Лариса Бортникова, Алексей Провоторов
Зеркальный гамбит
♀ – Лариса Бортникова
♂ – Алексей Провоторов
© Лариса Бортникова, Алексей Провоторов, 2018
© Александр Павлов, иллюстрации, 2018
© Анатолий Дубовик, художественное оформление, 2018
© Издание, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2018
Зеркальный гамбит
Прежде всего мы должны построить фабрику зеркал. И в ближайший год выдавать зеркала, зеркала, ничего, кроме зеркал, чтобы человечество могло хорошенько рассмотреть в них себя.
Твоя игра не может быть лучше, чем твой худший ход.
Такой был вечер… Фиолетовый, тихий и странный. И то, что они остались вдруг вдвоем, тоже было странным, неловким, неуютным. Два почти незнакомца в чужой компании, где все давно друг друга знают и до них никому нет дела.
– А давай в шахматы, а? Умеешь?
Он хотел предложить партию в карты (он отлично играл в карты), но какие карты, когда есть только он, она, погасший уже камин… и пара часов до рассвета? И ещё шахматный столик. И тоненький, едва заметный слой пыли на доске.
– Ээээ, – она замялась. – Ну, я примерно знаю, как надо ходить. Но игрок из меня так себе.
– Из меня тоже, – он уверенно (на самом деле нет, но ему хотелось, чтобы это выглядело именно так) цапнул со стола две пешки. Черную и белую. Зажал их в кулаках, завел кулаки за спину. – Выбирай.
– С ума сошел, – рассмеялась она. – Ладно. Выбираю левую. Только, чур, не смеяться.
Он раскрыл ладонь.
– Белая. А тебе везет. Белые обычно начинают и выигры…
– Ух ты. Да у нас тут шахматисты! – кто-то заглянул в гостиную, засмеялся громко. – Что, Карпов против Каспарова?
Она неожиданно покраснела.
– Да. Шахматисты, – он сел на пуфик, стоящий возле шахматного стола. Потянулся. Зевнул. – Ну что, подруга, разыграем «бессмертную»?
– Как пойдет.
Села напротив. Шепнула так, чтоб слышал только он:
– А пешки ж могут прыгать через клеточку?
– Могут! – подмигнул. – Прыгай. А ещё каждая пешка может стать королевой.
– О! Это я знаю! Е2 – Е4.
1. Пешка
Олицетворение простого бойца на пути к цели, инициации, обретению собственной воли. Пешки подчиняются Меркурию и Венере, паре любовников.
И пешка имеет силу, когда ею двигает сильный человек.
♀ Новое платье для Долорес Романо
Светлая фигура Лариса Бортникова
Две женщины: одна добра, как хлеб, и не нарушит клятвы, другая мирры благородней и клятвы не дает.
«Я вернусь и привезу тебе новое платье». Сколько раз Долорес Романо слышала это обещание. Сколько раз Долорес Романо стелила клетчатую скатерть и доставала из буфета тарелки под пасту болоньезе. Сколько раз Долорес Романо роняла слезы в салат, отчего шарики моцареллы становились горько-солёными. «Я вернусь и привезу тебе новое платье». Шифоньер скрипел тяжелыми дверцами. По утрам Долорес Романо открывала дубовые створки, вдыхала запах нафталина и отдушки из масла иланг-иланг.
Ждала.
С Долорес Романо можно было говорить о чем угодно. О новом кремнезёмовом композите для кальсон и о том, что теперь на учениях все мочатся прямо в скаф, не опасаясь опрелостей и чесотки; о самих скафах, которые не выдерживают больше кило по Моосбахеру, отчего во время последнего отступления три полка новобранцев превратились в омлет; о том, что в новостях об этом, как обычно, промолчали, но «bro-radio» подсуетилось, и начкурса, полгода назад списанный по инвалидности, напился в каптёрке и потом бродил по казарме, облёвывая паркет.
С Долорес можно было говорить обо всём: о том, что позавчера капрал несправедливо поставил в наряд; о несвежей тушёнке, которую ротный приказал «жрать и облизываться»; об утренних эрекциях; о том, что через неделю – полевые занятия, а откосить не выйдет; а также о том, что скоро выпуск и хочешь не хочешь, но придется сменить курсантский китель на боевой камуфляж.
Долорес слушала, смахивала слезу и ставила на стол тарелки под пасту болоньезе. Курсант Чезаре Броччио смотрел на её мягкие ладони и думал, что за все эти годы Долорес так и не сменила серую трикотажную юбку и кофту крупной вязки на что-нибудь нарядное.
«Я вернусь и привезу тебе новое платье, – клялся Чезаре. – Это будет длинное ярко-красное платье из мернского шёлка. Ты только жди». Долорес подходила близко-близко, так что аромат молока, меда и свежестиранных простыней обволакивал юношу с головы до ног. Она брала круглую лысую голову Чезаре в свои большие ладони и баюкала долго и нежно, до тех пор, пока Чезаре не начинал проваливаться в сонливую негу. Потом они шли в спальню, где кровать наскрипывала уютные колыбельные, где тяжелые груди Долорес и её нежный живот дарили покой и надежду.
– Я буду ждать тебя, Чичче, – шептала Долорес. – Буду ждать. И ты обязательно вернёшься.
«Мужчины должны воевать»! Негодяй, выдумавший эту ложь, давно уже умер, как и тот, который солгал, что мужчины не плачут. Когда-нибудь матери, жёны, невесты, сёстры, подруги опомнятся и предадут анафеме этих подлецов. Но пока мужчины продолжают убивать мужчин, оставляя женщинам право оплакивать мертвых и ждать живых. Ждать и верить, что солдат обязательно вернётся. Ждать, невзирая на то, что во входящем блоке коммуникатора давно нет новых сообщений и что на запрос «ФИО – Звание – Номер части» над эмиттером всплывают матовые строчки мартиролога.
Ждать.
Встречать, ежевечерне выстраивая на клетчатом льняном плацу круглые тарелки под пасту болоньезе. Заправлять соусом салат из пресных шариков моцареллы, крошечных томатов и лука, нарезанного кольцами. Держать наготове кувшин с домашним вином. «Возвращаются лишь те, кого ждут», – тот, кто первым выдумал эту ложь, давно уже умер.
Но теперь каждый раз, когда сержант Чезаре Броччио идет в бой, он вспоминает о том, что дома у него осталась Долорес Романо. «Я привезу ей новое платье», – твердит сержант, и ему становится легче, его жизнь приобретает смысл, а его слишком вероятная смерть отодвигается на неопределённый срок.
Чезаре Броччио мог бы стать учёным. Или таксистом. Или полицейским. Он мог бы стать адвокатом, нейрохирургом или бухгалтером. Он мог бы петь в Опере или, одетый в оранжевую муниципальную робу, собирать контейнеры с мусором по понедельникам и средам. Мог бы, если бы родился девочкой. Но Чезаре не повезло.
Когда биотехнолог A-категории Мария Таледжио очнулась после кесарева и обнаружила на своем запястье синюю пластиковую браслетку, она с облегчением вздохнула: хорошо, что всё закончилось. Мария дотянулась до пульта вызова сестры, нажала на кнопку с нужной пиктограммой. Через минуту дверь в послеоперационный блок отъехала в сторону, впуская посетителей.
– Ваш мальчик просто чудо! Крепыш и здоровяк, пригодный к воинской службе. Поздравляю с выполнением гражданского долга, – главный акушер роддома лично зашла поздравить роженицу. Голос врача звенел бодрыми интонациями, успешно подражая контральто ведущей утренних фронтовых хроник.
– Благодарю, – Мария Таледжио приняла аккуратный свёрток и немедленно, точно боялась испачкаться, положила его в пластиковую кюветку, привинченную к ложементу. – Оформите идентификацию на имя Чезаре Броччио.
– Чезаре Броччио – подходящее имя для сына воина, – улыбнулась главврач и, посерьёзнев, добавила: – Надеюсь, он будет его достоин.
– Надеюсь, – равнодушно произнесла Мария, откинулась на подушку и облизнула сухие тонкие губы.
– Воспитание? Вскармливание? Что-то уже решили? – медсестра выудила из кармашка униформы стилус, чтобы занести информацию в персональный файл пациентки.
– Вскармливание искусственное, разумеется. Воспитание… – Мария подумала с четверть секунды и решительно продолжила: —…домашнее. Если это… этот мальчик…то есть Чезаре не требует спецухода, я хотела бы выписаться к вечеру.
– Мы подготовим всё необходимое, – кивок. Профессиональная улыбка. Сестра засеменила вслед за главным акушером, оставив мать и сына вдвоем.
Мария тяжело повернулась набок, потянулась к сыну. Коснулась было крошечной ладошки, но тут же отдернула руку. Словно опасалась обжечься или запачкаться. Скрипнула зубами и снова откинулась на спину, не обращая внимания на Чезаре, который вдруг захныкал, почуяв мать. Мария Р. Таледжио, не моргая, смотрела на потолочную видеопанель: звук и трехмерка сбоили, отчего молоденькая хроникёрша то и дело сдувалась в камбалу, смешно открывала плоский рот, что-то перечисляя. Прямо поверх её изображения, похожие на окопных вшей, сыпались слева направо буквы, цифры, значки – последняя информация с Мерны. Мария следила за тем, как списки погибших за последние сутки сменяются списками раненых, как строчки выползают из-под левой ладони ведущей и скрываются под её правым рукавом, и жалела, что завтра целый день придется проторчать дома, потому что няню для этого… для мальчика… для Чезаре… обещали подослать лишь с понедельника.
«Ничего. Поработаю с домашнего терминала», – решила Мария и с раздражением нажала на кнопку вызова сиделки – ребёнок закричал. Наверное, проголодался.
– Что значит А-спец! Сразу видно умную женщину и сознательного гражданина! Первородка, но никаких истерик, слёз, скандалов и тому подобное. Да ещё и решила взять ребёнка в семью, – делилась главврач с коллегами на вечерней пятиминутке. – Разве это не очередное подтверждение гипотезы корреляции социального статуса с уровнем гражданской ответственности? С такими женщинами мы непобедимы! И сегодня же другой, совершенно омерзительный случай: пациентка решила избавиться от сына, потом передумала и решила «избавить» его от воинской службы, но ничего, кроме грубого членовредительства, ей в голову не пришло. Едва успели спасти новорожденного, а саму эту дрянь – язык не поворачивается назвать её матерью – передали куда следует. Проглядела досье. И что вы думаете? Она – курьерша, не добирающая даже до категории Д.
– Отсутствие самоконтроля, ленивый, нетренированный ум, минимум логического мышления препятствуют подавлению животных инстинктов. Если заглянуть в архивы… – анестезиолог, репродукт-неспособная женщина лет сорока, собралась было поддержать коллегу, но оборвала реплику, обнаружив, что по её бахилам только что проехался полотер. – Что вы себе позволяете?!
– Ноги подбирать надо, – буркнула одетая в форму медперсонала категории Е старуха. – Наполучают себе репродуктивных броней, а потом рассуждают тут… Попробовала бы выносить и родить шестерых, как я…
«Если ждать, то солдат обязательно вернётся». Все-таки такое могла выдумать только женщина. Изнуренная бессонницей женщина с надеждой в сухих глазах. Ждать и вздрагивать от каждого шороха в подъезде. Ждать и крепить переносной терминал к прикроватному блоку, настроив громкость на «шах», чтобы случайно не пропустить входящий звонок. Ждать, и нарезать кольцами лук, и стелить скатерть, и ставить круглые тарелки под пасту болоньезе.
Ждать.
«Я вернусь и привезу тебе платье»! – обещал солдат. Поэтому Долорес Романо выключает монитор до того, как мартиролог успевает загрузить номер нужной части, и спешит на кухню, чтобы добавить в бак с молоком чайную ложку лимонной кислоты. На столе замерли по стойке «смирно» тарелки, а в открытую дверь спальни видна застеленная свежим бельём кровать. Ждать!
Полупустая пыльная студия в Квинсе, где Чезаре провел первые восемь лет своей жизни, принадлежала Институту биотехнологий. Мария Таледжио как ведущий специалист категории А пользовалась правом на льготное жильё и личный транспорт. Пока Чезаре был совсем маленьким, Институт выделял приходящую няню. Потом эта же няня – пожилая женщина с серым, похожим на половую тряпку лицом – возила Чезаре и ещё нескольких сыновей работников Института в ведомственные ясли. Там, в яслях, Чезаре впервые осознал разницу между мальчиками и девочками. Он не мог пояснить словами, но ему казалось, что это похоже на нечестную игру в прятки, где у девочек всегда фора, и даже если их найти, они всё равно оказываются в выигрыше.
А ещё за девочками всегда приходили мамы. За мальчиками обычно приходили или женщины с серыми тряпичными лицами, или никто. Случались исключения. Например, сопливого Хосе из старшей группы мама забирала сама. Неопрятная тётка с голограммой охранника на нагрудном кармашке каждый вечер стояла у входного бокса и ждала, когда Хосе выбежит к ней навстречу. Она по-жабьи приседала, широко расставляла руки, и Хосе с разбега бросался на её шею. «Нюня, тряпка», – дразнили Хосе остальные. Чезаре тоже дразнил, хотя порой ему хотелось отпихнуть везунчика Хосе и самому уткнуться носом в переливающийся зелёным шеврон чужой мамы.
Однажды утром Чезаре подкараулил Марию за завтраком и спросил напрямую: «Скажи. Если бы я родился девочкой, ты бы сама забирала меня из яслей?» Она пожала плечами: «Ты мальчик и солдат. Все, что необходимо для воспитания солдата, получаешь с избытком. Я не могу нефункционально расходовать своё время», – добавила уже в дверях. Мария всегда уходила рано, а возвращалась заполночь, когда в Квинсе отключали освещение и прожектора-энергосберегайки кромсали лучами небо на треугольные лоскуты. Чезаре прятался под одеяло, чтобы не видеть пляшущих чёрных уродцев на стенах, и ждал мать. «Не спишь? – луч фонарика скользил по комнате. – Ложись. Уже поздно. И постарайся не отвлекать меня, Чезаре. Мне нужно ещё поработать».
Мать всегда называла его полным именем, поэтому, когда Чезаре впервые услышал, как Долорес Романо произносит «Чичче», как её певучий голос оглаживает каждый звук его имени, как мягко пружинит «ч» о влажное женское нёбо, он обмер. Он даже закусил губу, пытаясь удостовериться в том, что не спит и что эта полная женщина в длинной юбке и кофте с продолговатыми деревянными пуговицами действительно обращается к нему – Чезаре Броччио.
В тот день Чезаре исполнилось одиннадцать, и он уже три года назад перевёлся из общеобразовательной начальной школы с совместным обучением в кадетское училище. Там, в «кадетке», он, как и тысячи других мальчиков, осваивал азы мужской науки убивать и не быть убитым сразу. Шесть суток в казарме – день расписан по минутам: подъём, кросс, стройподготовка, тир, теория, снова тир, лётный симулятор, тренажерка, тир, сампо… Сутки дома. Увольнение начиналось в двенадцать часов ноль-ноль минут каждую субботу. Ровно через двадцать четыре часа зелёная полоса на рукаве превращалась в ядовито-оранжевую – сигнал для патрулей о нарушении курсантом казарменного режима. Каждую субботу Чезаре брёл до Квинса пешком, чтобы приблизительно в двадцать один час ноль-ноль минут открыть дверь студии и пробраться по тёмному коридору на кухню. Там он залезал на высокий металлический стул и старался не заснуть. Получалось трудно – бесконечные тренировки выматывали организм.
– Чезаре, ты здесь? – Мария сутулой тенью скользила к холодильнику, доставала банку с бобами и присаживалась напротив. – Как училище?
– Вчера отстрелялся лучше всех. По стройподготовке тоже первый! – Чезаре гордо выпрямлял спину, словно она могла разглядеть его в полутьме.
– Ясно. Ложись спать. И постарайся не мешать, мне нужно ещё поработать.
В тот день, а вернее, утро ему исполнилось одиннадцать. Нашивка предупреждающе мигнула – до установленного срока прибытия в часть оставалось три часа. Чезаре сидел на бетонных ступеньках подъезда и врал черноволосой соседской девочке про пленного мернийца, на котором в тренажёрке отрабатываются приёмы рукопашной борьбы. Девочка недоверчиво щурилась, однако слушала с интересом.