Служанка, которая должна была подготовить меня к первой – и наверняка последней – встрече с принцем Уджиджайна, не произнесла ни слова. Хотя что она могла сказать той, кого вскоре приговорят к казни?
Я знала, что меня ждет. От стражников, охранявших темницу. Разведывая обстановку, я притворялась, будто мне снятся кошмары. Изображала хромоту. Заставила их думать, будто моя слава – не более чем слухи. Даже позволила одному из стражников коснуться моих волос и сказать, дескать, в моих силах убедить его приносить еду получше.
Я до сих пор горжусь тем, что разрыдалась вместо того, чтобы вырвать его глотку зубами. Оно того стоило. Люди склонны утешать сломленных жалких малышек. Они пообещали, что я умру быстро, если еще разок им улыбнусь.
Я ненавидела эти просьбы улыбнуться. Зато теперь знала, когда сменяется стража. Знала, как они попадают во дворец и у кого какие незажившие травмы. Знала, что восточные ворота не охраняются. Знала, кто из солдат смеется, несмотря на больные колени. Я знала, как сбежать.
Я скользнула в протянутый наряд, и волосы мокрыми прядями прилипли к шелку. Никакого грубого льна для принцессы Бхараты. Королевская власть дарует странные преимущества. Безмолвная служанка провела меня в соседнюю комнату, где серебряные стены сливались в огромные, натертые до блеска зеркала.
На низком столике теснились изящные стеклянные флаконы с душистыми маслами, крошечные вазочки с сурьмой и шелковые мешочки с жемчужной и карминной пудрой. Мерцали на свету похожие на писчие кисти из тростника и обтесанной слоновой кости.
Меня захлестнула тоска по дому, и пришлось сжать кулаки, лишь бы не потянуться к знакомой краске. Матушки из гарема научили меня всем этим пользоваться. Под их опекой я узнала, что красоту можно наколдовать. А под нашим с Налини руководством они узнали, что за красотой может таиться смерть.
Налини заказала тонкие кинжалы, которые складывались в украшенные драгоценными камнями шпильки. И вместе мы научили гаремных женщин защищаться. До Налини я воровала ножницы и пробиралась в кузню, дабы кузнец научил меня владеть мечом. Отец же позволил мне заниматься вместе с солдатами, сказав, что если я так жажду кого-то искалечить, то пусть это будут враги Бхараты. После его смерти тренировочные площадки стали моим убежищем от Сканды. Там он не мог до меня добраться. Да и я там не могла никому причинить вреда. Солдатское ремесло стало единственным способом защитить тех, кого я любила.
И способом загладить вину за то, что Сканда заставил меня сотворить.
Служанка дернула меня за подбородок, взяла инструмент – неправильный, как я заметила – и нанесла красный краситель на мои губы.
– Позволь я…
– Будешь болтать, – перебила меня служанка, – и рука моя наверняка дрогнет, когда я поднесу это острие к твоим глазам.
Принцесса или нет, я оставалась врагом. И я уважала ее гнев. Ее верность. Впрочем, если меня накрасят как попало, это будет уже другой разговор. Я опустила веки, стараясь не вздрагивать под пристальным взглядом служанки, и попыталась представить себя где угодно, только не здесь. Память услужливо оторвала меня от гнетущих мыслей и перенесла в далекое детство, когда я рыдала, потому что моя сестра, Майя, покинула Бхарату.
Матушка Дхина вытерла мои слезы, усадила к себе на колени и позволила наблюдать, как она наносит краску на лицо.
«Так мы защищаемся, бети[5]. Какие бы оскорбления и раны нам ни наносили, это наш щит. Не важно, насколько мы разбиты, болит только краска.
А ее всегда можно смыть».
По моей щеке скользнула мягкая кисть, рассеивая пыль измельченных жемчужин. От матушек в гареме я узнала, что такой порошок может сделать кожу сияющей, словно тысяча солнц, но если попадет в глаза, то вызовет слезы и временно лишит зрения.
Запах пудры окутал меня, как знакомый поношенный плащ. Я глубоко вдохнула и на миг вновь стала шестнадцатилетней и готовилась к празднику в честь сезона дождей во дворце. Арджун сказал, что я похожа на фонарь, и я показала ему язык. Налини тоже была рядом, облаченная в вызывающий наряд своего народа: шелковый шальвар-камиз[6], расшитый сотнями зеркал в форме лун, и красный узорчатый пояс.
Год спустя, когда Арджун стал генералом, я поведала ему, что собираюсь отнять трон у Сканды. Я по мере сил защищала свой народ от его правления, но теперь не могла оставаться в стороне. Уже нет. Без лишних вопросов Арджун пообещал, что он и его солдаты не пожалеют жизней ради моего дела. Еще через шесть месяцев я сделала свой ход. Брат был хитер, но жизнью дорожил больше, чем троном. Я думала, что поддержка Арджуна и его людей обеспечит мне бескровную передачу власти.
И ошиблась.
В ночь переворота на мне были лучшие доспехи: кроваво-алые губы вместо непролитой крови и темная, подобно ночи, сурьма, как символ хранимых мною тайн. Я вспомнила страх, от которого перехватывало дыхание, пока мы с горсткой лучших солдат ждали под мокрой каменной аркой. Вспомнила шляпки грибов, проросших меж камнями, бледных как жемчуг и кожа мертвецов. В темноте только их и получалось разглядеть. Я вспомнила, как прошла в тронный зал. Я так долго репетировала речь, что, когда наконец осознала случившееся, так и не сумела подобрать иных слов. Но я вспомнила тела на полу и молнию, что расколола ночное небо, будто яичную скорлупу. Я вспомнила лицо Арджуна, стоявшего рядом с моим совершенно спокойным братом. Он знал.
– Готово, – объявила служанка, удерживая зеркало перед моим лицом.
Я распахнула глаза и поморщилась, глядя в отражение. Алая краска выходила за границы губ, делая их толстыми и окровавленными. Сурьма была нанесена криво. Я казалась избитой.
– Тебе идет, принцесса, – издевательски-учтиво протянула служанка. – А теперь улыбнись и покажи нам знаменитые ямочки Жемчужины Бхараты.
Мало кто знал, что мои «знаменитые ямочки» – это шрамы. В детстве я порезалась тупыми ножницами, когда притворялась, будто деревянная статуя ракшаса настоящая и собирается меня съесть. «Судьба благоволит тебе, дитя, – сказала тогда матушка Дхина. – Даже твои шрамы прекрасны». По мере взросления шрамы напоминали мне, что, если дать людям выбор, они сами решат, что видеть. Потому я улыбнулась и понадеялась, что служанка увидит ямочки от улыбки, а не шрамы на лице девушки, которая с юных лет тренировалась с острыми предметами.
Служанка опустила взгляд с моего лица на сапфировое ожерелье в углублении меж ключицами. Я инстинктивно схватилась за кулон.
Служанка протянула руку:
– Принцу не понравится, что ты надела украшение, не подаренное лично им.
– Я рискну.
Ожерелье – единственное, что осталось у меня от сестры. Я не желала с ним расставаться.
Тем более это не просто украшение. В день, когда Майя вернулась в Бхарату, я ее не узнала. Сестра изменилась. Словно сумела отстраниться от зыбкой реальности одного мира и узрела под ним нечто большее. А потом она исчезла, промчавшись между лунным лучом и тенью. Ожерелье напоминало мне, что нужно жить для себя, так, как жила Майя. Но также оно напоминало о потере. Огромная непостижимая магия украла мою сестру, и всякий раз, глядя на кулон, я понимала: нельзя верить в то, что не можешь контролировать. Он велел мне верить в себя. Ни во что и ни в кого больше. И я не просто хотела жить с этой верой, я нуждалась в подобных напоминаниях. И скорее умерла бы, чем рассталась с ожерельем.
– Мне оно понравилось. Пожалуй, оставлю себе, – заявила служанка. – Отдавай. Сейчас же.
Она схватилась за жемчужную нить. Несмотря на тонкие руки, пальцы у служанки оказались сильными. Она исщипала мне кожу, пока пыталась подцепить застежку.
– Отдай. Его. Мне. Быстро, – прошипела она и ткнула костлявым локтем мне в шею, но я блокировала удар.
– Я не хочу причинять тебе боль.
– Ты и не сможешь. Стражники рассказали, насколько ты слаба на самом деле. К тому же ты здесь никто. – Глаза служанки лихорадочно блестели. – Отдай ожерелье. Что в нем такого важного? И после всего, что ты отняла? Разве не могу я забрать одно проклятое ожерелье?
Ее слова больно жалили. Я не получала удовольствия от убийств, но никогда не колебалась, выбирая собственную жизнь вместо чужой.
– Прости, – хрипло произнесла я, отбивая ее руку от шеи.
Прежде я была нежной, старалась не навредить тощей, убитой горем девушке передо мной. Но теперь ее отбросило назад, лицо исказилось от потрясения и гнева.
Наверное, она потеряла возлюбленного, или жениха, или отца, или брата. Я не могла позволить себе переживать за каждого. Этот урок я усвоила еще в юности. Однажды я выпустила птиц из гаремного зверинца. Узнав об этом, Сканда усеял пол моей комнаты оторванными крыльями и сказал, что клетка – самое безопасное место для глупых пернатых. В другой раз, когда Сканда наказал матушку Дхину и запретил дворцовым поварам присылать ей обед, я отдала ей половину своего, за что меня морили голодом целую неделю. И это только те случаи, когда пострадала я одна. Брат многому меня научил, но самый важный его урок: эгоизм – залог выживания.
Привязанности стоили мне будущего. Привязанности заперли меня под каблуком Сканды и управляли мной. Привязанности отняли у меня трон и все, чем я дорожила. Только это и имело значение.
Служанка бросилась вперед, но я была наготове. Ногой ударила ее по голени, а правым кулаком с размаху – сильнее, чем мне полагалось, сильнее, чем требовалось – по лицу. С болезненным визгом девица упала, опрокинув изящный золотой столик. В воздухе вспыхнуло облако ароматов. На вкус мир стал как сахар, розы и кровь. Я отступила на шаг, грудь тяжело вздымалась. Я ждала, что служанка вскочит и кинется в драку, но она не шелохнулась. Так и сидела, скрестив ноги и обхватив руками тонкий стан.
– Ты забрала моего брата, – всхлипнула она. – Ты не имела права. Он был моим.
Девушка говорила сбивчиво. И в тот миг казалась такой юной. По щекам ее потекли слезы.
– Ты монстр, – сказала она.
Я поправила ожерелье:
– У каждого из нас своя роль.
2
Пылающие розы
Гаури
Стражники сняли путы с моих запястий и втолкнули меня в красную комнату. Я дождалась, когда они уйдут, и только тогда вытащила шелковый мешочек с жемчужной пудрой, который украла со стола. В голове вновь прокручивался шаткий план: швырнуть порошок принцу в глаза, заткнуть ему рот, отнять оружие. Если он издаст хоть звук – приставить кинжал к его горлу и потребовать выкуп. Если решит промолчать – заставить освободить меня в обмен на его жизнь.
Я знала, что самостоятельно далеко не уйду, но почти любого можно подкупить, а если не сработает подкуп, то угрозы точно не подведут.
Радовало, что привели меня не в тронный зал. Последний раз в таком зале Сканда разрушил мои надежды на царствование и будущее.
Арджун не смотрел мне в глаза. Он не поднял их, даже когда в комнату втащили его новоиспеченную невесту и мою лучшую подругу. Налини рухнула на колени. Ее безумный взгляд метался между мной, Арджуном и мертвецами на полу. Сканда прижал острый клинок к ее шее, достаточно сильно, чтобы по коже скользнули капли крови.
– Я знаю, чего ты хочешь, – сказал он.
Я зажмурилась, прогоняя воспоминания. Затем огляделась, выбирая, из какого угла лучше всего атаковать. С одной стороны стену покрывала решетка из роз. Сердце сжалось. Я выращивала розы. Одна решетка на каждую победу. Мне нравилось наблюдать, как вокруг шипов распускаются кроваво-красные лепестки. Глядя на них, я вспоминала любовь моего народа: красный – цвет жизни. За месяц до того, как отправить меня через границу с Уджиджайном, Сканда в пьяном угаре поджег мои розы. Когда я добралась туда, было уже слишком поздно – каждый лепесток свернулся и почернел.
– Думаешь, эти цветы – знак любви Бхараты к тебе? – невнятно пробормотал брат. – Я хочу, чтобы ты увидела, сестрица. Хочу, чтобы увидела, как легко сгорает в пламени все, что ты любишь, все, о чем заботишься, все, что замышляешь.
Меня никогда не покинет образ пылающих роз. Алых лепестков, раскаленных, гневных. Словно последняя вспышка солнца перед тем, как затмение слизнет его с небес.
– Ты уверена, что они тебя обожают, но это ненадолго. Это ты роза. Не они. Они – пламя. И ты даже понять ничего не успеешь, как тебя поглотит целиком. Только шагни за очерченную мною грань, и они сожгут тебя.
Я отвернулась от роз.
Затем наконец выбрала угол и впилась зубами в щеку. Эта привычка появилась накануне моей первой битвы. От нервов зубы стучали, так что я достала зеркало и уставилась на себя. Не помогло, но мне понравилось, как выглядит лицо. Казалось бы, крошечное движение, но скулы стали острыми, точно шамширы, а стоило поджать губы, и от меня повеяло угрозой, будто во рту спрятаны кинжалы. Кусание щек превратилось в боевую традицию. И сегодня я отправлялась в бой.
Вдалеке скрипнула дверь. Я припомнила все, что знала об уджиджайнском принце. Здесь его звали Принц-лис. И судя по тому, с какой завистью некоторые солдаты произносили это прозвище, вряд ли оно было связано со звериными чертами лица. Часть года принц проводил в ашраме, куда отсылала сыновей вся знать. Вроде как выдающийся ученик. Не очень хорошо. Но с оружием не в ладах. А это прекрасно. Стражники любили рассказывать об испытаниях, что устроил ему совет. Чтобы стать наследником Уджиджайна, принцу Викраму пришлось выполнить три задания: дать мертвому новую жизнь, зажечь пламя без огня и добыть самое мощное оружие в мире. Для начала принц вырезал кинжал из куска коры и доказал, что даже брошенные вещи могут получить вторую жизнь. Затем он выпустил из кувшинов тысячу светлячков и удержал в ладонях горстку крошечных насекомых – горящих без огня. И наконец, принц заявил, что отравил весь совет. Отчаявшись получить противоядие, совет назначил его наследником. Тогда Принц-лис признался во лжи, тем самым доказав, что самое мощное оружие в мире – вера.
Всякий раз, слушая эту историю, я закатывала глаза. Она больше походила на байку из тех, что травят у костра крестьяне с буйным воображением. До меня долетали слухи о принце. О его происхождении. Будто он сирота, которого император пожалел. Но я сомневалась, что жестокий император Уджиджайна способен на жалость. По словам стражников, он держал подле себя жутких зверей, способных разорвать глотку любому, кто посмеет ему перечить.
Из коридора донеслись шаги. Я вцепилась в шелковый мешочек с пудрой. Будь принц хоть тысячу раз умен и красноречив, смерть словами не одолеешь, а я не собиралась давать ему и шанса открыть рот.
Судя по полученным сведениям, он мне не ровня. Я поставлю его на колени и за считаные секунды заставлю молить о пощаде.
Дверь в комнату распахнулась.
А вот и Принц-лис.
3
Зимняя тьма
Викрам
Прошедшие два дня стали расплывчатым пятном. В ашраме ждал посланник из Уджиджайна, дабы отвезти наследника во дворец. Викрам едва обратил внимание на его слова – что-то о дипломатической срочности, – ибо мыслями витал далеко-далеко, плененный рубином.
Даже сейчас казалось, будто кожа его слишком обтягивает кости, словно те разбухли от магии, и Викрам не помещался внутри себя самого. Замерев перед тронным залом Уджиджайна, он бросил взгляд за окно.
Будущее взывало к принцу. Тело его томилось от беспокойства. Жаждало действий. Двери распахнулись. Уши наполнились пением птиц, шорохом перьев, скрежетом когтей.
– Его величество примет вас, принц Викрамадитья.
За последние десять лет отец превратил тронный зал в зверинец. Потолок взмыл так высоко, что не разглядеть, сквозь стеклянные окна комнату заливал теплый солнечный свет. Гобелены были забрызганы птичьим пометом, а ковры – вытоптаны когтистыми лапами различных животных.
– Сын! – воскликнул император Пуруравас.
Викрам улыбнулся. Его отец, раздобревший и близкий к слепоте, поковылял вперед. На плече его сидела одноглазая золотая обезьяна. Рядом вышагивала огромная пантера. Даже без одной лапы она выглядела величественнее половины придворных. Она прикрывала императора сбоку, подпирала, словно желала защитить старика от неумолимой руки времени.