Журнал «Архитектура Новой Англии» назвал его замком, но это, конечно, преувеличение. Ну, да, вокруг есть конюшни и бабушкин сад на полгектара, но нет подъемного моста через ров, да и рва тоже нет. Папа раз десять пытался объяснить журналисту, что название «Дом» пошло от того, что на этом месте стоял первый дом Реддингов, когда они только прибыли в Редхуд.
В статье говорилось, что дом «сложно описать, он похож на нечто среднее между классическим европейским каменным замком и воплощением колониальных традиций. Глядя на него, невольно думаешь о благополучии, грандиозности и невероятном достатке. Когда-то здесь стоял одноэтажный домишко, а сейчас тут тридцать восемь каминов из испанского мрамора, крытый бассейн, винный погреб, портик размерами с обычный дом, пятьдесят гостевых комнат, спа-зона и несколько башен со шпилями, фронтонами и бойницами».
Бабушка сияла как начищенный пятак, когда читала эту статью. Но мне показалось, что дом в ней описан как отель, где богачей ожидает насильственная смерть. Отель из триллеров, где по коридорам бродят монстры, размахивая топорами.
Бабушка взяла нас с Прю за плечи и отвела в самую большую комнату на первом этаже – гостиную в стиле Людовика XIV. Понятия не имею, кто такой этот Людовик, но кто-то должен был с ним поговорить о его нездоровой привязанности к позолоченным обнаженным ангелочкам.
Когда начали разносить еду, моя двоюродная бабушка – дизайнер интерьеров у той самой Лили Белл – объясняла, в чем ценность фрески с ягнятами на потолке. Официанты осторожно, но быстро скользили по комнате, их ярко-красная униформа пылала на фоне белого моря одежды гостей. Знаете, бывает иногда такое чувство, что кто-то смотрит на тебя, будто втыкает два гвоздя в основание черепа. Я обернулся и заметил, как моя тетя быстро отвела взгляд и с интересом уставилась на свой бокал. Дядя тоже отвернулся – к портрету Сайленс Реддинг на стене – и притворился, что ведет с ним оживленную беседу.
Треск старых костей дома тонул в доносившемся из холла вое скрипок. На них играли какие-то троюродные родственники. Казалось, что от каждой ноты у меня на коже появляется маленький порез. Я начал потихоньку пятиться к выходу, но внезапно меня сильно толкнули в спину. Так сильно, что дыхание сбилось. И я снова оказался рядом с двоюродной бабушкой. Пихнул меня двоюродный дедушка Филипп. Его закрученные пышные седые усы были еще мокрыми от сидра, а брови, такие же седые, но сухие и кустистые, поднялись, когда он подтолкнул меня острыми костяшками пальцев к своей жене, которая по-прежнему так была увлечена потолком, что и не заметила моего побега.
– …чтобы сделать точную копию интерьеров Версаля, миссис Реддинг нужно… – (Миссис Реддинг – это моя бабушка.) – Она должна поступить так же, как Лили Белл, да-да, та самая. Она должна поступить, как Лили Белл, и везде поставить зеркала, во всю стену. Не понимаю, почему она от них отказывается!
Журналист из «Архитектуры Новой Англии» задал тот же вопрос. Папа пожал плечами и сказал, что в доме никогда не было зеркал из-за дурацкой – извините, самобытной, по бабушкиной версии – городской легенды, в которой что-то говорится о призраках и неудачах. Что-то вроде: если не закрыть все зеркала до заката, они напустят в дом толпу злых духов. И, хотите верьте, хотите нет, большинство людей в Редхуде, особенно семьи, живущие здесь дольше других, до сих пор закрывают на ночь все зеркала, какие у них есть.
Я осмотрелся, пытаясь придумать новый план побега, и опять увидел незнакомца.
Он прохаживался в дальней части комнаты мимо бюстов мертвых поэтов и родственников, мимо книжных полок. Когда мимо проносили подносы с закусками, его костлявая рука вытягивалась и что-нибудь с них выхватывала. И незнакомец снова исчезал в тени. Вжух.
– О, Берта, хочу еще раз поблагодарить тебя за нашу беседку! – Троюродная сестра схватила мою двоюродную бабушку за локоть и развернула к себе. Я не мог упустить такой шанс и, пригнувшись, побежал из комнаты, стараясь не спотыкаться о мебель, официантов и раздраженные взгляды гостей. Где же Прю? Я потерял ее, когда мы вошли. Бабушка увела ее в сторону, чтобы похвастаться сестре новыми достижениями внучки. Мне постоянно казалось, что я ее вижу, но это были только плакаты фонда «От сердца к сердцу» и журналы с Прю на обложке, расставленные по всему дому в красивых рамках.
Я продвинулся на целых полтора метра по коридору, когда тетя поймала меня за ворот пиджака и потащила обратно, заключив в страстные объятия с невыносимым ароматом розы. Что ж, первый блин комом.
– И куда же уехали твои дражайшие… – Ее рот скривился, когда она произносила это слово: – родители на этот раз?
– В Китай, – ответил я. – Открывают там офис своей благотворительной организации.
– Как это… мило.
«Смотри не надорвись, столько комплиментов», – подумал я.
– А тебе не кажется странным, – тетя Клаудия принялась слюнявить пальцы, чтобы пригладить мне волосы, – что они тратят все ваши деньги на других детей?
– Я уверен, что в этом доме есть сотни словарей, в которых вы можете посмотреть, что значит «благотворительность», – пробормотал я, пытаясь высвободиться. Мне уже приходилось участвовать в десятках тысяч подобных разговоров. Родители вкладывали большую часть денег в благотворительность, и в глазах остальных родственников это автоматически делало их идиотами.
– Да, благотворительность – не та болезнь, которую просто излечить, – раздался бабушкин голос у меня за спиной. – Но когда-нибудь твой отец это поймет. Ох, вот ты где, Пруденс! Посмотрите-ка – просто загляденье!
Я проследил за бабушкиным взглядом и увидел, как Прю спускается со второго этажа. На ней теперь было длинное черное бархатное платье с белым кружевным воротником. Прекрасно понимая, как глупо она выглядит, Прю покраснела, и ее лицо стало одного цвета с волосами.
Я попытался привлечь ее внимание, но бабушка сжала мою руку и так ее дернула, что едва не забросила меня на первую ступеньку.
– Проспер, иди наверх. Я и для тебя приготовила одежду. И умойся, будь любезен.
Впервые за последний час я смог наконец спросить:
– Мы что, все вместе пойдем на парад? Он скоро начнется.
– Сначала будет что-то вроде семейного праздника, – ответила бабушка и вцепилась когтями в мой рукав. – Сегодня особенный День Основателей. А теперь будь хорошим мальчиком и…
Но тут к бабушке подошла Мелли, наша новая горничная. Она теребила подол форменного платья.
– В чем дело? – рявкнула бабушка.
– Мэм, снова звонят. Ваш сын говорит, что ему необходимо срочно поговорить с кем-нибудь из его детей.
Мелли увидела меня и осеклась. По ее лицу пробежала тень, она побледнела от страха. А бабушка стала похожа на одну из горгулий, которые сидят на крыше дома.
– Неужели? – пропела она, натянуто улыбаясь. – Будь любезна, скажи, что мы заняты, хорошо?
Это был приказ, а не просьба. Но я совершенно не собирался ему подчиняться.
И мы побежали. Служанка – на кухню, а я – наверх. У меня была всего секунда, а может и меньше. Я распахнул дверь в старый дедушкин кабинет и бросился к телефону, перегнувшись через необъятный письменный стол. Почти задохнувшись, я услышал в трубке:
– Извините, сэр, она сказала, что все заняты…
– Вы можете хотя бы объяснить, почему их мобильники не отвечают?
Я никогда не слышал, чтобы папа так волновался. Он говорил громче обычного, видимо, едва сдерживаясь, чтобы не закричать. Я отодвинулся от края стола, ощупывая карманы, и только потом вспомнил, что мой телефон остался в сумке. Мне показалось, что отец собирается положить трубку.
– Па… папа?
– Проспер?!
Мелли начала всхлипывать. Кажется, она знала, на что способна бабушка. Вряд ли теперь для нее найдется работа в штате Массачусетс, да и вообще на всей планете Земля.
– Мелли, я ничего не скажу, – пообещал я. – Просто дайте мне поговорить с ним. Пожалуйста.
Девушка еле слышно зашептала:
– Но миссис Реддинг…
– Я все улажу, – сказал папа. – Вы не потеряете работу.
Краем глаза я увидел серебристый отблеск в темном кабинете. Фотография в рамке. На ней папа гордо держит в руках гарвардский диплом. Рядом с ним, уцепившись за его локти, стоят мои тетушки. Выглядят они гораздо моложе и не такими двинутыми, как сейчас. Глупо, наверное, но посмотрев на папино улыбающееся лицо, я почувствовал себя немного лучше.
И все-таки с этим снимком было что-то не то. Свободной рукой тетя Клаудия обнимает какого-то мальчика. Тот стоит с краю, руки в карманах джинсов, на голове бейсболка с надписью «Гарвард». Его фотографируют сбоку, и он смотрит вниз, но это мог быть… Это мог быть мой дядя.
Я услышал щелчок: это Мелли повесила трубку. Я не успел ничего спросить, а папа быстро заговорил:
– Проспер, найди сестру, бегите из дома. Прямо сейчас! Быстрее! Я и подумать не мог, что она так поступит, и будет такой… – связь на мгновение прервалась. – Мы с мамой пытаемся вернуться домой, но…
Дверь в кабинет распахнулась, и сразу стало светлее. От неожиданности я уронил телефон, и у бабули появилась замечательная возможность подхватить его и повесить трубку. Ничего себе!
Я закричал:
– Эй! Я же разговаривал с…
Секунду бабушка яростно смотрела на меня, ее грудь тяжело вздымалась. С неожиданной силой она выволокла меня из кабинета.
– Ты был занозой, с тех самых пор, как родился!
– Так и ты, бабуля, не подарок!
Папа читал нам мифы Древней Греции, и мне запомнилась история про чудовище по имени Медуза. Вместо волос у нее были змеи, и она могла одним взглядом превратить человека в камень. У бабушки, кажется, змей на голове не было, но ее глаза метали такие молнии, что мои руки и ноги превратились-таки в камень. Я даже перевести дух не мог!
– Надеюсь только, что это ты, – прошипела она, схватила меня за воротник и потащила по лестнице.
Глава 5
Испытание
Рейберн, дворецкий, похожий на паука, встретил нас на площадке между первым и вторым этажами. Рядом стояла Прю. Трость дворецкого выбивала нервный нетерпеливый ритм у ее ног. Такая ненависть к людям младше сорока кажется удивительной, когда человек вырастил, по меньшей мере, три поколения Реддингов и видел – буквально! – сотни наших родственников!
Он так давно открывает здесь двери, что никто не знает, дом появился раньше или Рейберн. Он не служит здесь, а обитает. Как привидение.
– Мисс, – с возрастом его голос стал хриплым и трескучим. – Остальные ждут нас внизу.
Прю посмотрела, как родственники вереницей спускаются в подвал, и повернулась ко мне:
– Что происходит?
«Проспер! – настойчиво повторил папин голос у меня в голове. – Возьми сестру и бегите из дома. Прямо сейчас».
Я мог схватить Прю и бежать. Конечно, она была больше меня, но мне и не нужно было тащить ее на себе. Все шли к задней двери, а мы могли бы повернуть к парадной. Это было просто, стоило лишь привлечь ее внимание.
Лестница скрипнула. Прямо перед нами спускались двоюродные дедушки Бартоломью и Теодор. Им было около шестидесяти, но в молодости они играли в регби и до сих пор оставались широкоплечими здоровяками. Бартоломью предложил Прю руку, и она – дура-дура-дура! – тут же оперлась на нее и болтала, не переставая. Я попытался влезть между ними, тянулся к сестре, как только мог. Но оступился и потерял равновесие. Я вцепился в ее руку и потянул нас назад, чтобы не налететь на Бартоломью. Мы запутались в ногах и ступеньках и грохнулись так, что у меня потемнело в глазах.
– Извини, – пробормотал я, задыхаясь. – Извини, Прю, но…
Она оттолкнула меня и встала. Вся красная от гнева.
– Что тебе нужно? Я больше не хочу ходить с тобой за ручку, и мне не нужна твоя помощь! Господи, да повзрослей уже!
Я отступил на шаг, от ее слов мне стало по-настоящему больно, но она бросила на меня яростный взгляд и отвернулась. Внезапно меня подбросило над лестницей. Это двоюродный дедушка Теодор схватил меня и сжал так, что позвоночник хрустнул. Я повис лицом к нему и теперь видел лишь значок с семейным гербом на его светлом пиджаке, а Прю вообще не видел. Поэтому я и не догадался, что мы идем в подвал, пока мы там не оказались.
Когда я был маленьким, то думал, что у дома есть свой тайный голос. Он слышен, когда выключены все лампы, и от темноты спасает лишь ночник. Дом шепчет о людях, которые жили в нем, умирали в его кроватях. Стонет под грузом прожитых столетий, шипит по-змеиному: «Спускайся вниз, вниз, вниз…» Вниз, под какие-то коридоры неясного назначения. Вниз, под закопченную кухню. Вниз, в подвал, где свалено все, о чем следует забыть. Вниз, к тяжелой двери, всегда – навсегда! – запертой. Вниз, в подземелье.
Может, это и шутка, но почему тут всегда заперто, если это просто кладовка? Что бабушка там такого хранит, чего никому нельзя видеть? Просто интересно, сколько людей спускалось туда за долгую, долгую, долгую жизнь дома. А тяжелый железный ключ в руках держали, наверное, вообще единицы.
У Рейберна была какая-то мистическая связь с этой дверью и жуткая привычка внезапно появляться, когда кто-нибудь к ней приближался. Но даже если бы ничего этого не было, на двери было четыре – представляете, четыре! – стальных замка, и для каждого нужен свой ключ.
Дэвид часто рассказывал мне о пыточных инструментах, которые, якобы, хранились там. И о том, что бабушка только и ждет удобного случая, чтобы опробовать на мне каждый из них. Она засунет тебя в доспехи с шипами внутри и положит на кровать с гвоздями, чтобы посмотреть, проткнут ли они тебя насквозь. Она привяжет тебя к колесу и будет вращать его, пока твои руки и ноги не оторвутся, и кровь забрызгает стены.
Я ненавидел дом, но еще больше я ненавидел Дэвида. Двоюродный дедушка Бартоломью кряхтел, проталкивая меня в подвальную дверь. Я пытался зацепиться за косяк, но дед был гораздо сильнее и тяжелее, а я хотел, чтобы мои руки остались целыми. Может, они мне еще пригодятся.
Ступеньки были покатыми, словно отполированными сотнями ног. Но как это вообще возможно? Если только, если только… А вдруг подвал – часть первого дома? Маленького домика, построенного в семнадцатом веке, который тогда еще не был тем, чем стал теперь. Простые подсвечники на стенах подтверждали мою догадку. Электричества нет. Отопления, кстати, тоже.
Снизу повеяло сыростью и холодом, пробирающими до костей. Когда мы спустились еще на один пролет, послышались голоса. Они звучали то громче, то тише, звуки дрожали, как блики свечей на стенах. От запаха воска, пыли и чего-то еще, похожего на тухлые яйца, у меня запершило в горле, и я отчаянно пытался не закашлять. Мысли разбегались, как пауки, слишком быстрые, чтобы их поймать.
Но оказалось, что подземелье – всего лишь пустая комната без окон. В ней не было ничего, кроме небольшого стола и полусотни родственников. Места не хватало даже их теням, не то что мне и Прю. Я смотрел, как наш жуткий, вечно улыбающийся двоюродный дедушка пропускает Прю вперед, и мое сердце сжалось. Он расчистил ей путь через комнату. Дедушка Бартоломью подталкивал меня вперед, чтобы я шел вслед за ней. Я пытался не замечать, как все смотрят на меня и пытаются не задеть даже пальцем, даже краем одежды. «Бежать, бежать, – думал я, – Надо бежать отсюда…»
У стены стоял маленький столик, задрапированный бархатом. Я обернулся к остальным, пытаясь понять выражения лиц. Теплый оранжевый свет сотен свечей дрожал на светлых одеждах. Если бы я мог, я бы нарисовал их легкими, как привидения, которые скользят по грани видимого мира.
Прю сильно пихнула меня локтем под ребра и указала на странное возвышение на столе. Оно было накрыто черной тканью, тонкой, как разлитые чернила.
«Вот черт, – подумал я. – Мои родственники действительно сектанты. Чувак, который писал что-то такое в своем блоге, был прав».
– Итак… – сказала бабушка, – в нашей семье существует древняя традиция…