Вот и все. Кажется, он именно так и представлял себе конец. Удушающий дым, треск балок… Что-то такое. Мастер стоит среди огня, замерев, как нахохлившийся воробей на морозе. Он без особого интереса спрашивает себя, что именно окажется последним. Огонь? Упавшая сверху доска? Или он просто задохнется?
А может, господин удостоит его чести забрать жизнь собственными руками?
И, видно, так оно и есть, потому что тёмный силуэт в плаще пробирается к нему сквозь завесу дыма. Мастер поворачивается ему навстречу, не делая ни единой попытки защититься. Все равно без толку. Ему даже любопытно, как именно это произойдёт.
И меньше всего он готов к раздражённому крику:
— Что ж, хватит с тебя, подлец!
Капюшон откидывается, и маска, похожая на череп, летит в сторону. Человек с тёмными, чуть тронутыми сединой волосами хватает Мастера за ворот и тащит к двери.
— Эй, ты! Живо, помоги мне увести этого старого дурня!
Из дыма выскакивает верткая фигура в чёрном плаще и ловко ныряет под руку Мастера, подхватывая его с другой стороны. Кто? Кто из двенадцати вдруг его не бросил? Мастер угадывает ответ ещё до того, как из-под капюшона мельком высовывается лисья физиономия Лышко.
Когда они добираются до входной двери, открывать её уже приходится наощупь. От дыма жжёт глаза и саднит горло. Зимний воздух, кажется, в первый миг делает только хуже: Мастеру мерещится, будто с него сдирают кожу. Он пытается переставлять ноги, но если бы двое не волокли его на себе, далеко бы ему не суждено было убраться. И вот, наконец, он валится на снег.
Он с детства не помнил, каким снег бывает сладким и мягким.
Два тлеющих плаща летят в стороны. Лышко шумно вздыхает и выдыхает воздух. Второй, рослый, со шрамом на лбу, стоит, уперев руки в бока. Сидя на снегу, Мастер смотрит на него, щурит слезящиеся глаза. С растрескавшихся губ слетает сиплое, похожее на карканье:
— Ирко… Ирко…
Губы Ирко презрительно кривятся. Так насмешливо он порой смотрел на кузнецов и каменотесов, порывавшихся вызвать на кулачный бой чересчур прытких парней с мельницы. Он почти не изменился, только морщины пролегли на лице, да недлинный, но глубокий шрам появился под тёмными волосами.
— Думал, отделаешься так легко? — спрашивает он. — Сгинешь в одночасье, толком не узнав, что такое старость?
Старость?
Мастер поднимает руку, чтобы отвести от лица прядь волос, и замирает. Движение даётся ему без труда, без боли в суставах. Его волосы снова черны, в них даже нет такой седины, как у Ирко. И рука его — как у полного сил мужчины.
Ирко наклоняется к нему. Такой взгляд, насмешливый и злобный, Мастер видел у него не раз, только впервые эта глумливая ярость направлена на него.
— Только сначала тебе придётся дожить до преклонных лет. Как ты с этим справишься теперь, когда мельница твоя рухнула, подмастерья взбунтовались, а сам ты снова предал единственного, кто был по-настоящему тебе верен?
Первая мысль — Крабат. Мастер смотрит туда, где, сбившись в кучку, стоят его подмастерья. Точнее, уже не его. Глаза ещё слезятся от дыма, но он различает фигуру парня, который прижимает к себе девушку. И понимает, что речь не о Крабате.
Лышко стоит, глядя на него. Отирает лицо тыльной стороной руки, оставив размазанное пятно от золы, облизывает губы.
— Это он надоумил девку прийти на мельницу, — сообщает Ирко. — После того, как ты предложил его жизнь Крабату. Как видишь, я знаю все о том, как ты выкручивался за эти годы. Сдавал самых лучших. Или самых преданных.
Мастер смотрит на Лышко. Тот не испуган, не смущен. Только зол и утомлен.
— Квиты, — бормочет Мастер.
Лышко спокойно кивает, признавая игру законченной. Но другой счёт ещё не закрыт. И Мастер переводит взгляд на Ирко.
— Я не предавал тебя, — произносит он.
За спиной у Ирко обрушивается крыльцо. Ещё несколько брёвен с грохотом валится вглубь горящего дома. Взлетает сноп искр, и Лышко, резко обернувшись, отскакивает в сторону. Но Ирко не шелохнется. Он и не помнит об огне, все его мысли — о Мастере.
— А это? — спрашивает он и касается рукой шрама на лбу.
У шрама странная форма: он идет дугой. Больше похоже на клеймо, чем на след от удара.
Мастер медленно поднимается на ноги. За последние дни, как это всегда бывает под конец года, он привык к старческой слабости. Еще не верится, что он снова может двигаться без труда.
Он отряхивает снег с одежды, выпрямляется, смотрит на Ирко. Мысли путаются. Горло саднит. От дыма, наверное.
— Я не предавал тебя, — повторяет он. — Это ты…
— Перешел на сторону султана? — перебивает его Ирко. — Чушь. Я просто занимался своим искусством. И мне там было хорошо.
Мастер молчит. Любые слова о преданности курфюрсту прозвучат сейчас, как скрежет посреди пения церковного органа. Нет здесь никакого курфюрста, никаких гербов и знамен. Есть горящая мельница и пока не охваченный пламенем сарай, в котором стоит гроб для одного из поверивших ему учеников.
Но и признавать себя виноватым во всем он не хочет. Он мотает головой, смотрит на Ирко.
— Ты гнался за мной, — вспоминает он.
Ирко кивает.
— Гнался. Но разве я нападал?
Раздается грохот, и над провалом в крыше взлетает сноп пламени. Мастер почти не замечает этого. Это просто эхо. А на самом деле упало сердце при словах Ирко.
— Но ты…
— Мне нужен был маршал, — снова перебивает Ирко. — Я схватил бы только его. Но ты променял меня на напыщенного болвана, которого я похитил с помощью двух щелчков пальцев и который держал в камердинерах вора.
Наконец Мастер понимает, что произошло. Он поднимает руку, протягивает ее в сторону Ирко. Почти касается шрама на его лбу.
— Пуговица, — бормочет он.
Ирко кивает.
— Позолота. А настоящие пуговицы из золота камердинер маршала давным-давно продал, чтобы купить новую упряжку вороных для своего экипажа.
“Я его не убил”, — думает Мастер. — “Я его не убил”.
Но в сарае стоит гроб для одного из подмастерьев, и на пустоши теснятся заснеженные холмики могил.
— Так это была твоя месть?
Мастер сам поражается тому, как ровно, почти устало звучат эти слова.
— Это был твой выбор, — поправляет Ирко. — Я предложил тебе безбедную долгую, если не вечную жизнь, а ты согласился заплатить названную цену. Я знал, что ты согласишься. Что могли значить для тебя жизни этих юнцов после того, как ты выстрелил в меня?
Запах гари висит в морозном воздухе. Потрескивает пламя. Хрустит снег. Это шаги. Мастер оглядывается и видит, что подмастерья подошли ближе. Они совсем рядом и слышат каждое слово. И тогда Ирко улыбается.
Крестьяне в грязной холщовой одежде теснятся в очереди к столу, поставленному под грушевым деревом. У каждого нашлись бы штаны и рубаха почище, да не отпускает нелепая надежда: вдруг над голодранцами смилостивятся, не возьмут слишком большую плату. И они топчутся в своих стертых лаптях, заискивающе заглядывая в глаза сборщикам налогов. Какое там! Людям султана нет дела до их горестей. Да и немудрено: не донесут хоть монетку — лишатся руки. А то и головы.
Седой венгр в душегрейке из овечьей шерсти плетется к столу, держа в руках заветный мешочек. Ирко стоит у изгороди и следит за ним. У старика жена захворала, а старший сын повредил ногу, работает с трудом.
Ирко отрывается от изгороди, подходит к венгру, кладет руку ему на плечо.
— Погоди-ка, старик, — говорит он. — Ни к чему тебе стоять на жаре. Давай я отдам твой мешок.
Старик мнется. Он впервые видит Ирко. А можно ли ему доверять? Ирко усмехается.
— Давай так, старик. Ты свой мешок оставишь при себе. Только имя свое назови, а я за тебя отдам вот это.
И он достает из-за пазухи свой мешочек, один к одному как тот, который держит в руках старик.
— Как назваться?
— Ференц, — отвечает старик, но тут же спохватывается. — Зачем тебе, господин? Зачем тебе мое имя?
— Мне — незачем, — смеется Ирко. — Это вот им.
И он кивает на сборщиков налогов.
— Спрячь-ка свой мешок под душегрейку, Ференц. Может статься, он тебе сегодня и не понадобится.
Ирко встает в очередь и вскоре протягивает свой мешочек пышноусому человеку в ярком кафтане. Тот развязывает тесемки, пересчитывает монеты и, наконец, кивает с довольным видом.
— Имя? — спрашивает он, придвигая к себе наполовину исписанную тетрадь.
— Ференц, — отвечает Ирко и кивком указывает на старика, растерянно топчущегося в сторонке. — Это за моего дядю, ему хворь не позволяет долго стоять на солнцепеке.
Пышноусый равнодушно пожимает плечами. Какое ему дело до хвори какого-то крестьянина? Деньги принес — и иди себе на все четыре стороны.
Ирко отходит в сторону, и его место занимает плешивый здоровяк с лоснящимся от пота лицом. Ирко возвращается к Ференцу.
— Ступай домой, — говорит он, наклоняясь к нему. — Да смотри, чтобы мешка твоего никто не видел!
— Господин! — бормочет Ференц и пытается всунуть свой мешочек Ирко в руки. — Вот… Возьмите. Вы же заплатили…
— Купи лучше чего посытнее твоей жене, — отвечает Ирко и засовывает мешочек обратно старику за пазуху. — Ну, ступай же!
Старик пятится, неуклюже кланяясь, и что-то невнятно бормочет. А потом разворачивается и спешит вдоль изгороди к своему дому. Ирко оборачивается. Под грушевым деревом один из помощников пышноусого вытряхивает содержимое мешочков в сундук с золотыми ручками.
Вот и отлично. Мешочки и так похожи один на другой, а теперь и подавно никто не разберет, содержимое какого из них после полуночи превратится в козьи горошки.
Ирко, насвистывая, идет по холму. Птицы щебечут в небе, им подпевают кузнечики в траве, и даже не разберешь, кто из них громче. День стоит солнечный, и Ирко легко и весело на душе.
Впереди еще одна деревня, и Ирко заранее улыбается, представляя, как опять обдурит сборщиков налогов.
Его друг выбрал военный путь. Он теперь мушкетер, учится маршировать, заряжать оружие, лихо крутиться на каблуке по команде. Ирко это все не по душе. Он шутник, любит хорошие розыгрыши. Кто сказал, что война не время для забав? Каждый находит свой способ разбираться с противником.
На вершине холма Ирко останавливается и, прикрыв глаза ладонью от солнца, вглядывается вдаль. Он едва различает темные точки — это крыши крестьянских домишек. Можно укоротить путь, обернувшись птицей, но уж больно приятно идти по нагретой солнцем тропинке, вдыхая аромат цветов. Зачем лишать себя радости? Сборщики налогов от него не уйдут.
И Ирко, насвистывая песенку, шагает дальше.
Несмотря на солнечный день, сборщик налогов сидит не на свежем воздухе, а в доме у старосты. Его охраняют янычары, но это дело обычное. Ирко пару раз обходит дом, прежде чем войти внутрь, но не замечает ничего подозрительного.
Он не сразу замечает человека в расшитом золотом кафтане, стоящего в углу. А когда видит его, то не придает значения. Тот скрестил руки на груди и вяло смотрит в сторону, будто его мало что интересует. Сабли при нем нет, только изогнутый кинжал у пояса. Но этого можно не остерегаться.
Ирко забывает о человеке в богатом кафтане к тому времени, когда подходит его очередь. Он опускает на стол холщовый мешочек и сообщает сборщику, что это от колченогого Дьюлы. Сборщик равнодушно кивает, и тут на плечо Ирко ложится рука с драгоценными тяжелыми перстнями на пальцах. Обернувшись, он видит перед собой того самого незнакомца, который только что стоял в углу, разве что только не зевая.
— Погоди-ка, друг, — произносит незнакомец по-сербски. Он кивком подзывает одного из янычар. — Принеси воды.
Тот выбегает за дверь, возвращается через минуту и с поклоном ставит перед господином жестяной ковш, наполненный водой. Незнакомец берет мешок, развязывает тесемки и вытряхивает в ковш золотые монеты. Они со стуком падают на дно, и тотчас всплывают козьими горошками.
Сборщик налогов негромко охает. У янычара глаза лезут на лоб. Его рука ложится на рукоять сабли, но незнакомец жестом останавливает его.
— Все в порядке. Просто пошли кого-нибудь найти этого колченогого Дьюлу. Пусть сам принесет свои монеты.
Ирко не испуган, только удивлен. Он уверен в своих силах, знает, что сможет удрать. Но убегать не спешит: очень уж хочется узнать, как разгадал незнакомец его трюк.
Тот мягко улыбается, точно прочитав его мысли.
— Пойдем со мной.
Он кивает на дверь, ведущую на улицу.
— Как, Яхзы-эфенди?! — волнуется сборщик налогов, на лбу которого блестит испарина. — Этот негодяй…
Человек, которого он назвал Яхзы-эфенди, поворачивается к нему. Его лицо бесстрастно, но сборщик налогов испуганно замолкает.
— Я хорошо знаю, что сделал этот человек, — негромко говорит Яхзы-эфенди. — Именно поэтому я здесь и нахожусь. Не забывайте, кто меня сюда направил. Занимайтесь дальше своим делом, а я займусь своим.
Сборщик налогов утыкается в свою тетрадь. Яхзы-эфенди выводит Ирко из дома и вместе с ним неторопливо шагает по улице. Со стороны может показаться, что они прогуливаются. Да и Ирко не чувствует угрозы. Он оглядывается по сторонам. Изгороди, стены домов, кроны деревьев… При малейших признаках беды обернется воробьем или мышью — и лови его тогда, нарядный красавчик в золотом кафтане!
— Ты несколько раз подряд проделывал один и тот же фокус, — все тем же негромким, спокойным голосом произносит Яхзы-эфенди. — Неужели ничего другого ты не можешь?
Он говорит по-сербски без малейших затруднений. У Ирко насмешливо кривятся губы.
— Почему не могу…
Он бросает быстрый взгляд на крону акации, мимо которой они проходят. Из зелени доносится бурная воробьиная перепалка. Ну-ка, поглядим, эфенди…
— Да, я помню, что ты прилепил к стременам сапоги наших конников, и они никак не могли слезть с седел на привале, — кивает Яхзы.
Ирко останавливается. Мысли о превращении в воробья вылетают у него из головы быстрее, чем птичья стайка снимается с места при виде кошки. Эту шутку он проделал полгода тому назад, еще до того, как они расстались с другом. И это произошло далеко к северу отсюда.
— Откуда ты знаешь? — спрашивает он.
Яхзы-эфенди пожимает плечами.
— Мы тогда и поняли, что кто-то использует магию против нас. А уж когда на собранные налоги напала неведомая хворь, и монеты начали превращаться в козий помет, сомнения и подавно развеялись. Вот нам и стало интересно, кто же вздумал хвастаться перед нами колдовством.
В последних словах звучит едва уловимая насмешка. Ирко сдвигает брови.
— Хвастаться? А разве турки знают толк в колдовстве?
— У нас с колдовством не шутят. Если видят, что человек наводит на кого-то чары, то имеют право убить его без суда. А знаешь, почему?
— Почему? — спрашивает Ирко.
— Потому что мы хорошо знаем, насколько мощной бывает магия. Но стоит ли говорить об этом с тем, кто забавляется, превращая деньги в помет?
Ирко стоит, закусив губу. Он уже догадывается, в какую ловушку его хотят заманить. Да Яхзы и не старается спрятать расставленные сети. Понимает, насколько ценна приманка.
— И зачем ты говоришь это мне? — спрашивает Ирко.
Яхзы-эфенди улыбается, как будто вспомнил о чем-то хорошем.
— Есть человек, которому интересно, на многое ли ты способен.
— Султан? — тотчас спрашивает Ирко, и Яхзы хохочет.
— Нет, что ты! Разве я не сказал только что: явное колдовство у нас не в почете? Негоже султану заниматься такими делами.
— Тогда кто же? — не отстает Ирко.
И Яхзы становится серьезен.
— Имени этого человека не произносят не одну сотню лет. Я не могу назвать тебе его. Но могу отвести тебя к нему, потому что он сам этого хочет.
Не одну сотню лет.
Сотню лет.
Обрушиваются невидимые решетки, окружая Ирко. А тому уже не до побега. Заветные слова сказаны.
Он стоит, наклонив голову, исподлобья глядит на Яхзы-эфенди. Его участь уже решена, и услышав такое, он сам не отступит назад.