Впрочем, на деле выписка оказалась переводом в другое медицинское учреждение. Есаула отправили в глубокий тыл, в Калугу. Прибыв в госпиталь № 34 в середине сентября 1916 года, Константин Евгеньевич застрял там больше, чем на год. И все благодаря своей ране. Увидев сопроводительные документы есаула, а, главное, тщательно изучив его ранение, местные эскулапы, можно сказать, взяли офицера в самый настоящий плен. Дело в том, что они надеялись опробовать на нем все известные методики. Кто-то пытался лечить так, кто-то эдак, но толку от этого было самое чуть. Отбиваясь от до смерти надоевших врачей, есаул пытался навести справки о любимой Наташеньке. Но все было тщетно.
Правду сказать, жизнь в тыловой Калуге оказалась довольно таки кипучей. 26 ноября 1916 года там в последний раз состоялось празднование дня Святого Георгия. На параде войск Калужского гарнизона торжественно пронесли знамя прославленного Азовского мушкетерского полка. Эта реликвия была передана на вечное хранение в Свято-Троицкий кафедральный собор Калуги в честь подвига калужанина – унтер-офицера Старичкова. Он 20 ноября 1805 года в сражении при Аустерлице спас знамя Азовского полка. Принимал парад полковник Лучинин.
Кстати, незадолго до этого Константина Евгеньевича догнала награда – Георгиевский крест 3-ей степени. Такой же, но четвертой степени есаул заслужил еще в 1914 году.
Когда начальник гарнизона полковник Лучинин вручал Маматову награду, Константин Евгеньевич взмолился отпустить его на фронт.
– С сентября здесь лежу, ваше превосходительство! – взмолился он. Отправьте меня к моим казакам!Полковник, подозвав начальника госпиталя, спросил его, почему есаула так долго держат на излечении. Выслушав, удивленно вскинул брови: "Ну, голубчик вы наш! Как вы живы то остались, с такими то ранами!На фронт не пущу! И не думайте!" Тогда есаул попросил полковника помочь в поисках медсестры Натальи Абашевой.
Тот пообещал. Но шли дни, тянулись недели и месяцы, а вестей о ней все не было…
В конце января 1917 года начальник гарнизона появился в госпитале и приказал привести к нему есаула Маматова.
– Как здоровье ваше? – поинтересовался он.
– Спасибо, господин полковник, в норме, – ответил Константин Евгеньевич.
– Какое там, в норме! – возмутился главный врач. Свищ то не затягивается.
– Наверное, ругаете меня, последними словами? – тихо спросил есаула полковник Лучинин. Обещал де, старый хрыч, а не выполнил! Так? Но я ей-Богу не виноват! Отправил множество писем по инстанциям и лишь вчера пришел ответ. Узнал я, где ваша Наталья, – начальник гарнизона сделал эффектную паузу.
– Где?! – с нетерпением воскликнул есаул.
– Девушка в Севастополе, – ответил полковник.
И набросился на врачей: "Что вы даже свищ какой-то вылечить не можете?! Такого орла к койке привязали! Завтра же собрать комиссию и решать – на фронт или комиссовать вчистую!"
Однако, главный врач проявил хитрость. Он уже долгое время надеялся засветиться в медицинском сообществе. А тут такой прекрасный шанс! Свищ дает возможность воочию увидеть, как функционирует человеческий желудок! Как, когда и в каких количествах выделяется желудочный сок! Это же готовый научный труд и признание коллег!
Поэтому никакой комиссии он собирать не стал, а спустил дело на тормозах. Благо, полковник обо всем этом благополучно забыл, а напомнить ему было некому. Да и не до того ему было. Известия из Санкт-Петербурга и центральной России с каждым днем становились все тревожнее. Все эти стачки и забастовки окончились в феврале 1917 года буржуазной революцией. Измучившийся неведением, есаул хотел даже сбежать из госпиталя, но не мог, не имел права. Он ведь давал присягу и потому обязан был подчиняться приказам.
В Калугу весть об отречении императора Николая Второго от престола пришла 1 марта (14 марта по новому стилю). А уже на следующий день на совещании гласных городской думы был избран Общественный исполнительный комитет. Его члены незамедлительно направили приветственную телеграмму Временному правительству.
3 марта по Калуге прокатилась волна арестов. Хватали жандармов и полицейских, а также и некоторых военных. На фоне этих событий уже никого не удивило поведение губернатора Ченыкаева. Он, явившись в городскую думу, официально заявил, что слагает с себя все полномочия. Временный комитет города, объявив амнистию, освободил шестерых политических и три десятка административно арестованных. На пост Временного Губернского управляющего избрали главу Казённой палаты Мейнгарда. А 18 (31) марта 1917 года губернским комиссаром Временного правительства назначили кадета Челищева.
На фоне неутешительных вестей с фронта весной и летом 1917 года в Калуге представители социал-демократических партий устроили форменную возню. В апреле о своем объединении заявили большевики и меньшевики. И началось! Бесконечные съезды различных делегатов: железной дороги, кооперативов, крестьян, лесопромышленников и, даже епархиальных, шли один за другим. Большинство раненных офицеров считали все это пустой болтовней.
В эти дни Константина Евгеньевича позабавила статья, которую он прочел в местной газетенке "Голос Калуги". Там писали о том, что латыши, поляки и евреи вдруг объявили себя интернационалистами и открыли социалистический клуб "Разсвет".
– Какой там, к бесу "Разсвет"? – смеясь, вопрошал он у раненного гусарского ротмистра. Ведь они друг друга терпеть не могут! Как же они вместе "разсветать"-то собираются?!
Между тем, после образования в Калуге городской ячейки Российской социал-демократической рабочей партии, о которой Константин Евгеньевич узнал опять же из той самой газеты в мае 1917 года, большевики начали проводить активную агитацию среди военных. И их политика увенчалась успехом. По словам лидера калужских большевиков Петра Витолина "уже к концу июня гарнизон полностью поддерживал нас – большевиков".
Осенью город захлебнулся в многочисленных большевистских митингах. Они проходили под лозунгами "Буржуазию в окопы!", "Вся власть Советам!" и "Долой Временное правительство!". В сентябре в Исполнительный комитет губернского Совета были избраны 15 большевиков, в президиум вошли Абросимов, Витолин, Юзефов, Комаров и Кремис. Так Совет стал реальной властью в губернии.
– Взять бы все эту сволочь, да порубать! – как-то высказал свое возмущение в беседе с гусарским ротмистром Петром Ефимовым есаул.
– Осторожнее, осторожнее, Константин Евгеньевич! – предостерег его визави. Не дай Бог, кто услышит и донесет!
1-го (14) сентября 1917 года Россия провозглашается республикой во главе с Александром Керенским, а уже через две недели в город по железной дороге прибыли части верные Временному правительству. Две роты кубанских казаков – "Дивизион смерти" и 17-й драгунский Нижегородский полк с тремя броневиками под командованием полковника Брандта. На следующий день он объявил о переводе Калуги на военное положение и распустил Совет солдатских депутатов.
Вечером 19 сентября (2 октября) 1917 года здание совета оцепили кубанцы и большевикам предъявили ультиматум: сдаться или умереть.
Затем, без предупреждения, начался обстрел здания. В итоге Совет распустили, а его активных членов – Абросимова, Витолина и нескольких других большевиков арестовали. Так хозяевами в Калуге снова стали меньшевики и эсеры.
Измученная войной страна, казалось, корчилась в предсмертной агонии. Солдаты массово дезертировали с фронтов, а на окраинах империи поднимали головы разномастные националистические организации.
В конце октября 1917 года пришло известие о том, что в Петрограде власть захватили большевики. Все это не могло не сказаться на внутренней жизни госпиталя. Нижние чины не только перестали отдавать офицерам честь, но и откровенно скалились в лицо. Константину Евгеньевичу такое положение вещей очень не нравилось. Поэтому в ближайшее время он намеривался просто сбежать. И если раньше его удерживала присяга государю и Отечеству, то теперь, после отречения императора от престола, он мог быть свободным, как ветер.
Но тут есаула вдруг сильно подвело здоровье. Рана загноилась вновь, поднялась высокая температура. Он три ночи подряд метался в горячечном бреду. Но Наташеньки, которая смогла бы, наверное, выходить его вновь, рядом не было… К счастью, организм офицер имел крепкий и лишь потому не отдал Богу душу.
На ноги Константин Маматов смог встать лишь в начале декабря 1918 года.
Получив от начальника госпиталя, которого большевики, каким-то чудом не расстреляли, документ о комиссовании, он решил ехать в Севастополь, за Наташей. Но где взять деньги на дорогу? Путь от Калуги до Севастополя неблизкий – более тысячи верст. И тут горячий нрав вновь чуть было не подвел офицера. Как-то, проходя мимо галдящей кучки солдат в серых шинелях, есаул услышал, как один из них со злобой произнес: "Вернусь на Тамбовщину, всех этих гнид перестреляю!" Слова солдата всколыхнули всю душу Константина Маматова. Дело в том, что родовое имение Маматовых находилось именно в Тамбовской губернии. И там сейчас находились его мать и отец. Значит, это они – гниды?! Это их собрался убивать ублюдок?!
– Кого расстреляешь, любезнейший? – зажав нервы в кулак, поинтересовался есаул.
– Всех, которые с трудового народа кровь сосут! – ответил тот.
– Почему честь не отдаешь, скотина?! – не сдержавшись, заорал Маматов.
– Я не скотина, я – пролетарий! – ответил солдат. А скоро ты сам, вашбродь, на столбе болтаться будешь! В ответ есаул изо всех сил врезал зарвавшемуся пролетарию по физиономии.
Тот, клацнув зубами, медленно осел на пол. Офицерский кулак вышиб из него сознание.
– Ты это чего?! Чего, ты это?! – загомонили дружки побитого пролетария, угрожающе обступив есаула.
– Вон пошли! – рявкнул тот и, выхватив из кармана револьвер, взвел курок. Сухой металлический щелчок произвел на солдат должное впечатление. Они немедленно отступили. Но эта история обернулась для Константина Евгеньевича очень нехорошими последствиями. В тот же вечер к нему, прямо в больничную палату, пришли трое вооруженных представителей местного солдатского Комитета. – А ну, сдать оружие, сволочь! – приказал есаулу высокий рыжий матрос, тыча в офицера маузером. Константин Евгеньевич понял, что если он сейчас как-нибудь не ухитрится покинуть госпиталь, то, возможно, не доживет и до утра.
– Смотри! – неожиданно заорал есаул, протянув руку к окну.
Все, кто был в палате, как по команде разом повернули головы туда, куда указал офицер. Маматов же выхватив из-под подушки револьвер, трижды разрядил его в непрошенных гостей. Двое были убиты наповал, но раненный в живот матрос, все еще корчился на полу. Офицеры, соседи по палате, ошарашено глядели на есаула так, будто он внезапно сошел с ума. Действительно, застрелить представителя Комитета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов означало подписать себе смертный приговор…
Быстренько набросив на плечи шинель, Маматов надвинул на брови черную папаху. Сунув револьвер в карман, он быстро воткнул свой дамасский кинжал в сердце матросу. И когда тот, дернувшись в последний раз, испустил дух, кивнул на прощание своим соседям по палате: "Прощайте, господа! Даст Бог, свидимся еще!" С этими словами есаул прицепил к поясу шашку и направился к выходу.
Выстрелы, конечно, переполошили полгоспиталя. И пока он шел по коридорам, из палат не раз высовывались любопытные, указывая на него пальцами. Дежуривший у дверей солдатик, потянулся было к телефонной трубке. Но есаул, выхватив шашку, разнес аппарат вдребезги. От испуга солдат свалился со стула, а Маматов, угрожающе усмехнувшись, скомандовал: "Лежать, скотина! Зарублю!"
Свидетелей этой трагикомичной сцены оказалось немало, но задержать до зубов вооруженного офицера, мундир которого был украшен двумя Георгиевскими крестами, никто не посмел. Константин Евгеньевич вышел за ворота госпиталя и пошел, куда глаза глядят…
Глава 5
…Семенов вышел из полуразрушенного здания, чтобы направить в морг два тела – Светланы и охранника Бориса. Присев на ступеньку и подсвечивая себе фонариком, он принялся заполнять бланк постановления о назначении судебно-медицинской экспертизы.
Увидев капитана Дупленко, который привел с собой заспанного участкового, следователь поручил им собрать всех присутствующих в особняке Артемьева…
Семенов вручил медработникам постановления и отправился в дом к Артемьеву. Там в холле оперативники уже собрали всех гостей.
– Все здесь? – поинтересовался следователь у опера Дупленко.
– Вроде, да, – пожал тот плечами.
– Давай мне охранника этого раненного, Виктором, звать, кажется, – попросил Семенов. Я в гостиной всех допрашивать буду. И спустя несколько минут в комнату к следователю Дупленко привел охранника Виктора.
– Ну что, будем правду говорить? – вперив в него взгляд своих голубых глаз, спросил Семенов.
– О чем? – спросил тот.
– Ну, хотя бы о том, как ты со своими подельниками убил невесту и своего коллегу.
– Вы, что, совсем умом двинулись? – возмущенно вскинул брови охранник. Меня же самого чуть на тот свет не отправили!
– Ты мне еще поговори тут! – Семенов стукнул сухим кулачком по столу.
– Да хоть застучитесь, а я буду настаивать на том, что никто из нас этого не делал. Спросите врачей о ранах. Такие, ни один человек нанести не в состоянии.
– Так я уже спрашивал, – махнув рукой, ответил следователь. Но на самом деле, соврал.
– Орудие убийства куда-то спрятали и святых из себя корчите! Все! Я сейчас задержу тебя на двое суток. Посидишь, подумаешь.
– Я буду жаловаться в прокуратуру! – пообещал Виктор.
– Жалуйся, твое право. Давай, отыщи мне этого, жениха, – потребовал Семенов у Дупленко.
– Так он же не в состоянии говорить… – ответил опер. Да и отцу его это не понравиться.
– Давай, я сказал, – опять стукнул кулачком по столу следователь. Он был молод, напорист, но, увы, не слишком-то отягощен интеллектом. И потому, несмотря на предупреждения коллег, даже не предполагал, чем обернется для него это распоряжение.
Через пять минут дверь широко распахнулась и в гостиную ворвался разъяренный владелец особняка.
– Кто тебе, баран, позволил здесь распоряжаться?! – с порога заорал Николай Михайлович. Какого …, ты моего сына на допрос требуешь? Миша невменяем, у нас страшное горе, а ты!.. Я тебе сейчас покажу, сволочь!
– Попрошу вас на меня не орать! – гордо ответил Семенов. Между прочим, я лицо процессуально независимое и сам знаю, что делать.
– Да ничего ты не знаешь, дебил ты процессуальный! – с этими словами Артемьев вытащил из кармана мобильник и набрал номер.
– Генерал, это вы? – спросил он. У меня горе, невеста сына погибла, Миша сейчас не контакнтый. А дежурный следователь его допрашивать собирается и ведет себя в моем доме просто хамски! Да, спасибо, передаю ему трубку. Вручив Семенову мобильник, Артемьев с удовлетворением наблюдал, как вытягивается лицо следователя.
– Понял, так точно, слушаюсь… – бормотал Семенов в трубку. И как ему было не стушеваться, если на него орал не кто-нибудь, а сам начальник следственного управления областного следственного комитета?
– Зачем вы так? – обиженно спросил следователь Артемьева, возвращая ему сотовый.
– А ты же по нормальному не понимаешь! – ответил тот. Я тебе говорю, что Миша невменяем сейчас. А ты – на допрос! И охранников задерживать собрался! Неужели ты на самом деле такой тупой, что не понимаешь: Миша не при чем! Да и охранники тоже!
– Меня теперь из-за вас отстранили от расследования, – продолжал ныть Семенов.
– И правильно! – заявил Артемьев. Не соображаешь, так еще больше все запутать можешь. Да ты же приехал как дежурный следователь. Утром по-любому все материалы передал бы другому. Ладно, не скули, позвоню генералу, скажу, чтоб не сильно лютовал…
Все, я к сыну, а ты опрашивай гостей и смотри мне! – погрозив расстроенному Семенову пальцем, Артемьев выскочил из гостиной.
К сожалению, допрос свидетелей не принес ничего нового. Все, как один твердили одно и то же. Были в ЗАГСе, потом приехали. Выпивали, общались, потом услышали какой-то шум, прибежал охранник, сказал, что с молодыми случилось несчастье…