мудрыми, казалось бы, словами, внутри разгорался новый страх: если Страж велел ей жить, это еще не значит, что она должна была идти в человеческую деревню и, тем более, ночевать в человеческом доме. Правда, ни единая струнка не натянулась внутри колдуньи, когда Харст вывел ее из Карфальского леса, и все же…
Страшно.
Что если все это – лишь испытание на пути Уходящего?
Риаленн прислонилась головой к мокрому окну; стало легче. Испытание? Нет, не похоже. Страж, конечно, не человек, но из прихоти не стал бы убивать людей. Как еще Харста не тронул? Видно, и вправду хороший он охотник, раз даже с Лесом умеет договориться. А тот, молодой, не умел?! Мысль вспыхнула спичкой – мысль, от которой даже слегка неловко стало. Нет, тут дело в другом. Кто-то разъярил Лесного Стража, и разъярил умело, как могут только люди. Вырубки? Может, и так. Может быть, и довели крестьяне своими выходками Стража до белого каления, да только опять же обугленные деревья никуда не денешь: кому было нужно поджигать лес? До таких зверств на памяти ведьмы еще никогда не доходило. А главное – она помнила то страшное ощущение, которое испытывала, когда волосы ей запорашивал пепел с верхушек пораженных деревьев: Лес просил ее помощи, и просил так, как просят умирающие последнюю в своей жизни кружку воды.
Не огонь это был. Или – не совсем огонь.
Риаленн стиснула зубы: Страж, не Страж… Какая разница, если она сама не выполнила Долга Хранителя? По сути, одно то, что она покинула Карфальский лес, уже было предательством, не говоря уже о холодном равнодушии, которое охватило ее после первого убитого деревьями охотника. Как она могла осуждать действия Хозяина? Если он мстит – значит, есть за что! Так ведь?
Так?
Убитый охотник грустно покачал головой: не за что! не за что! – и Риаленн захотелось завыть, разбить стекло в окне такого уютного дома и волчьей прытью улететь в Карфальский лес – спрашивать, спрашивать, пока не ответит Страж, в чем провинился перед ним человек, из которого проросли зеленые березовые побеги, и в чем провинилась она, Риаленн, и где в этом дурацком мире правда, и почему лес выбрал себе такого глупого Хранителя.
Не за что?!
Но тогда – куда деваться от лжи и несправедливости? Если даже Лес заразился от людей пороками, если самому Стражу, убийце невинных, нельзя доверять – куда деваться? Проситься к Харсту и Лансее, стать приживалкой? Она почувствовала жар на щеках, впалых от постоянного нервного напряжения. Они, конечно, хорошие люди… но они – люди. И этим все сказано. Не примут. А если и примут – каждый кусок считать будут. Аррр! Проклятье! Никогда Риаленн не хотела никого убивать, даже когда ее привязали к столбу на площади и подожгли сухой хворост. Стыдно было за людей, братьев и сестер по крови и плоти, а убивать – не хотелось, и точка. И сейчас Хранительнице снова было стыдно. На этот раз – за лес. Кто кого предал? Кто предал первым? Почему все так получилось?
Январь светился с небесной полусферы улыбчивым ломтиком луны, нашептывал девушке: думай, думай, иначе – конец, иначе – не простишь себя, никогда, никогда, будешь умирать – долго, с этого дня и до конца, гниющий кусок мяса, думай… Лес помнит тебя, Ри, помнит и – все еще – любит, иначе лежать бы тебе сейчас хладным трупом на розовом от крови свежем снегу, лежать самым прекрасным украшением Карфальского леса, и не пришел бы охотник, не взял тебя к себе. Тссс… тени по углам… мыши в подполье… помоги, Ри, помоги, я отплачу, только с-с-стань ч-человеком…
Девушка отпрянула от окна, расширенные зрачки разрезали заоконную тьму, где под рогом месяца серебрился саван января: кто? кто это? Все возможности Хранительницы работали сейчас на пределе, но тьма по-прежнему не желала или не могла дать прямой ответ. И все же шестое чувство Риаленн уловило знакомое до сладкой дрожи колебание души: Лес пришел за ней. Он помнил свою хозяйку!
Она потянулась к стеклу, пальцы нащупали задвижку, и январь влетел в комнату клубами пара, обжигая лицо и руки, и засвистел ночной Эол свою злую разбойничью песню, в которой нет ни слов, ни ритма, а есть один лишь волчий вой, разлетевшийся в кронах осин и берез… Дрожа от холода (уже? уже – свыклась с теплом?!), девушка села на подоконник, опираясь рукой на створку окна; губы тихонько прошептали несколько слов, и прямо из сгустившейся, вязкой тьмы на колени к ней прыгнул лохматый серый зверь.
– Ты пришел? – вопрос адресовался не волку, который всем телом прижался к девушке; нет, сейчас Риаленн смотрела сквозь взгляд зверя – туда, где нашла она полгода назад замученного Лесом человека. И не волк, разумеется, ответил ей:
– Да, Ри, я пришел.
– Что-то случилось с Лесом? Я знаю, я должна вернуться, но…
Волк только сильнее прижался к ведьме, и из глаз его покатились по шерсти две крупные слезы.
– Я не могу справиться, Хранительница.
– Ты…
– Мне больно. Очень больно. Посмотри мне в глаза, посмотри еще раз, на самое дно… не хочешь? Правильно. Боль, она заразна: увидишь – и сам… Он ушел, но скоро вернется, и тогда… тогда мне придет конец. Лесу придет конец. Всему – конец. Я не знаю, кто он; не спрашивай – не знаю, да это и не нужно: у смерти нет имени…
– Кто ты? – прошептала Риаленн. – И кто – он? Ты не Страж. Правда?
– Я? – на морде волка нарисовалась горькая улыбка. – Ха-а-ай… ты еще не поняла? Эх ты… Хранительница… Само собой, я не Страж. Потому что Страж сошел с ума, и Харста твоего он не тронул только по счастливой случайности. В рубашке родился… Наверное… Отговори охотника, пусть не ходит больше в Карфальский лес… никогда. А я – я твой предшественник, Ри. Я тот, с кем ты мечтала встретиться. Я ушедший Хранитель. Рада, небось?
– Рада, – прошептала девушка. Ее губы искривились. – Ой, как рада…
– Не отдавай Лесу жизнь, – тихо проговорил волк. – Жертва будет напрасной. Страж не оценит твоей гордости и твоего подарка. Все плохо, Ри, все очень плохо. Я знаю: зло вернется с первым весенним теплом, и Страж снова будет рычать от боли и мстить тем, кого сможет найти, а потом…
– Бродячий Лес, – это не она, не она говорит…
– Умница, – кивнул волк. – И так будет, потому что он обязательно вернется. Такие… звери… они не останавливаются. Им хочется больше и больше… пока не лопнет брюхо.
– Кто – он? – повторила Риаленн.
– Смерть, – вздохнул Хранитель. – Его зовут Смерть. Он человек, и поэтому Страж мстит людям, но у обычных людей нет власти над жизнью. А у него – есть. Я не знаю, зачем ему мучить Лес, но то, что он делает с живыми… Карфальский лес остался без своего Стража, Ри; теперь он совершенно беззащитен, и наша роль, – волк усмехнулся, – сводится только к наблюдению. Так, в крайнем случае, кое-кому кажется. Конец близок, Хранительница. Королевство без монарха умирает на корню… очень меткие слова! Найди его, Ри, найди и убей, иначе…
– Мы все умрем?
– Шутишь, Хранительница? Это хорошо. Меня пробирает дрожь, а от твоих шуток все же легче. Нет, мы не умрем. Станем тенями и будем скитаться по Лесам, пока мир не перестанет питать нас жизнью. Хочешь такого исхода? И я не хочу. Мы должны защищать Карфальский лес… проклятье, мы обязаны его защищать… и защитим!.. не знаю, как ты, Риаленн, а я наизнанку вывернусь, а найду его. И тогда… тогда пусть читает хоть заклинания, хоть молитвы: даже если он убьет меня, я успею обрушить на него всю ярость Стража, и его безумие найдет, наконец, справедливое применение. Надеюсь только, что перед этим я смогу попробовать на вкус черную кровь этого мерзавца, а там – будь что будет…
Звезды. Холод. Тьма.
Зверь и девушка – молчат.
– Что делать мне?
– Копить силы. Копить до весны, пока не зацветут прострелы. Не покидай этот дом, а об избушке своей забудь: теперь ты будешь жить среди людей.
– Среди врагов?
– Пусть так… Но на все есть свое средство. Чтобы тебя не преследовали за ведьмачество, ты перестанешь быть ведьмой.
– Что?!!
– Пройдешь очищение у жрецов Стихий, у Чистозера. Все будет хорошо, Хранительница. Все будет… а-а-ах, какая ночь!.. Словно меч вонзается в грудь, так светит луна, так прекрасен осеянный тьмой небосвод, даже имя забудь, за дверью – стена, и застывшим мгновением кажется год… Прощай, Ри!..
– Подожди! – крикнула девушка вслед метнувшейся в окно тени. – Как мне найти тебя?! Скажи, хотя бы, как тебя звали?!
– Тахриз! – ответила ночь, и ветер закружился за окном, заметая следы запоздалого гостя, и качнулись деревья, и сорванный их покров зазолотился в сиянии не то луны, не то волчьих глаз, превращая в чудесную сказку то, что и так никогда не было реальностью.
Январский рассвет опалил ровным розовым огнем заснеженный холм, на котором четыре пирамидальных камня сошлись основаниями, вырастая из-под земли, словно перевернутый коренной зуб огромного чудовища. Риаленн никогда не верила в богов, зато чутье колдуньи чуть ли не кричало ей об опасности, таящейся в этом странном сооружении. Мороз крепчал, сковывая Чистозеро полуметровым алмазно-ледяным доспехом, однако только на Риаленн в этот момент присутствовал полушубок, подарок Лансеи; остальные четверо, похоже, в одежде нуждались лишь настолько, чтобы не стеснять Очищающуюся. Жрец Воздуха, Варгул-Молчаливый, был крепким, нестарым еще мужчиной с глазами горного орла – на солнце он, во всяком случае, смотрел, не мигая – и резким, приспособленным для чтения заклинаний своего клана, голосом. Жрица Воды, Схайли, была едва ли старше самой Риаленн; они даже были немного похожи, особенно тем странным выражением во взгляде, которое присуще каждому, кто лицом к лицу столкнулся с Силой – и не просто столкнулся, но вынес на своих плечах весь положенный ему груз… Жрец Земли Цархон оказался добрым – по крайней мере, с виду – старичком, чей посох, в знак уважения к старости, был увенчан серебряной четырехконечной звездой. И, наконец, жрец огня Астерель был высоким светловолосым юношей в измятом тонком плаще. Его витой посох не был ничем украшен, но Риаленн почему-то казалось, что здесь нет сильных и слабых: эти четыре человека и впрямь обладали какой-то сверхъестественной силой, и сейчас, стоя на холме, Хранительница размышляла о том, насколько характер этой силы близок учению одного мертвого чародея…
Уже второй раз в жизни она сталкивалась с чуждой магией. Харст сказал, что бояться, в общем-то, нечего, и все же воск мужества Риаленн начинал потихоньку таять под излишне внимательным взглядом жрецов. Она вышла на середину круга, прямо в центр перевернутого каменного зуба, и сняла полушубок, оставшись в одном своем черном платье. Холодно? Кажется, нет. Странно… Одобрительно кивнул Цархон, ободряюще – Схайли, невозмутимо – Астерель, и лишь Варгул нашел кроме кивка нужные слова:
– Розовый рассвет – хороший знак. Боги примут жертву, что будет приготовлена для них в убогой келье на берегу Чистозера. Ну что, братья, готовы?
– Готовы! – ответили братья, вынимая из-за поясов длинные ножи.
У Риаленн в голове мгновенно все смешалось. Нечего бояться?! Ничего себе, жрецы – да это же самые обыкновенные разбойники! А жертва – это, конечно же, она сама и есть! Как там они сказали, в убогой келье на берегу Чистозера?! Тахриз, гость ночной, что ж ты насоветовал?!
– Чрез плоть и кровь очистится душа, – загнусавил Цархон, размахивая ножом, – чрез плоть и кровь священного оленя!
К удивлению Риаленн, песню подхватил Варгул:
Так сделай, человек, последний шаг,
Так сделай, человек, последний шаг…
– К границе света, сумрака и тени! – проревел Варгул. – Эй, молодежь, вы чего молчите?! А ну, подпевать!!
Схайли спрятала улыбку на дно взгляда, Астерель пожал плечами, и два голоса слились в один, заставив вздрогнуть старые камни на холме Прощения:
Решать тебе, где риск, где суета,
Но помни: в жизни нет ценней богатства,
Чем от пороков чистая мечта,