«Какая масса у него колец на мизинце», — подумал я.
При этом мне бросилось в глаза, что я и сам ношу на мизинце целую золотую колонку. «Да, но мои кольца — исключительные воспоминания», — сказал я себе. Что кольца незнакомца тоже могут быть воспоминаниями, мне не пришло в голову в тот момент.
Я увидел, что мужчина одет точь-в-точь в такой же костюм, как на мне, что у него такая же длинная часовая цепочка, какая была у меня уже много лет. Оделся он так преднамеренно, чтобы позлить меня?
Этого нельзя были предположить. Быть может, это было совпадением.
Я положил ногу на ногу и любезно спросил:
— Что вам угодно?
— Меня привела сюда просьба особого рода. Я знаю, что у вас есть необыкновенно красивые персидские ковры, которые вы купили у Ибрагима-паши.
— Да, вон они висят.
Мой собеседник бросил на ковры небрежный взгляд. Этот взгляд рассердил меня. Раз он хотел просить меня о любезности относительно этих ковров, он мог бы произнести хотя бы пару любезных фраз. Но он, точно скучая, продолжал смотреть на свои руки и проговорил:
— Я охотно купил бы у вас эти ковры.
«Невежа!» — подумал я.
Затем я громко сказал:
— Сожалею, но эти ковры не продаются.
Незнакомец оттянул вниз уголки рта, так что рот приобрел форму полумесяца. Серые, глубоко сидящие глаза засверкали под очками.
По моему телу точно забегали мурашки. Я нервно забарабанил по столу. Но незнакомец, имевший виды на мои ковры, не обращал на это внимания. Он вытянул пальцы, соединил их длинными ногтями, опять бросил на меня быстрый испытующий взгляд и — рассмеялся. При этом он обнаружил крепкие белые зубы.
— Вы продадите мне ковры, — проговорил он спокойно.
Я взглянул на него:
— Вы не ошибаетесь?
— Едва ли.
— Меня интересует причина.
— Пожалуйста. Слушайте. У меня самая большая в Германии коллекция шелковых ковров.
— Я полагал до этой минуты, что самая большая коллекция моя, а потом — коллекция коммерции советника Геброна.
— Вы и не можете знать моей коллекции. Она еще очень недавно в Европе. У вас есть несколько ковров, которые своей ценностью значительно превосходят ваше состояние. О, — взмахнул он своей женской рукой, — вы хотите сказать, что это меня совершенно не касается.
И затем он нарисовал мне картину моего имущественного положения.
Он говорил красноречиво, с таким знанием обстоятельств, сумел настолько загипнотизировать меня своим завуалированным голосом, что я в самом деле начал обдумывать возможность продажи ковров.
Я рассчитал, что на грандиозную сумму, которую предлагал мне незнакомец, мог бы купить три замечательных гобелена, принадлежавших одному молодому купцу, на которые я уже давно метил.
Я поднял глаза. Я увидел противного малого, условные жесты которого в соединении с самодовольной небрежностью производили на меня отвратительное впечатление. Я увидел и саркастическую гримасу, и это непрестанное поигрывание кольцами.
Я с удовольствием вздул бы его, настолько я ненавидел его в этот момент.
Я поднялся со своего места:
— Я не продаю ковры.
— Вы их продадите.
— Сожалею, но у меня нет более времени.
— Тогда я просто-напросто забираю ковры с собой.
Он взял стул, приставил его к маленькому коврику для молитвы и сказал:
— Пожалуйста, дайте мне клещи.
— Вон! Вы нахал!..
Незнакомец расхохотался и начал перерезать тесемки ковра.
Я вытащил из ящика письменного стола браунинг:
— Еще одна тесемка, и я выстрелю.
Рот незнакомца опять вытянулся вниз в виде полумесяца.
Он вынул из кармана маленький серебряный нож — у меня есть точно такой же — и начал срезать ковер.
Я поднял браунинг и начал считать:
— Раз….
Он спокойно резал дальше.
— Два…
Он уже наполовину срезал ковер.
— Три!
Раздался выстрел; пуля прошла сквозь тело незнакомца и через ковер.
Я ощущал в руке четырехгранную рукоятку револьвера. Я видел стул, ковер. Но ничто, никакое тело не упало на пол. Незнакомец исчез.
В тот же момент в комнату вошел, не стуча в дверь, маленький Плессов. Увидя меня, он побледнел и, видимо, ужаснулся. Но, тотчас же овладев собой, он сказал:
— Боже мой! Я с ума сошел? Я только что встретил вас у калитки. Вы сказали еще, чтобы я вошел и взглянул на новые гобелены.
Холодный пот выступил на моем лбу.
— Даю вам честное слово, Плессов, что уже три часа, как я не выходил из этой комнаты.
— Разве у вас кто-нибудь был? Ваш брат?
— Нет. Совершенно незнакомый господин, отвратительный человек.
— Но он выглядел совершенно, как вы, до полного обмана.
— Я стрелял в него.
— Черт возьми!
Маленький атташе окончательно пришел в себя.
— Слава Богу! Наконец-то опять я вижу немного курдской манеры обращения. Вы не знаете, кто это был?
Я неподвижно смотрел перед собой.
— Не знаете? — спросил заинтересованный Плессов. — Быть может, — он скромно улыбнулся, — быть может, какой-нибудь незаконный братец или…
— Ерунда, Плессов. Это был господин Alter ego.
— Кто?
— Alter ego.
— Ну, вы скажете… Но я никогда не встречал такого сходства.
И добавил, после паузы:
— Выстрела вашего я, однако, не слышал.
Он уселся и закурил сигарету. Я бросил взгляд на ковер Он был невредим, — не пробит и не прорезан.
— Плессов, вы верите в чудеса?
— Конечно, поверю, если со своими долгами доберусь до поста посланника.
— Нет, я говорю серьезно.
Плессов поглядел, размышляя.
— На Востоке, в странах древней культуры, отучаются от сомнений. Я видел на Ганге вещи, которые высоко стоят над искусством фокусников. Я видел факира, который бросил в воздух веревку и карабкался по ней, пока не исчез в облаках. Я видел, как Ибрагим-паша говорил со своим отражением в зеркале. Его отраженная фигура выступила из рамы, и в зеркале были видны мы, остальные, кроме паши.
— Плессов, — воскликнул я, — вы видели это?
— Ну да, — ответил он, — почему это вас так волнует?
— Плессов, — сказал я и судорожно схватил его за руки, — не допускаете ли вы, что эта таинственная сила может быть передана… Что, например, ковры… или эта сабля… Потому что я только что испытал нечто, совершенно подобное.
Атташе озабоченно взглянул на меня.
— Дорогой мой, — пробормотал он, — вещи подобного рода происходят в Индии или Персии, но здесь…
Неожиданно он умолк.
— Скажите, пожалуйста, — заговорил он вновь, — человек, которого я только что встретил, был…
— Был…
Плессов побледнел.
— Сабля, — пробормотал он.
Я вскочил со стула и твердыми шагами подошел к зеркалу. Кровь билась в жилах, мебель танцевала перед глазами.
С грандиозным напряжением воли я взглянул в зеркало.
Мне навстречу смотрело мое отражение.
И я увидел, как отражение оттянуло уголки рта вниз в форме полумесяца и засмеялось.
А потом засмеялся и я, между тем как мои колени дрожали и ногти впивались в мои ладони.
Но я знаю это наверно:
Отражение засмеялось раньше меня.
Евфемия фон Адлерсфельд-Баллестрем
ПЕРСИДСКИЙ КОВЕР
История одной души
Наша жизнь пестра и необычна, подобно старинному персидскому ковру, каббалистические знаки которого мы равнодушно топчем ногами, чтобы затем неизбежно попасть в объятия какого-нибудь призрака.
О, существует много историй о таких коврах, об индийских шалях, японских тканях, о медных курильницах. Это ароматные сказки, в которых встречаются все эти вещи. Сказки, такие нежные, как голоса женщин Востока; легенды, которые искрятся, подобно оперению райских птиц. Легкое опьянение опиумом сохраняет душу от холодного, давящего ужаса. И когда неожиданно появляется гримасничающая смерть, то чувствуется лишь легкое, улыбающееся сожаление о том, что история пришла к концу, и забывается, что имя этой истории — Жизнь.
То, что случилось с Стефаном Вильпрехтом, — необычайно и заставляет сердце сжиматься, во в то же время все это настолько красочно и радостно, что вы можете прислушаться, не пугаясь.
Стефан Вильпрехт жил в восьмидесятых годах в одном старом доме в квартале Вольцейле в Вене.
Там существует много таинственных кофеен, старинных книжных лавок и лавок всякого тряпья.
Он находился на государственной службе и жил на проценты с наследства, которое ему оставили его состоятельные родители. Воскресенья он проводил непременно в дружественных семьях. Он играл с некоторой выразительностью на скрипке и флейте, умел писать пылкие стихи, которым не придавал особого значения, прекрасно сочинял музыкальные пьесы, не открывая этого никому. Кроме того, он был красив и одевался с большой тщательностью и не бросающейся в глаза элегантностью. Он обедал с скромной, но ясно выраженной утонченностью, всегда в одном и том же ресторане с давно установившейся репутацией и втайне был верующим человеком.
За его квартирой смотрела пожилая служанка. Его единственной страстью было коллекционирование. К женщинам он испытывал почтительное равнодушие.
В это благоустроенное существование, которое сдерживало все желания, подобно пестрым детским воздушным шарам на нити, вошел однажды хорошо одетый старый еврей. Он явился с рекомендациями от друзей Стефана Вильпрехта и предложил ему купить за до смешного небольшую сумму старинные, очень ценные персидские ковры.
— Я сделал прекрасные дела, — навязчиво рассказывал старый еврей, — особенно в кругу художников.
— Я думаю! — кивнул Вильпрехт дружелюбно и слегка печально. — Но в настоящую минуту я, к сожалению, не могу ничего купить. Я и без того уже перешел границу своего бюджета.
Он нежно взглянул на красивую, стройную медную вазу, приобретенную им недавно, которая настойчиво требовала быть ежедневно наполненной желтыми розами.
— Взглянуть ничего не стоит! — добродушно заманивал торговец. — И вообще, для платежа еще будет время. Я доверяю вам, господин Вильпрехт.
Но Вильпрехт остался при своем и не хотел ничего знать о ковре.
В этот вечер он вернулся домой позже, чем обыкновенно. В приятной компании он выпил легкого, на редкость вкусного и сладкого вина. Утонченная, сознательная удаль переливалась в его жилах. Воздух был напоен весной. Шаги отрывались от идущего и звучали громко и нетерпеливо, уносясь вдаль. Из-за крыш выглядывал яркий молодой месяц.
Стефан Вильпрехт вошел в свое молчаливое жилище, разделся при свете свечи, с удовольствием улегся в постель и заснул. Одно мгновение его душа закачалась в многообразных снах, но неожиданно что-то сняло с него сон.
Он проснулся от ощущения чего-то чужого в своей комнате. Свеча освещала чудный пестрый персидский ковер, покрывавший пол. Отстранясь, стояла милая старая мебель, надменно смотрели картины, насмешливо блестела стройная медная ваза, похожая на враждебно настроенную молодую девушку.
Стефан Вильпрехт пристально смотрел на навязчивого незнакомца, таинственная пестрота которого беспечно расстилалась по комнате.
— Как ты попал сюда? — громко спросил Вильпрехт. Он привык обращаться с вещами, как с живыми людьми.
Арабески глядели на него, точно чьи-то сжатые губы. Точно губы, на которых лежит печать пророка.
Стефан Вильпрехт выпрыгнул из постели. Его обнаженные ноги трепетно прикоснулись к шелковистой ткани. Он сел среди комнаты на пол, обхватил руками колени и начал рассматривать редкий узор. Он гладил бессмысленные, но такие многообразные фигурки. Он всасывал в себя несказанно красивые краски, точно драгоценный аромат. Он прижимался щекой к дивной ткани.
— Да! Надо быть миллионером, чтобы иметь возможность оставить его у себя, — сказал он, ложась обратно в постель.
И ощущение удовольствия сменилось у него легким налетом печали.
Служанка, принесшая ему завтрак, могла рассказать только то, что в сумерки пришли двое каких-то людей с ковром и разостлали его, разумеется, в спальне господина Вильпрехта.
— Нечто вроде сказки из «Тысяча и одной ночи!» — сказал Вильпрехт и улыбнулся осторожно, как это делают гастрономы, облупливая яйцо, наполовину рассерженный, наполовину удивленный хитростью торговца, желавшего во что бы то на стало соблазнить его.
Но когда служанка направилась к двери и ее безобразные подагрические ноги в войлочных туфлях затопали по сверкающем арабескам, она неожиданно показалась ему неимоверно противной, и он не понимал, как он только мог так долго выносить ее подле себя.
— Вам не нужно приходить больше, пока я не напишу! — резко проговорил он.
И, смущенный, с тупым удивлением добавил:
— Я уезжаю!
Отправляясь в свое бюро, он особенно тщательно запер квартиру, радуясь при мысли, что в его отсутствие тщетно будет стучаться торговец.
После обеда он гулял по залитому солнцем городу и удивлялся тому, что Вена, в сущности, очень походит на город Востока. Долгое время он простоял перед выставкой какой-то турецкой лавки.
Наконец, он вошел, велел показать себе самые дорогие ковры, сравнил их со своим, спросил о цене и с острой радостью ощутил, что наикрасивейший и бесценнейший ковер находится в настоящий момент в его владении.
Чтобы заглушить вспыхнувшую печаль от необходимости оторваться от всей этой красоты, он купил, вопреки рассуждению и здравому смыслу, драгоценный Коран, наргиле, две вышитые подушки и, охваченный неожиданным желанием, синее женское одеяние. Из низких поклонов купца он догадался о приблизительной высоте счета и со странным равнодушием почувствовал, что он произвел брешь в его состоянии.
У самой двери ему бросился в глаза искрящийся флакончик. Когда продавец осторожно и лишь на несколько секунд вытащил золотую пробочку, обнаружилось, что в флаконе чистейшее розовое масло.
Вильпрехт купил его вместе с содержимым. В сопровождении носильщика он отправился домой, принял вещи от него еще на лестнице и вошел в свою квартиру.
Никто не спустил жалюзи, никто не налил свежей воды желтым розам. Подобно гигантской змее, извивалась по комнате томительная жара и устремилась к нему навстречу. Стефан Вильпрехт ощутил одно мгновение с глупой радостью: «Ковер еще здесь!»
Он бросился на софу, погрузился в арабески, пил чудовищные созвучия красок и почувствовал вдруг, что жизнь его в сравнении с ковром пуста, трезва и скудна. Он поднялся, чтобы выловить немного радости из только что сделанных приобретений. Он развязал шнурки, снял упаковочную бумагу и с нежной заботливостью разложил в порядке все купленные вещи. Но как он их ни располагал, они казались лишь вассалами на службе у ковра.
Последним попалось ему в руки женское одеяние из синего шелка. Он беспомощно остановился. Вышитая золотом кофта тяжело свисала с его руки. Странная тоска охватила его, защемила сердце, заставила показаться слезам. Печаль о чем-то невыполненном и жгучая тоска душили его. Осторожно повесил он одеяние на спинку кресла, откупорил флакон с розовым маслом и дал своим чувствам насладиться ароматом.
Розово-красные облака проплыли, казалось, через комнату. Злые желтые лучи испускала медная ваза.
Прозвучал дверной звонок.
«Еврей, хозяин ковра!» — пронеслось в голове Стефана Вильпрехта. В испуге он уронил флакончик. Ковер выпил дивное масло, точно предназначенную ему жертву.
Позвонили вновь.
Стефан Вильпрехт прокрался в переднюю, заглянул в потайное оконце и увидел худое, бедно одетое создание.
Когда он открыл двери, перед ним стояла молодая девушка. Из-под разодранного платка струились пышные черные волосы, пристально смотрели черные, необычайно жадные глаза, глаза, которые ловили слова, прежде чем они еще слетели с губ, чтобы впитать в себя из смысл.
Знаком, почти надменным, девушка показала, что она нема и жестом нищенки протянула просительно руку.
Чувствами, обостренными и измученными красками и ароматами, Вильпрехт увидел лишенную трона и загнанную красоту в удлиненных суровых чертах лица, — и не мог досыта насмотреться. И точно из засады бросилось вдруг на него желание подарить ей синее одеяние и золотую кофточку одалиски. Улыбаясь, он пригласил ее следовать за ним.