Унвер тут же вскочил в седло, и они с Фремуром повели быка к главным воротам. Многие поселенцы уже пришли в себя и начали давать мародерам серьезный отпор, в налетчиков полетели камни, а изредка и стрелы – отступление тритингов придало им смелости, и поселенцы рассчитывали прикончить хотя бы нескольких врагов. Фремур и Унвер не пострадали, но Фремур видел, что один из воинов Тунздана свалился с лошади, получив стрелу в ногу; и прежде, чем он успел вернуться в седло, его утащили в темноту между домами, где собралась толпа поселян.
– Не нужно, – сказал Унвер Фремуру. – Ему уже не поможешь. Вперед.
Фремуру не пришлось повторять дважды. Они с Унвером оказались среди последних покидавших поселение тритингов; ворота могли захлопнуться в любой момент, и тогда они оказались бы в ловушке. Пойманных во время рейдов тритингов обычно сжигали, и иногда это была самая милосердная часть из того, что им приходилось пережить перед смертью. Фремур прижался лицом к шее лошади, чтобы не стать легкой мишенью для лучников.
Наконец он увидел впереди покосившиеся ворота. Они миновали их рысью – бык мешал им скакать быстрее, – но очень скоро поселение осталось у них за спиной, и с каждым ударом копыт удалялись крики, дым и ревущее пламя, словно сон, исчезающий с утренним светом.
– Хорошая ночная работа, – сказал Унвер, который наклонился вперед, продолжая одной рукой сжимать веревку. Быку приходилось бежать гораздо быстрее, чем он привык, и он злобно мычал и фыркал. Унвер по-прежнему улыбался, и вновь Фремур удивился тому, каким счастливым он выглядел. – Удачная ночь!
Они добрались до первого склона, стены поселения остались на расстоянии броска камня, когда что-то, словно молния, угодило Фремуру в голову. На миг он потерял представление о том, где находится верх, а где низ, ночь наполнилась сверканием белых звезд, потом нечто, напоминающее гигантскую руку, протянулось к нему и ударило так сильно, что белое сияние превратилось в кромешную тьму.
Когда к нему вернулась способность думать, оказалось, что он лежит на спине и видит пылающие стены. Его лошадь исчезла, Унвер исчез, и он оказался совершенно беспомощным. Фремур попытался перекатиться на живот, но сумел лишь повернуться на бок. Кровь – должно быть, это кровь, подумал он, потому что она влажная и темная – стекала с его головы, капала на руки и траву, и та становилась еще темнее. Он поднял голову, ему показалось, что кто-то бьет по ней, как в барабан, и увидел три фигуры, бегущие к нему от ворот поселения.
«Они в меня попали, – только и сумел подумать он. – Они попали мне в голову стрелой». Он поднес руку к затылку. Шлем исчез, но, хотя затылок оказался влажным от крови и он нащупал рану, Фремур не обнаружил стрелы, которая – он не сомневался – должна была оттуда торчать.
Поселенцы приближались, от возбуждения они перешли на бег, они радовались, что сумели выбить из седла одного из ненавистных врагов. Фремур уже видел, что это наббанайцы, с бритыми верхними губами, с глазами, горящими жаждой мести. Один из них уже наложил новую стрелу на тетиву, двое других держали в руках секачи.
«Я не дам заколоть себя, как ягненка, – подумал Фремур, и ему едва не стало смешно, вот только слишком сильно болела голова. – Но я не ягненок, я мужчина».
Затем над ним пролетело что-то темное, он лишь успел заметить промелькнувшее лицо и услышал грохот копыт и рев воздуха, словно удар грома обрушился на землю. Это была лошадь и низко пригнувшийся к ее шее всадник, который в следующее мгновение поднялся на стременах и размахнулся изогнутым клинком, блестящим и смертельным, словно вспышка молнии.
А потом все померкло, и Фремур уже ничего не видел, хотя продолжал слышать мужские голоса, крики и стоны. Темнота возвращалась. Может быть, он умирает? Или кто-то из его товарищей по клану вернулся, чтобы ему помочь? Фремур не знал, но сейчас не мог представить, что это имело хоть какое-то значение.
Еще очень долго после того, как взошло солнце, он не мог подняться с постели, лежал с закрытыми глазами и прислушивался к странным звукам живого мира, частью которого все еще оставался. Птицы – много птиц! Они издавали трели, насвистывали, чирикали и пели, и их голоса его оглушали. Неужели так было всегда? Почему он никогда этого не замечал?
Что-то коснулось его руки. Фремур вздрогнул и попытался повернуться, но от резкого движения голова заболела так сильно, что он застонал и затих.
Еще одно прикосновение, затем кто-то осторожно погладил его по лбу.
– Фре? Ты проснулся? – От голоса, подобного бризу, веяло прохладой.
– Кульва? – Он приоткрыл глаза.
И яростный свет ударил в них, точно удар ножа.
– Я принесла тебе воды, – сказала сестра. – Как голова?
– Как разбитый котелок. Я уже думал, что умер.
– Не говори так! Иначе спасшие тебя духи рассердятся.
Свет стал уже не таким ярким, поэтому он решил сесть – очень медленно.
– Меня спасли не духи, а Унвер Длинные Ноги. – Он вспомнил, как Унвер верхом на Деофоле перепрыгивает через него и атакует поселенцев, словно волк, оказавшийся среди цыплят. – Это Унвер. Должно быть, он отдал своего быка и вернулся за мной. – Фремур сумел привстать, опираясь на локти, но на голову тут же обрушилась новая волна боли.
Встревоженное лицо Кульвы нависло над ним, точно полная луна.
– Унвер хороший человек, но тебе не следует гневить духов, – нахмурившись, сказала сестра. – Вот, выпей. – Она поднесла чашку к его губам. Фремур сделал несколько глотков и поднял руку, чтобы забрать чашку, но сестра отвела ее в сторону. – Просто дай мне поухаживать за тобой. Твоя вечная гордость!
– Я мужчина клана Журавля. И меня всего лишь ранили в сражении. Я могу о себе позаботиться. – Он понимал, что ведет себя как ребенок. – В любом случае, если духи захотят, чтобы мне стало лучше, они мне помогут.
Кульва с трудом подавила улыбку.
– О да. Мужчины, делающие мужскую работу. Прости меня, что попыталась тебе помочь, пока ты лежал на земле и стонал. Все встали несколько часов назад.
– Клянусь Камнедержцем! – Фремур застонал, но сумел сесть. – Почему мне никто ничего не рассказал? Одриг злится?
– Он посмеялся. – Кульва явно его не одобряла. – Он расхохотался и отправился с Дроджаном на озеро охотиться.
Какое облегчение! Фремур сел, скрестив ноги, что помогло ему удерживать равновесие. Собственная голова напоминала ему переполненный мочевой пузырь – если она станет еще полнее, моча начнет выливаться через уши.
– Над чем ты смеешься, Фре?
– Я не знаю. У меня болит голова. Я могу чего-нибудь поесть?
– Я принесла тебе хлеб. – Она достала из передника завернутый в листья хлеб.
Фремур развернул пресную лепешку, откусил кусочек и начал жевать, и в голове у него возникло странное ощущение, как будто она камень, находящийся в неустойчивом равновесии на вершине горы, и в любой момент может покатиться вниз. Он откусил еще немного, прожевал и вдруг понял, что больше не хочет. Даже после того, как в животе оказалась еда, он чувствовал себя странно. Цвета вокруг, как и голоса птиц, казались слишком яркими и громкими – прежде мир был совсем не таким! Фургоны клана сияли словно драгоценные камни, а разноцветные ленточки, которые их украшали, окутывали полосы ослепительного света. Но когда он закрыл глаза, вместо темноты он увидел Унвера, стоящего на стене поселения, – свет факелов превратил его в великана, ожившее божество, Сокрушающего Наковальни. И в этот момент у Фремура возникло ощущение, что священный огонь коснулся высокого воина клана, как великого тана – или кого-то еще более значительного.
– Он меня спас, – тихо сказал Фремур. – Он спас многих.
– Что ты сказал? Вот, выпей еще воды. – Кульва снова протянула ему чашку.
Пока Фремур пил, цвета становились мягче, но сестра все еще оставалась нависающим над ним ярким пятном. Она не была красивой по понятиям клана Журавля – худая, каштановые волосы слишком светлые, чтобы производить ошеломляющее впечатление, на коже целая россыпь веснушек, что не соответствовало представлению соплеменников Фремура о красоте, но он считал, что доброта и спокойная уверенность взгляда делали ее невероятной. Когда мать назвала ее Кульвой, что означало «голубка», отец сказал: «Ну в таком случае она костлявая веснушчатая голубка, пригодная только для тушения». Но после того как на четвертом или пятом году жизни Фремура их мать умерла, Кульва взяла на себя роль защитницы Фремура. Теперь он уже с трудом мог вспомнить лицо матери, не думая о Кульве.
Их отец, Хурвальт, не был добрым человеком, но никогда специально не причинял боль. Фремур считал, что Одриг унаследовал худшие черты отца, и он не любил свой народ так, как Хурвальт. И, хотя сестра никогда не возражала старшему брату, возглавлявшему семью и клан, Фремур знал, что она испытывает такие же чувства, как он.
– Я должен встать, – сказал он.
– Зачем? Тебе следует отдыхать.
– Мне нужно поговорить с Унвером. – Какая-то его часть была недовольна, что женщина, пусть даже любимая сестра, ставит под сомнение его действия. Мужчинам клана не задают подобных вопросов – во всяком случае, жены или сестры. – Я обязан ему жизнью.
– Унвер все еще будет в фургоне своего отца, когда ты сможешь ходить.
– Нет. – Он сумел подняться на ноги, пошатываясь, точно новорожденный жеребенок. – Я уже могу ходить. Я мужчина клана Журавля.
Кульва вздохнула:
– Конечно, так и есть.
Жакар, приемный отец Унвера Длинные Ноги, сидел на ступеньках своего фургона, курил трубку и хмуро смотрел на тучи над головой – ничего другого Фремур и не ждал. Жакар был слишком старым, к тому же хромым, чтобы представлять опасность, но неспособность навязывать свою волю при помощи ремня или кулака делали его взгляд на жизнь еще более неприятным. Когда-то он был сильным и красивым мужчиной, во всяком случае, так говорили многие в клане, но сейчас его тело состояло из костей и сухожилий, покрытых морщинистой коричневой кожей, словно шкура, которая слишком долго провисела на солнце и под дождем.
– Что тебе нужно, мальчик? – спросил старик. – Тебя послал брат? – Тан Одриг был одним из немногих мужчин, которых Жакар уважал, что, как знал Фремур, означало «боялся».
– Я пришел поговорить с Унвером.
Старик вытащил трубку и сплюнул.
– Поговорить с Унвером? Этот олух едва ли способен связать два слова, и, да будут духи свидетелями, он ни на что другое не пригоден. Отправился в рейд и вернулся с пустыми руками.
– Он спас мне жизнь. Вот почему он ничего не добыл.
Фремуру показалось, что старик сейчас встанет, доковыляет до него и попытается ударить – такая мрачная гримаса появилась у него на лице.
– Спас тебе жизнь? Клянусь колесами и хлыстом, значит, он еще глупее, чем я думал. Твоему отцу следовало утопить такого тощего щенка, как ты, при рождении. Впрочем, именно так мне следовало поступить со своим, когда мне его принесли.
– Где он? – Фремуру не хотелось продолжать разговор с Жакаром.
Голова продолжала болеть, и от короткой прогулки по лагерю ему стало только хуже. Фремур представил, как он вгоняет нож в горло старого ублюдка, и ему еще сильнее захотелось это сделать. Стоит ли удивляться, что Унвер предпочитает молчать, если ему приходится иметь дело со своим отцом.
Старик снова сплюнул.
– Возится с грудой своих бесполезных палок. И они все равно останутся грудой деревяшек, валяющихся в моем загоне.
Фремур неспешно окинул взглядом кучу битых горшков, костей и прочего мусора, разбросанного возле фургона.
– Это позор.
Жакар сильно покраснел и начал вставать, но потом передумал.
– Не смей так со мной говорить, мальчишка. Я вырву твой язык. И у меня хватит сил, чтобы научить тебя уважению. Я еще могу держать в руках хлыст!
– Что ж, пусть он доставит тебе удовольствие.
Фремур направился к загону, расположенному за ветхим фургоном. Деофол, огромный конь Унвера, щипал траву вместе с остальными у ближайшей части ограды. Унвер находился у дальнего конца загона, снаружи, за оградой, где вбивал ясеневые спицы в ступицу колеса, чтобы заменить треснувшую. В тени ясеневой рощи, опираясь осью на камень, стоял незаконченный фургон, для которого он делал новое колесо. Фургон был еще не достроен – после того, как все колеса займут свои места, еще целый сезон уйдет на нанесение орнамента, полировку и покраску.
Унвер оторвался от работы, посмотрел на Фремура, но промолчал. Фремур так и не придумал, что сказать, поэтому просто стоял и смотрел, как Унвер работает. Наконец слова к нему пришли.
– Прошлой ночью, Унвер, ты меня спас.
Высокий мужчина положил деревянный молоток и убрал с лица прямые темные волосы. Перед тем как начать работать, он снял рубашку и повесил ее на ветке, и его грудь и длинные руки блестели от пота. Некоторое время он смотрел на Фремура, а потом пожал плечами:
– Я не видел смысла в том, чтобы позволить тебе умереть.
– Но ты потерял свою добычу из-за меня. Более того, ты вернулся домой с пустыми руками.
Унвер сделал кислое лицо.
– Должно быть, ты говорил с моим отчимом.
– Ты не должен был так поступать, но помог мне. Как и другим. Почему?
– Какой смысл оставлять мужчин умирать? – Унвер взял молоток и снова принялся наносить сильные точные удары. – Неужели нас в клане Журавля так много, а обитателей городов настолько мало, что мы можем терять людей, только чтобы украсть несколько лошадей и голов домашнего скота? Лошадей наббанайцев?
– Но ты мог бы продать того быка. И купить все, что необходимо для покраски и завершения работы над фургоном. – Ни один тритинг не мог считать себя добившимся чего-то мужчиной, рассчитывать на уважение и женитьбу, пока у него не будет собственного фургона. Странно, что Унвер ждал так долго и только сейчас занялся его постройкой, но он всегда был странным и очень скрытным.
– А тебе какое дело? – резко спросил Унвер. – Какое это имеет для тебя значение, Фремур, сын Хурвальта?
– Это моя вина. Ты потерял свою добычу из-за меня. Ты мог бы получить за быка краску и бронзу для украшения фургона.
– Да, мне не хватает именно этого, – сказал Унвер. Фремур впервые заметил гнев, который Унвер прятал под молчанием. Мышцы на его руках напряглись, когда он забил очередную спицу на место, но он хмурился, словно у него ничего не получилось. – Лошади у меня уже есть. Наступит день, и я буду путешествовать, как положено мужчине. – Что-то в его глазах изменилось; и на мгновение появилось то, что он так тщательно скрывал. – Наступит день, и я поеду, куда мне захочется. И буду делать все, что захочу. И никто… – Он замолчал.
– Так почему же ты вернулся, чтобы мне помочь?
– Потому что так было надо. Потому что… – Унвер нанес по спице еще пару тяжелых ударов и отшвырнул молоток. – Я устал отвечать на твои вопросы. Должно быть, тебе сильно разбили голову, если ты столько болтаешь. Ты должен вернуться в постель.
Фремур понял, что Унвер его прогоняет, и знал, что нет смысла его сердить – как и Одрига. Конечно, Унвер не станет его бить, как брат, но будет злиться на него в течение нескольких дней или даже недель, а Фремур этого не хотел.
– Тогда я больше не стану задавать вопросы, – сказал он. – Спасибо тебе за то, что ты не оставил меня там.
– Лучше быть живым, чем мертвым, – сказал Унвер, пожалуй, впервые дав настоящий ответ.
Пока Фремур шел обратно, он думал о том, что чувствовал ярость Унвера даже с того места, где стоял, словно жар от большого костра, но каким-то образом он понимал, что он направлен не на него или даже ядовитого отчима.
«Он горит, – сообразил Фремур. – Иногда угли тлеют, но никогда не гаснут. И однажды пламя вспыхнет по-настоящему».
Фремур вспомнил, каким видел Унвера прошлой ночью на фоне ревущего пламени и темного неба, и содрогнулся, как в детстве, когда мать рассказывала ему истории о мстительных духах воздуха и травы, которые их окружают.
«Ужасное пламя».
Глава 25. Пример мертвого ежа
Что-то пошло не так. Воздух был тяжелым и жарким, небо заволокло туманом. Даже чистые воды Сумию Шиса потемнели и бурлили, точно кипящий суп. Танахайа, спотыкаясь, брела вдоль берега нереальной страны, которая должна была быть ее домом, ее сердцем, так хорошо знакомой ей долиной Шисей’рон. Она направлялась в сторону Ивового дома к месту своего рождения, но с трудом передвигала ноги. Земля почти кипела, и полный испарений воздух душил. Снова и снова она соскальзывала назад, словно пыталась карабкаться вверх по длинному крутому склону.