Графиня нахмурилась:
– Лиллия, пора возвращаться. Я хочу успеть на обед.
– Я ничего не должна делать, пока ты не назовешь меня «принцесса» или «ваше высочество».
– Какая глупость! Твои дедушка и бабушка уехали, а я за тебя отвечаю, маленький львенок. Пойдем. Не заставляй меня сердиться.
– Как жаль, что здесь нет дяди Тимо. Он мне много всего разного разрешает.
– Дядя Тимо – твой давший клятву поручитель. Нет, он твой беспомощный раб, который все тебе позволяет. А я сделана из более прочного материала. Пошли.
Девочка по имени Лиллия перевела взгляд с графини на темные кусты, усыпанные сине-белыми ягодами, вздохнула и медленно пошла обратно вниз по склону. Если бы ручка была немного длиннее, корзина волочилась бы по суглинистому грунту.
– Когда королева-бабушка и король-дедушка вернутся, я им все про тебя расскажу, – предупредила девчушка.
– И что же ты им расскажешь? – Графиня нахмурилась. – Что я не позволила тебе в одиночестве бегать по лесу, где тебя могли съесть волки или медведь?
– Я бы предложила им ягоды. И тогда они бы не стали меня есть.
Женщина взяла девочку за руку:
– Даже голодный медведь не станет есть ягоды филина. А волки предпочтут полакомиться тобой.
Когда небольшой отряд зашагал по оленьей тропе и скрылся в густой роще дубов и ясеней ниже по склону, Танахайа с удивлением посмотрела им вслед. Подумать только, столь юное существо, как Лиллия, превратится в женщину, возможно, выйдет замуж, станет матерью и бабушкой, достигнет старости и умрет – и все это не более чем за один Великий Год ее народа! Танахайе вдруг показалось, что быть смертной – значит попытаться прожить полную жизнь между прыжком с высокой горы и падением на землю, полный недоумения полет под свист ветра. И как только бедные существа с этим справляются?
В первый раз в голову Танахайи из Шисей’рона пришло, что она может узнать нечто новое, выполняя свою миссию, и эта мысль оказалась для нее неожиданной.
Значит, юная проказница и есть Лиллия, сказала она себе, внучка королевы Мириамель и короля Саймона – именно к ним направлялась Танахайа. Значит, ей предстояло еще раз увидеть малышку – гордого маленького шмеля.
«Шмеля? Нет, бабочку, – подумала она, ощутив неожиданный укол в сердце. – Яркая вспышка цвета и славы под небесами, а потом, как и все смертные, она превратится в пыль».
Но Танахайа знала: если опасения ее друзей окажутся справедливыми, то конец этому ребенку-бабочке и всем остальным смертным Хейхолта может прийти раньше, чем кто-либо из них может ожидать.
Она поехала дальше, чтобы лучше изучить замок, но все еще слышала слабый шум, бряцание доспехов уходящих солдат и голос золотоволосой девочки. Слова стали неразличимы, но звонкая болтовня доносилась из леса снизу. Ветер изменился, и вонь смертных, запах немытых тел и несвежего белья внезапно усилился; Танахайа с трудом заставила себя продолжать путь и не повернуть назад. Она знала, что ей придется к этому привыкнуть.
Безрадостный вид приземистых зданий, выстроенных людьми, нравился Танахайе ничуть не больше, чем их запах, и великий замок Хейхолт был ничем не лучше всего остального. Несмотря на свои размеры, он выглядел как набор составленных без всякого плана жилищ, скрывающихся за грубыми каменными стенами, располагавшимися одна за другой, точно последовательность грибных колец. И все это неуклюжее сооружение, словно гнездо неопрятной морской птицы, примостилось на высоком мысу, над широким заливом под названием Кинслаг. Даже красная черепица на крышах зданий показалась Танахайе тусклой, как засохшая кровь, и она подумала, что знаменитый замок более всего похож на тюрьму.
Танахайа с удивлением осознала, что всего несколькими декадами ранее – мгновения для ее народа – атака Короля Бурь на живых закончилась именно здесь, в нескольких шагах от полной победы. Ей вдруг показалось, что она слышит отчаянные крики того дня и чувствует присутствие бесчисленных теней, не желавших исчезнуть, мучения и ужас множества живых существ. Даже само Время едва не было здесь повержено. Как могли смертные продолжать жить в таком месте? Как могли не ощущать неуспокоенных мертвецов, которые окружали их со всех сторон?
Наблюдение за девочкой на мгновение улучшило ей настроение, но теперь оно рассеялось, точно пыль под жарким сухим ветром. На миг рука Танахайи устремилась к Свидетелю, спрятанному в притороченном к поясу мешочке, священному, потертому зеркалу, позволявшему ей говорить через огромные расстояния с теми, кто отправил ее сюда. Танахайа была здесь чужой и не могла поверить, что кто-то из ее расы мог бы чувствовать себя иначе в эти суровые времена. Но ведь еще не поздно: она могла бы попросить своих любимых в Джао э-тинукай’и, чтобы они нашли кого-то другого для выполнения миссии.
Однако порыв Танахайи быстро прошел. Не ей судить существ, которым отпущен такой короткий век, она должна сделать то, что необходимо для благополучия ее народа.
«В конечном счете, – напомнила она себе, – само ничего не делается. Все есть жертвоприношение».
Танахайа убрала руку от спрятанного зеркала и снова взялась за поводья. Даже с такого значительного расстояния вонь смертных казалась ей невыносимо сильной, и она с трудом ее выдерживала. Насколько хуже она станет после того, как она спустится вниз и поедет по узким улицам?
Что-то сильно ударило ее в спину. Танахайа открыла рот, но не смогла сделать вдох, попыталась повернуться, чтобы увидеть, что ее ударило, одновременно протягивая руку к мечу, но, прежде чем она коснулась ножен, другая стрела ударила ее в грудь.
Ситхи попыталась наклониться пониже в седле, но это привело лишь к тому, что вторая стрела глубже проникла в тело. Она почувствовала холодное дыхание на спине, поняла, что куртка намокает от крови, протянула руку и сломала древко рядом с ребрами. Теперь ей ничто не мешало прижаться к шее Паутинки и рассчитывать только на бегство. Но в этот момент новая стрела пронзила шею Паутинки на расстоянии ладони от пальцев Танахайи, и лошадь встала на дыбы от боли и ужаса. Танахайа попыталась удержаться, но четвертая стрела вошла ей в спину и выбила из седла. Она оказалась в воздухе, и на одно безумное мгновение ей показалось, что это полет. Затем она ощутила мощный удар о плоскую поверхность, и беззвучная темнота, словно река, накатила на нее.
Часть первая
Вдовы
Саранча отложила яйца в трупе
Солдата. Когда черви
Созрели, они взлетели. Их жужжание
Наводило ужас, их панцири были прочны.
И все поняли, что они вылупились
Из неутоленного гнева.
Они быстро летели на север.
Когда жена солдата
Увидела их, она
Задохнулась. Она поняла, что он погиб
В битве и его труп потерян в пустыне.
В ту ночь ей снилось,
Как она скачет на белой лошади, столь быстрой,
Что не оставляет следов, и оказалась
Там, где он лежал на песке.
Она посмотрела в его лицо, съеденное
Саранчой, и кровавые
Слезы наполнили ее глаза. С тех пор
Она не позволяла своим детям
Ранить насекомых, что
Могли питаться мертвыми. Она
Поднимала лицо к небу
И говорила: «О, саранча, если ты
Ищешь место для зимовки,
Ты можешь найти убежище в моем сердце.
Глава 1
Великолепный
Стены шатра надувались и хлопали под усиливающимся ветром, и у Тиамака появилось ощущение, будто он оказался внутри большого барабана. Люди, собравшиеся в шатре, говорили громко, пытаясь быть услышанными, но чистый голос молодого менестреля парил над всеми – он пел героическую песню:
Король не выглядел великолепным, скорее уставшим. Тиамак видел это по лицу и опущенным плечам Саймона, который, казалось, ждал удара. Но удар уже обрушился на него, и сегодня была лишь его мрачная годовщина.
Прихрамывая больше, чем обычно, маленький Тиамак осторожно пробирался мимо более крупных мужчин. Придворные и важные должностные лица собрались вокруг короля, который сидел в центре шатра на одном из двух деревянных кресел с высокими спинками, обтянутыми тканями королевских цветов. Знамя с двумя селезнями, красным и белым, висело над ними. Второе кресло оставалось пустым.
«Совсем неплохо для временного тронного зала, возведенного посреди поля Эрнистира», – подумал Тиамак, однако не вызывало сомнений, что король Сеоман совсем не хотел здесь находиться. Не сегодня.
– Я не понимаю, – громко сказал король одному из придворных. – На самом деле, дорогой мой, я не понял ни единого слова из того, что вы сказали, ведь все вокруг так жутко кричат. Зачем они хотят выстроить мосты? Неужели они думают, что мы птицы, которых нужно поймать?
– Выстроиться вдоль мостов, сир.
Король нахмурился:
– Я знаю, сэр Муртах. Они хотели пошутить. Но это все равно не имеет смысла.
Решительная улыбка придворного дрогнула.
– Такова традиция, люди выстраиваются вдоль мостов и дорог, но король Хью обеспокоен тем, что мосты могут не выдержать такого большого веса.
– Значит, мы должны отказаться от наших фургонов и идти дальше пешком? Все мы?
Сэр Муртах вздрогнул:
– Таково требование короля Хью, ваше величество.
Король Саймон склонил голову набок, но не на ту сторону, с которой к нему решительно обращался другой вестник, наконец добравшийся до импровизированного трона. Что-то отвлекло Саймона. Тиамак подумал, что наблюдать за тем, как король теряет терпение, все равно что смотреть на плоскодонку, начинающую пропускать воду на болоте. Не вызывало сомнений: если кто-то что-то не предпримет, судно утонет.
Муртах продолжал что-то говорить в одно королевское ухо, другой в третий раз начал свою речь, когда Саймон неожиданно встал. Придворные быстро отступили, как охотничьи псы, когда медведь останавливается и поворачивается к ним. Борода короля все еще частично оставалась рыжей, но в ней уже появилось достаточно серого цвета, как и в широкой белой пряди, на которую попала кровь дракона. Гнев короля вырвался наружу, и он стал похож на пророка эйдонитов из прежних дней.
– Этот одно! Тот – другое! – закричал Саймон. – Достаточно того, что я не могу мыслить самостоятельно, и каждый человек в лагере хочет, чтобы я что-то сделал или… не сделал… но почему я должен слушать ужасную ложь, а также невероятные преувеличения? – Он повернулся и указал пальцем на злодея. – Ну? Так я должен?
На том месте, куда указывал палец короля, стоял молодой менестрель с округлившимися глазами тихого ночного животного на выпасе, внезапно попавшего в свет факелов. Он сглотнул. Казалось, это заняло много времени.
– Прошу прощения, ваше величество? – пискнул он.
– Эта песня! Нелепая песня! Тобою был убит дракон, чей хлад – как жизнь без сна… – очевидная ложь! – Король решительно направился к темноволосому менестрелю и остановился рядом, возвышаясь над его худой фигурой, которая, казалось, тает на глазах, словно снежинка, упавшая на теплую руку. – Клянусь Проклятым Деревом, я никогда не убивал дракона, мне лишь удалось его слегка ранить. Я был в ужасе. И я не укрощал ситхи, клянусь любовью нашего повелителя Усириса!
Менестрель смотрел на него снизу вверх, беззвучно открывая и закрывая рот.
– А оставшаяся часть песни еще более безумна. Изгнал зиму? С тем же успехом можно сказать, что я заставляю солнце вставать каждый день!
– Н-но… это всего лишь песня, ваше величество, – наконец сумел выдавить из себя менестрель. – Она хорошо известна и ее многие любят – и все поют…
– Тьфу. – Саймон больше не кричал. Его гнев был подобен быстрой буре: отгремел гром – и остался лишь холодный дождь. – Тогда иди и пой ее тем людям. Или еще лучше, когда мы вернемся в Хейхолт, спроси старого Санфугола, что произошло на самом деле. Спроси у него, что случилось, когда тьма Короля Бурь пришла к нам и мы все обмочились от страха.
На лице юноши порыв смелости мешался со смущением.
– Но эту песню создал Санфугол, ваше величество. Именно он научил меня ее петь.
– Значит, все барды лжецы, – прорычал Саймон. – Уйди, мальчик. Прочь от меня.
Несчастный менестрель начал проталкиваться к выходу из шатра. Тиамак схватил его за рукав, когда юноша проходил мимо.
– Постой снаружи, – сказал он менестрелю. – Подожди меня.
Молодой человек испытывал такие мучения, что вряд ли его услышал.
– Прошу прощения?
– Просто подожди меня немного снаружи. Я за тобой приду.
Юноша бросил странный взгляд на маленького вранна, но при дворе все знали Тиамака и то, насколько он близок к королю и королеве. Менестрель заморгал и постарался взять себя в руки.
– Как пожелаете, милорд.
Саймон уже выпроваживал придворных из шатра.
– Хватит! Оставьте меня одного. Я не могу сделать все, тем более за один день! Я желаю покоя!
Тиамак дождался, когда придворные пройдут мимо него и покинут шатер, помедлил еще немного, а король закончил расхаживать взад и вперед и уселся в кресло. Саймон посмотрел на своего советника, и его лицо помрачнело от раздражения и бессильного гнева.
– Не смотри на меня с таким выражением, Тиамак.
Король редко терял терпение с теми, кто ему служил, и за это его очень любили. Дома, в Эркинланде, многие называли его Королем Простолюдинов или даже Королем Поваренком, из-за того, что в юности, в Хейхолте, ему пришлось много заниматься черной работой. Обычно Саймон не забывал, как чувствует себя тот, кого игнорируют или во всем винят люди, наделенные властью. Но иногда, в особенности в те моменты, когда его мучила такая сердечная боль, как сегодня, случались приступы мрачного настроения.
Конечно, Тиамак знал, что подобное состояние быстро проходит и за ним обычно следует раскаяние.
– Я смотрю на вас без всякого выражения, ваше величество.
– Не нужно надо мной насмехаться. А ты это делаешь. Мне грустно смотреть на мудрое выражение, которое появляется у тебя на лице, когда ты думаешь, какой болван один из твоих монархов. И этот монарх почти всегда я.