Хотя он толком не назвал ни своего рода, ни страны, из которой пришел, Ураганы приняли его как дорогого гостя, а когда пожелал остаться, с радостью назвали своим сыном, дав ему имя Ветерок, в память о любимом младшем сыне, сраженном вражеской стрелой за год до того.
Ураганы не прогадали. Слава о воинских подвигах Ветерка гремела по всему Сольсурану, упрочивая доброе имя их рода, заставляя трепетать тех, кто бы хотел покуситься на владения и свободу потомков Горного Ветра. Во время последнего посещения Гнезда Ветров Камень познакомился с приемышем. Пригожий и статный, удалой и не по годам мудрый в суждениях, владеющий тайной металлов и секретами других ремесел, он напоминал вестников Великого Се в те дни, когда они снисходили до того, чтобы примерить одежду сынов Сольсурана, и потому Могучему Утесу странно было слышать слова об изгнании.
В Сольсуране этой карой, считавшейся одной из самых суровых, наказывали людей, совершивших что-то ужасное. С другой стороны, не так уж редко встречалось, что люди благородные и достойные брали на себя бремя вины какого-нибудь безответственного младшего родича или несли незаслуженное наказание, став жертвой зависти или клеветы. А ведь во многих своих проявлениях вестники не так уж отличались от сольсуранцев.
Хотя край неба уже начал светлеть, посланцы Великого Се, товарищи царевны, не спешили появляться. Не на шутку встревоженная, девушка, обхватив худенькие плечи гибкими руками, стояла на краю террасы, приютившей их маленький лагерь, и напряженно вглядывалась вдаль.
— Ну где же они?! — не выдержала она наконец. — Можно подумать, добираются сюда на зенебоке или пешком! Впрочем, если Вадик говорит «на рассвете», раньше полудня его ждать не имеет смысла!
— Вот бы Великий Се направил стопы Ветерка в эти края! — ни к кому особо не обращаясь, задумчиво проговорил Камень. — Все ж было бы как-то спокойнее Синеглаза поджидать!
— Увы, догнать в травяном лесу ветер так же сложно, как подняться до облаков, — перефразировав известную поговорку, невесело отозвалась царевна. — Мои товарищи и я уже почти полгода в Сольсуране, а он ни разу не посетил нас.
Камень подумал, что он тоже бы не торопился встретиться с теми, кто его отверг.
— В травяном лесу приемный сын Ураганов прославился как великий воин и верный товарищ. Его братья говорили мне, что в бою он стоит десятерых.
— Это действительно так, и все же я бы не стала тешить себя пустыми надеждами на этот счет, ибо до меня дошли слухи, что Ветерок из рода Урагана готовится к свадьбе с дочерью вождя рода Земли.
Камень покачал головой. Какая же все-таки лживая птица — людская молва! Насколько ему лично было известно, а он сам гостил в то время в Земляном Граде, дело обстояло с точностью до наоборот.
Вождя рода Земли Дола в травяном лесу прозывали Дол Многоплодный или Дол Большое Гнездо. Двенадцать сыновей взрастил Дол, но дороже каждого из них ему была его единственная дочь, рыжеволосая красавица Медь. Взлелеянная любящим отцом, девушка росла, ни в чем не зная отказа. Любое ее желание выполнялось, любая прихоть воспринималась как закон.
Многие именитые мужи искали ее руки, но не преуспел ни один: своенравная Медь слишком ценила свою волю, а ослепленный любовью отец во всем ей потакал. Но, когда в Земляной град после успешного похода на варраров заехал со своими братьями и отцом герой многих битв Ветерок, сердце гордой девы дрогнуло, и она заявила отцу, что только приемный сын Ураганов достоин стать ее мужем. Дол тут же поспешил выполнить просьбу любимого чада. Не посмотрев на то, что Медь видит своего избранника первый раз в жизни, забыв про приличия, он первым подошел к молодому воину и его приемному отцу.
Как ни лестно было вождю рода Ветра Бурану заключить новый союз с влиятельным соседом (люди Земли, может, и не такие стойкие в бою, как Ураганы, знали толк в добыче руды и считались не только самым древним, но и самым богатым родом Сольсурана), неволить сына он не стал. Тот же, хоть и сознавал важность этого союза для обоих родов, неожиданно для всех дал Долу учтивый, но решительный отказ.
Тогда многие, в том числе Могучий Утес, ломали голову, в чем тут причина и чем не угодила чужестранцу зеленоокая Медь. Теперь все прояснилось. Разве девы Сольсурана могли сравниться с дочерью царя Афру, посланницей из надзвездных краев? Камень понимал Ветерка. С другой стороны, верность, которую молодой воин хранил своей далекой возлюбленной, еще раз доказывала, что такой человек навряд ли способен совершить что-то недостойное.
От Камня не укрылось, как во время его рассказа заблестели глаза царевны, как запылали нежные щеки. Это было видно даже при свете костра. Девушка, приоткрыв губы в мягкой и нежной, как первый поцелуй, улыбке, смотрела куда-то вдаль, а пальцы ее ласкали тонкую, струящуюся серебром цепочку, на которой висела небольшая привеска в виде летящей птицы.
— Наш геофизик, Синдбад, когда последний раз ездил к Долу на его медный рудник, упоминал, что люди Земли перестали общаться с Ураганами, — задумчиво проговорила она, — но я тогда не придала этому значения.
Она решительно тряхнула кудрями, отгоняя (навряд ли далеко) теплое видение, и продолжила уже другим тоном:
— В любом случае, потомки Духа Ветра готовятся сейчас к войне с князем Ниаком. У них каждый человек на счету.
Костер уже догорел, но ни Камень, ни девушка не стали подкладывать новый хворост. Царевна подняла с земли и накинула свой изрядно потрепанный плащ, затем укрыла получше разметавшегося на своем ложе беглеца.
— Как ты думаешь, — осторожно спросила она Могучего Утеса, — Синеглаз уже напал на след?
Камень ничем не смог ее успокоить:
— Я не знаю, кого из стражников княжич взял с собой, но многих из нынешних дюжинных и сотенных командиров я сам учил распознавать знаки земли. Травяной лес — не то место, где легко играть в прятки!
Словно в подтверждение слов Могучего Утеса, по почве прошла сначала еле различимая, потом все более осязаемая дрожь, и ветер принес с полудня характерный запах зенебочьего пота, сопревших шкур и пропитанных всеми оттенками испарений человеческого тела травяных рубах. Вскоре к этому прибавился медленно, но неотвратимо нарастающий звук: топот копыт, бряцание оружия, рев зенебоков, голоса, а в светлеющем фиолетовом небе новорожденными звездами зажглись огни факелов.
Несколько мгновений Камень лелеял надежду, что всадники проедут стороной, но вскоре она развеялась, точно дым священных курильниц, когда верховный жрец распахивает двери храма. Всадники неотвратимо приближались.
Обглодыш по-звериному повел носом, завозился во сне, что-то тихо проскулил и, открыв глаза, безуспешно попытался приподняться на локте сломанной руки.
— Тихо ты, отчаянная голова, — приструнил его Камень. — Здесь тебе никто не желает зла!
— Там мой хозяин! — хриплым со сна, ломающимся голосом сообщил беглец. — Он хочет меня убить!
— Есть за что, — проворчал Камень, показывая мальчишке скрижаль, которую все еще держал в руках. — Воровство до добра не доводит!
— Я не вор! — глубоко запавшие, нездешнего фиолетового цвета глаза Обглодыша сверкнули в неверном предрассветном сумраке, он вновь предпринял попытку приподняться. — Князь Ниак не имеет права самовольно распоряжаться тем, что принадлежит всему народу Сольсурана!
Камень согласно кивнул. Ответ мальчишки ему пришелся по душе.
— Твоя правда, — сказал он. — И все же, навлекая на себя гнев князя Ниака, ты поступил опрометчиво!
— Мне все равно нечего было терять!
— Что случилось? — встрепенулась царевна.
— Мой господин узнал, что я стал невольным свидетелем вашего с ним последнего разговора.
Он бросил выразительный взгляд на свежие, вздувшиеся рубцы на руках и ногах. Такие могла оставить только плеть.
Царевна досадливо покачала головой:
— Я всего лишь не хотела с ним портить отношения в память о нашей прежней дружбе, а он вообразил себе невесть что!
— Ему от тебя нужна не дружба, а нечто иное, — с серьезным видом проговорил Обглодыш. — Ты ведь царевна Сольсурана, наследница рода владык! Остерегайся его! Он не остановится ни перед чем!
«Ну вот, только этого не хватало!» — обреченно подумал Камень. Оказывается, притязания Синеглаза распространяются не только на беглеца и скрижаль. Впрочем, стоит ли удивляться. Брак с дочерью царя Афру, божественно-прекрасной уроженкой надзвездных краев, не только создавал видимость законности пребыванию семьи молодого княжича на царском троне, но и открывал доступ к заветной скрижали, хотя как Синеглаз собирался разгадать тайну врат, оставалось загадкой. Впрочем, нынешнее положение Могучего Утеса и его спутников это только усугубляло.
— Куда же ты нес скрижаль? — поинтересовался Камень у беглеца. — Храм Великого Се находится совсем в другой стороне.
— В Гарайю! — отозвался Обглодыш. — Это место заповедное и, как гласит предание, отверженных не выдает.
— Что-то я такого не слышал! — недовольно буркнул Могучий Утес, считавший себя человеком сведущим в предании.
— Ну, ты же не носил рабских пут! — с видом странного превосходства отозвался юный невольник.
Царевна ласково провела рукой по его лицу:
— Лежи спокойно, мы тебя не оставим, что бы ни произошло!
Камень только покачал головой. О каком спокойствии может идти речь? Глядя на полудень, где предрассветный сумрак уже четко прорисовывал силуэты всадников, он прикидывал, как бы лучше встать, чтобы прикрыть царевну и раненого, если дело дойдет до схватки. Хотя, по его расчетам, приближающийся отряд насчитывал не менее дюжины бойцов, если стоять там, где тропа, ведущая к их лагерю, поднималась между двух отвесных скал, на какое-то время он сумел бы их остановить. А там, глядишь, и вестники подоспеют.
Эх, вестники-вестники, дети надзвездных краев! Где же вас, спрашивается, темные духи носят?!
Сделав несколько шагов в сторону, Могучий Утес наступил на забытую и покинутую шкуру пещерного табурлыка. Вот тебе и сшили шубу заморскому купцу! Впрочем, стервятники князя Ниака этой добычей уж точно не побрезгуют. Да еще табурлычинкой подкрепятся на завтрак над еще не остывшим телом последнего из рода Могучего Утеса…
Внезапно в его голову пришла шальная, если не сказать, сумасшедшая мысль. Если Великий Се послал им встречу с пещерным властелином, то нет ли в том какого-либо промысла? Опытных ищеек, конечно, со следа не собьешь, но оттянуть время, может, и получится.
Неочищенная пока от жил, обагренная кровью шкура имела сейчас не самый привлекательный вид, да и воняла изрядно. Камню это, впрочем, было только на руку. Он сгреб шкуру в охапку, расстелил мехом внутрь и закрыл ею Обглодыша с головой.
— Что ты делаешь? — удивленно воззрилась на него царевна.
— Военная хитрость, — усмехнулся в ответ Камень.
Он нагнулся к Обглодышу и приподнял край шкуры, закрывший его лицо:
— Потерпи, дружище! Запах, конечно, не как во дворцовом саду, но зато не замерзнешь. Если будешь лежать смирно, может, обойдется.
— Выгребные ямы во дворце воняют во сто крат хуже! — хмыкнул из своего укрытия беглец. — А я их чистил каждую неделю!
Для достоверности картины Камень перетащил поближе к краю террасы освежеванную тушу и начал ее разделывать, а царевна, приняв за неимением лучшего его план, накинула на голову свой глубокий капюшон и принялась колдовать над потухшим костром. Скрижаль они спрятали в седельную суму, служившую подушкой Обглодышу. Жестковато, конечно, зато не сразу найдут. Камень подумал, что неплохо было бы запачкать одежду царевны кровью табурлыка, но совершить подобное святотатство у него рука не поднялась.
Задумка и так, кажется, удалась неплохо. Когда люди молодого княжича приблизились на расстояние броска копья, их взору предстала привычная для этих мест картина: двое охотников после удачно проведенной ночи пожинают плоды своего ремесла. Обыденно до зевоты.
Наемники, впрочем, решили не поверить своим глазам.
— Эй вы! — окликнул путников командир наемников. — Кто вы такие и чем тут занимаетесь?
Дюжинный имел, наверное, самую жуткую рожу во всем сольсуранском войске, со временем еще более обезображенную годами постоянного пьянства и разнузданности. Звали его Ягодник-Табурлык, или Ягодник Двурылый. Могучий Утес мог лучше других рассказать о причине появления последнего прозвища, ибо именно он лет двадцать пять назад крепким ударом хлыста раздвоил нос и губы Ягодника, ходившего тогда еще в отроках под началом Камня, на две половинки за неумеренную склонность того к грабежам и постыдную трусость. Теперь, вишь, Двурылый командиром стал у нынешнего повелителя!
Камень медленно встал, не спеша вытер руки о штаны (нехорошо, если меч в ладони будет скользить) и двинулся навстречу отряду, твердо намереваясь до времени играть роль простака. Для достоверности картины он даже вступил в кучу зенебочьего помета, оставленного у края тропы не то Крапчатым, не то Чубарым.
— Не гневайтесь, господа хорошие! — сгибаясь в поклоне так, чтобы Ягодник не разглядел его лица, а остальные стражники не заметили меча, не своим голосом прогнусавил Камень. — Охотники мы из местных. Вот, подвезло нам сегодня! Мясца табурлыка свеженького отведать не желаете?
Пока Камень говорил, его цепкие глаза успели подсчитать количество всадников (их оказалось немногим более дюжины) и оценить качество их вооружения.
Как Могучий Утес и предполагал, на наемную армию князь Ниак денег не жалел. Не будь ее, разве он бы продержался на Сольсуранском престоле более недели? У всех солдат из-под плащей выглядывали длинные мечи, травяные рубахи уступили место пластинчатым доспехам и длинным туникам, свитым из прочных металлических колец. У Ягодника и еще нескольких человек кованые пластины защищали также их голени и лбы зенебоков. Внушительный отряд, ничего не скажешь. Не многовато ли силищи ради поимки одного раба? Впрочем, Камень понимал, что не в мальчишке здесь дело.
— Люди великого Князя не нуждаются в подачках таких вонючих смердов! — кичливо заявил Ягодник. — Они сами берут, что пожелают. А ты должен быть благодарен, что тебе позволено ходить по княжеской земле и охотиться на княжескую дичь.
Камню хотелось объяснить, желательно с помощью доброго тумака, зарвавшемуся невеже, что по закону земля Сольсурана принадлежит живущим на ней племенам и родам, а верховный правитель только получает оговоренную с главами родов дань. Но он понимал, что дюжинный говорит не для него. А какую чушь некоторые не наболтают в надежде выслужиться!
Дело в том, что в первом ряду, красуясь синтрамундским панцирем с двойными оплечьями, на дымчатом зенебоке гарцевал княжич Синеглаз. Камень сразу узнал его, хотя не видел около двадцати лет. Уж больно сын князя Ниака походил на мать — царевну Страны Тумана, привезенную в Сольсуран в залог мира между народами и отданную добрым царем Афру своему первому советнику в жены. Но, хотя тонкие, правильные черты лица, статная фигура и густые, длинные волосы дымчато-пепельного цвета производили приятное впечатление молодости и красоты, ледяной взгляд прозрачных глаз и капризный, чувственный изгиб юношески-пухлых губ говорили о том, что нынешний наследник престола больше привык потакать своим прихотям, нежели следовать законам Великого Се.
Княжич Синеглаз равнодушно глянул сквозь Камня и повернулся к дюжинному:
— Спроси его про мальчишку! Да позови сюда второго. Что он там застыл, как примороженный!
— Только время зря терять, — недовольно проворчал Ягодник себе под раздвоенный нос. — Этот старый безрогий зенебок вон не видит даже, куда ступает. Да и второй, верно, не лучше.
Он все же нехотя задал вопрос, и Камень уже мысленно попросил у Великого Се прощения за предстоящее вранье, но говорить ему ничего не пришлось. Взгляд княжича упал на двух пасущихся зенебоков (Крапчатый и его товарищ, напуганные табурлыком, только недавно решили, что можно возобновить прерванный ужин), и в его холодных глазах загорелся интерес.
Подняв факел, Синеглаз внимательно оглядел зенебока царевны, затем наклонил красивую голову на бок и негромко позвал его по имени. Чубарый в ответ приветственно заревел. Крапчатый посмотрел на него с укоризной, словно говоря: «Бестолковый ты дуралей! Все испортил».