За всю свою жизнь он не переживал столько эмоций, сколько за ту неделю. Особенно он терзался в сумерки, когда к его моральным страданиям добавлялись и физические. Теперь у него еще сильнее кружилась голова, он почти задыхался, глаза слипались, но спать из-за стучавшей в висках боли он не мог. Казалось, кто-то в его мозгах молоточком отстукивал имя Кристабель. И однажды, в такой предзакатный час, когда он чувствовал невыносимое томление в сердце, а сознание находилось на зыбкой границе сна и яви, под покровом его закрытых век возник заветный образ. Однако это видение разительно отличалось от той девушки из плоти и крови, с которой он недавно познакомился. То была не живая усмехавшаяся Кристабель с задорным огоньком в глазах, какой запомнил он ее в их единственную встречу.
Неожиданно лицо ее предстало таким, каким было в первом видении, – бесстрастным, словно мраморное, с безжалостным гипнотизирующим взглядом холодных немигавших глаз настолько яркого цвета, что, казалось, зрачки сделаны из камней, искусно вставленных в глазницы. То было не лицо живого человека, а застывшая маска, отпечатанная самой смертью. Холодный пот выступил на лбу Кристиана, и он усилием воли заставил себя открыть глаза.
Парень долго сидел на кровати, обхватив колени. Снова и снова представляя себе то, что увидел своим внутренним взором, он поймал себя на том, что теперь мысль о смерти неразлучна с образом Кристабель. Это новое мрачное представление погнало его прочь из дома.
Около часа Кристиан бродил по узким улицам Мертвого квартала, не обходя лужи и грязь, даже не смотря под ноги. Он не мог сфокусировать свой взгляд ни на чем. Это было слишком сложно. Сил хватало только на то, чтобы курить одну сигарету за другой и слушать музыку. В плеере играла его любимая группа Katatonia. Он всегда слушал ее, когда ему было плохо. Особенно эту меланхоличную музыку тянуло послушать осенью, когда сама природа умирала и в воздухе витала атмосфера безнадежности и упадка. Не зря же существует мнение, что это самая депрессивная группа на планете.
Он всей душой отдался музыке, которая затрагивала его сейчас еще сильнее, чем обычно. Началась его любимая песня Ghost оf the Sun, и когда ее первые слова
The thin darkness here,
Not strong enough to make you appear, —
раздались в плеере, они, словно тупым ржавым ножом, прорезали его душу, прошлись по той открытой сочащейся ране, что зияла там сейчас.
Отдавшись одному-единственному чувству – слуху, – он и сам не заметил, как ноги привели его в место, которое более всего соответствовало его душевному настрою, – на кладбище. Это был давно заброшенный погост с романтично-лживым названием Поле невинности, находившийся за Переулком Ангелов. Кристиан часто приходил сюда один или с друзьями, привлекаемый здешней атмосферой покоя и умиротворения. Теперь она была нужна ему как никогда.
Он сел на поваленное между могил старое дерево и задумался. Мозг пылал, словно в лихорадке. Даже холодные порывы ветра не могли остудить ее. Лицо и руки превратились в ледышки, но он не ощущал этого, так как внутри него горело пламя, которое ничто не могло потушить, даже начавшийся дождь. Кристиан надел на голову капюшон балахона, натянул рукава на ладони и долго сидел, сжавшись в комок и обнимая себя руками. Дождь почти не попадал на него, так как прикрытием ему служила листва поваленного дерева. Его трясло не столько от холода, сколько от мысли о том, что он больше не в силах ждать, сам не зная, чего.
Вспышки молний время от времени озаряли серые плиты надгробий и силуэты крестов. Он смотрел на окружавшую его мрачную величественную картину, прославлявшую тленную красоту, и думал о том, что в смерти нет ничего страшного и отталкивающего. Люди привыкли воспринимать ее как нечто отвратительное, как лишающий рассудка ужас, и в этом они не правы. Только такие, как он, истинные дети ночи, могут понять, что в смерти есть та темная запредельная красота, находящаяся за гранью сознания, за рамками обыденных представлений о добре и зле. Смерть – ни то и ни другое, она по ту сторону этих чисто человеческих понятий. Она – как природа. Как высшая сила, которая не подчиняется человеку и не укладывается в его представления об устройстве мира, в его нравственные рамки. Смерть не аморальна, скорее, она равнодушна.
Однако в представлении общества смерть – Зло. Из книг он знал, что Зло тоже может быть прекрасным. Однако, отдавшись во власть своих ощущений и инстинктов, он не чувствовал, что от Кристабель исходила какая бы то ни было угроза. По крайней мере, для него, для Кристиана. Лишь одну вещь он знал наверняка – она прекрасна. Самое прекрасное существо, которое он когда-либо встречал. Он должен быть благодарен судьбе за встречу с той, кто стала олицетворением бесполого героя его детских и юношеских грез – сначала абстрактного и безликого, примерявшего маски Лестата, Армана или Зиллаха, а потом вполне определенного, обладающего прекрасными чертами лица и изумрудными глазами.
И даже если ощущения обманывают его и ему грозит смертельная опасность, он не отступится. Он умрет с улыбкой на губах, зная, что жил не зря. Уж лучше прожить короткую, но яркую жизнь, чем много лет влачить унылое одинокое существование, ненавидя весь мир за то, что он такой пресный, такой скучный, а люди вокруг настолько жалкие и приземленные, что, даже попытайся они понять его, у них ничего бы не вышло.
И даже если Кристабель окажется посланницей смерти, он не должен этого бояться. Он вдруг вспомнил фразу о том, что на самом деле смерти нет, потому что, когда мы есть, ее нет, а когда она есть, нет нас. Пусть Кристабель есть воплощенная смерть – могло ли это напугать его?..
Глава 7
И смерть становилась не страшна
«… всякое желание есть смятение духа…»
С. Цвейг «Глаза извечного брата»
Встреча с юношей взволновала Кристабель Темпл больше, чем она того хотела. Потому что это был юноша, в глазах которого лучились огненные солнца. Юноша, который за свою короткую жизнь познал боль, одиночество и вкус крови…
Незначительное, на первый взгляд, событие нарушило упорядоченный образ ее существования. Нужно было уединиться и все обдумать. У нее нередко бывали периоды, когда она не покидала свой дом неделями, полностью оборвав контакты с внешним миром. Тогда она запасалась кровью животных, которую умела добывать на рынках в мясных отделах, и наслаждалась покоем и одиночеством. Иногда ей необходимо было отдохнуть от мира людей. Так случилось и теперь. Только в этот раз ей был необходим не отдых, а передышка для того, чтобы привести свои мысли в порядок. Она понимала, что эта случайная встреча недостаточно резкий повод, чтобы выбить ее из колеи, но ничего не могла с собой поделать.
По натуре Кристабель не была домоседом. Променяв целый мир на один-единственный его уголок, в душе она так и осталась вечной странницей. Она слышала зов Мертвого квартала и покидала Переулок Ангелов, чтобы удовлетворить желание тех, кто в немом крике призывал ее, тех, кто хотел пройти по острию ножа и познать неизведанное.
Но она была счастлива, что есть место, где она могла отдохнуть от своей кровавой охоты; место, где можно оставить купленные ею книги, одежду, сувениры, даже если она уедет отсюда и никогда не вернется. Этим местом был ее дом – Лиловый особняк с высокими металлическими воротами, которые, будто копья, устремили вверх свои стальные наконечники. Под кровлей и над массивной широкой дверью притаились каменные фурии. Окна-фонари с кованными стальными решетками, повторявшими конструкцию ворот, смотрели на Мертвый квартал будто бы с угрозой. А больше всего Кристабель нравились остроконечные башенки по бокам крыши, которые делали дом похожим на средневековый замок.
Внутреннее убранство также производило немного сказочное впечатление. Просторный холл, обставленный высокими мраморными статуями и увешанный огромными прямоугольными зеркалами в узорчатых серебряных рамах, вел в большую гостиную, стены и пол которой были задрапированы черным бархатом. На окнах висели того же цвета бархатные портьеры, которые чаще всего были плотно задвинуты, поэтому даже в редкие солнечные дни здесь царил сумрак, который слегка рассеивало пламя свечей в высоких серебряных и чугунных канделябрах, расставленных тут и там. Массивная резная мебель черного дерева, расписной потолок с огромной хрустальной люстрой и камин из черного мрамора довершали убранство комнаты.
Справа от гостиной находилась отделанная по последнему слову техники кухня, сверкавшая хромом и черным кафелем, а слева был кабинет, заставленный книжными шкафами, с двумя глубокими плюшевыми креслами и огромным столом красного дерева. Из гостиной на второй этаж вела узкая винтовая лестница с коваными стальными перилами. Там была спальня, половину которой занимала кровать с пурпурно-красным балдахином. Туалетный и журнальный столики, платяной шкаф, комод, трюмо и полочки с безделушками были сделаны из черного мрамора, инкрустированного красным поделочным стеклом и полудрагоценными камнями. На этих полочках была вся ее жизнь, все годы путешествий в виде статуэток и пепельниц, подсвечников и свечек, ракушек и камешков, вееров и масок, светильников и ламп, благовоний и ваз, выуженных на свет Божий из камер хранения по всему миру. Наверное, в душе она всегда знала, что когда-нибудь непременно обзаведется своим домом, а потому и накапливала все это хозяйство. Также на втором этаже была небольшая спальня для гостей, которая неизменно пустовала и служила кладово-чердачным помещением. Здесь она хранила вещи, которые ей разонравились или совсем не сочетались по стилю с отделкой дома, а также то, что ещё не успела распаковать. Десятка лет было бы мало для того, чтобы рассортировать и расставить все то, что она накупила во время своих странствий.
И вот теперь, укрывшись в этой современной крепости, она лежала на своей огромной кровати и пила вино из хрустального бокала. Мысли ее витали далеко, а на лице застыло мечтательное выражение. Снова и снова представляла она себе встреченного ею на крыльце церкви юношу, и вдруг поняла, что его лицо самое красивое из всех, что она видела за последние годы. В «Серебре и метале» она всегда выбирала самых красивых молодых людей. Таких там было немало, но по сравнению с красотой Кристиана их красота была слишком приземленной. Такое одухотворенное лицо было лишь у мраморных ангелов в церкви. Черные, залитые лаком, торчащие в разные стороны волосы и пирсинг в брови и губе не могли испортить этого впечатления. Эти детали его имиджа, скорее, делали из него современного падшего ангела.
И этот ангел боялся ее. Когда она впервые заглянула в голубые, похожие на озера, глаза, на дне которых плавал страх, она поймала себя на мысли, что ей хотелось бы, чтобы эти глаза смотрели на нее с другим выражением. И в то же время его страх возбуждал в ней самую темную сторону ее «я», которую она, как ей казалось, давно загнала в самые глубины подсознания, – тогда, когда перестала убивать.
Ее манило то, что была в нем какая-то обреченность. Она видела, что он готов к самому ужасному, что может с ним случиться, и ее поразила эта покорность. В его глазах она прочла ангельскую невинность и девственную чистоту. Он казался ребенком. Его неловкость, стеснение, робкие взгляды и детская открытость вызывали симпатию.
Но за всей доверчивостью и простотой стояла огромная внутренняя сила, которую она сразу почувствовала. Он смог выпить чужой крови. Он смог обрести себя после многих лет полного одиночества. Он смог признать свои страхи и посмотреть им в глаза.
Когда он рассказывал о своем рождении, о дяде, о неприятии здешнего закостенелого уклада жизни, Кристабель легко проникала в его мысли и воочию видела образы из воспоминаний Кристиана.
Вот маленький мальчик в приюте – светлом большом помещении со множеством детей и игрушек. Но он все время один, его не интересуют ни игрушки, ни сверстники, ни воспитатели. Только на уроках он обращает свой мысленный взор на то, что ему говорят. Он сосредоточивает его не на своем внутреннем мире, как обычно, а на получаемых знаниях, потому что чувствует, что, если обретет их, если будет много читать, то найдет возможность узнать какую-то другую жизнь и навсегда избавиться от этой, которая была ему ненавистна. Другие дети не обижают его, но сторонятся, потому что не понимают, – не понимают ни его прилежности на уроках, ни любви к чтению, ни пристрастия к рок-музыке.
Вот его дядя – немногословный, слегка угрюмый на вид владелец местной заправки. Только при виде Кристиана лицо его озаряет радость, на губах появляется мальчишеская улыбка, а в глазах вспыхивают веселые искорки. День, когда он забрал Криса из приюта и привез в Пурпурный Город, был самым счастливым в жизни обоих. Кристиан был рад уехать из места, где он никого не любил и сам никем не был любим. Он уже не надеялся увидеть кого-то из своих родных, думая, что все о нем забыли, что он не нужен никому в целом свете. Именно эти мысли и одинокая жизнь в приюте научили его надеяться только на себя.
Что касается дяди Адлэя, то Кристабель поняла, что он чувствует перед Кристианом вину за всех взрослых, которые разочаровали его, – за умершую мать, за сбежавшего отца и за себя – потому что был в тюрьме, потому что не смог найти его сразу. Он стремился искупить эту вину всеми способами, а потому позволял Кристиану решительно все: пирсинг, крашеные волосы, вещи из рок-магазина. Он потакал ему и его друзьям во всем. Он разрешал им ночевать у них дома, когда те не хотели предстать в нетрезвом виде перед родителями, делал для них подарки и был всеобщим любимцем. Кристиан стал смыслом его жизни; он знал, что дядя Адлэй любит его всей душой. Кристиан платил ему тем же, старался не волновать и помогать по дому и на заправке. Они были единственными родными людьми друг у друга и, понимая это, дорожили вновь обретенной семьей.
Вот Кристиан на заправке у дяди. Его тошнит от запаха бензина, от красных физиономий клиентов, от их прокуренных голосов, отпускавших грубые шуточки по поводу его андрогинной внешности и готического имиджа. Он ненавидит их мелкую ничтожную жизнь. Это не просто жизнь маленьких людей, а жизнь злобных, завистливых, подлых маленьких людей, потому что это маленькие люди Мертвого квартала. Кристиан подозревает, что этот район носит такое название, потому что его обитатели и правда мертвы. Они уже давно умерли внутри, но продолжают жить по инерции, преследуемые насущными потребностями, которые не дают им умереть физически. Кристиан боится, что, если останется в этом прогнившем месте, то станет одним из них.
Только его друзья и дядя не дают ему сойти с ума. А еще фильмы и книги, мечты и стремления, тяга к знаниям и путешествиям. С одной стороны, он обрел некое подобие умиротворенности, найдя людей, которые разделяли его увлечения, видя красоту во тьме и тьму в красоте, однако даже они до конца не понимали его самых заветных желаний. Но Кристиан не винил их за это – он привык к непониманию и не стремился никому ничего доказать. Он наслаждался их веселым обществом, а грустить и предаваться меланхолии предпочитал в одиночестве, глядя из окна на окутанный чернильной влагой Мертвый квартал, на темное небо, на зажигавшиеся звезды и мерцавшую луну, которые были безмолвными свидетелями его ночных грез.
Все эти картины одна за другой мелькали перед мысленным взором Кристабель, потому что Кристиан неосознанно хотел этого. Почему-то ему было важно, чтобы она его поняла. Конечно, он не знал, что она читает мысли, но казалось, что, если бы и знал, то не сопротивлялся бы. Возможно, он почувствовал в ней родственную душу, потому что она тоже была одинока и так не похожа на других. Его проницательность не могла не уловить в ней нечто чуждое его миру, миру живых.
Однако ей не удалось прочитать в мыслях Кристиана, откуда он знает, как ее зовут. Называя ее по имени, он полностью заблокировал свой разум. Он сделал это невольно, сработал какой-то подсознательный рефлекс, но, тем не менее, это произошло и поразило ее. Никогда среди смертных она не встречала такого умения закрывать свои мысли. Она поняла, что есть в этом мальчике нечто особенное, с чем ей никогда не приходилось сталкиваться. И потому он так привлекал ее. Потому ей так хотелось попробовать его крови. Но он был слишком хорош для нее.
Она выбирала тех, кто был склонен к мазохизму, кто не дорожил своей жизнью и был готов добровольно отдать ее воплощение – кровь – тому, кто мог ее принять. Таких в Мертвом квартале было множество.