Старый капитан, в незапамятные времена заключивший сделку с Глубоководными, на мгновение растерялся: отступник, потерявший доступ к силам моря, призывал нечто совершенно чуждое. Промедление означало смерть. – Огтродаиф гебл-их Дагон! - Пабло наблюдал словно со стороны. Как его собственная рука выбросила вперед ритуальный нож, как блеснул в руке химеры извитой клинок – «Йа! Йа! Кастула фатага!». Бьющаяся в цепях Барбара, кровожадная, очаровывающая улыбка Ухии.
Женщина рухнула как подкошенная, в глазах сверкнула бешеная ярость.
- Кем бы ты ни стал… – уверившись в силе произнесенного, капитан занес нож. Химера с непомерно длинными щупальцами, ошеломленное и обездвиженное чудовище. Слишком долго Ксавьер Камбарро изучал самые глубины тёмных знаний, чтобы быть бесславно убитым собственным ножом.
От автора
Заклинание, которое произносит Орфео, - часть «Нисходящего узла, Хвоста дракона». Восходящий и Нисходящий узлы являются парным заклинанием призыва и, соответственно, уничтожения. Позаимствовано у Лавкрафта, на драконьи хвосты и головы я не претендую.
========== Глава 4 ==========
Из записок Пабло Камбарро
Бесконечно долгой показалась мне та минута, в течение которой я, беспомощный, загипнотизированный, словно кролик перед удавом, смотрел в глаза моей жены. Её тело было пригвождено к земляному полу силой, природа которой оставалась для меня загадкой. Лишь щупальца Ухии, ещё недавно сплетенные в смертоносный клубок, конвульсивно содрогались. Она не могла задушить нас с Хорхе своими щупальцами, и это пробуждало в лежащей передо мной химере древнюю, первобытную ярость. Мы нарушили её уединение, и теперь она жаждала нашей крови.
Мы потревожили демона Имбоки.
Всплеск чужой воли словно взорвался в моем сознании. «Убей Ксавьера! Убей отступника – и ты станешь главой деревни, ты станешь героем глубоководного племени!» Лицо моей жены кривилось в неестественной гримасе. Яркими губами Ухии ухмылялся Ксавьер Камбарро. Я перевел взгляд на свою руку и с ужасом обнаружил, что всё ещё сжимаю тяжелую рукоять ритуального ножа. Ни за какие блага мира я не смог бы сейчас ослабить сведенные судорогой пальцы. Я должен убить химеру. Убить отступника, чтобы племя глубоководных благоденствовало в океане. Я принадлежу к этому племени – и я исполню то, что мне предначертано. Паника в глазах Ухии постепенно сменялась мрачным торжеством.
- Ты опоздал с Нисходящим узлом, Орфео, - свистящий шепот Ксавьера, казалось, отражался от земляных стен. – Я похороню тебя снова, бессмертие Глубоководных не спасет тебя. Л’сеф нга й’и фаитр!..
Мой нож был у самого горла чудовища. С ужасающей ясностью я понял, что если, надеясь на помощь моего таинственного напарника, позволю Ксавьеру второй раз завершить заклинание, то другого шанса не будет ни у меня, ни у Имбоки, ни у целого мира. С отчаянным воплем я направил ритуальный нож на горло жены, голос Ухии сорвался на нечленораздельное бульканье. На расстоянии порядка трёх дюймов я просто не мог промахнуться. Сокрушительный удар сзади отозвался взрывом боли в моей черепной коробке. Меня отшвырнуло в сторону, нож вылетел из моей руки. Последним, что я увидел, прежде чем окончательно лишиться чувств, была огромная, ужасающих очертаний тень, поднимавшаяся откуда-то из глубины пещеры.
Мнимые воспоминания, приходящие ко мне теперь, подсказывают, что тот роковой удар нанес Хорхе. Священник был единственным, кто имел такую возможность. Нейтрализовав меня и капитана Орфео, который не мог управлять моим телом, не опираясь на мое сознание, Хорхе разрушил ту невидимую силу, что держала Ксавьера в нашей власти. Хорхе, которого я считал своим другом… Вновь получив возможность двигаться, Ухия села на полу. Думаю, уже падая, я всё же ударил её ножом, и теперь чудовище зажимало ладонью кровоточащую рану у основания шеи.
На дальней стене лаборатории кривлялась гигантская тень. В полумраке, рассеиваемом лишь флуоресцирующей грибной порослью, её очертания выглядели ещё более ужасными. То, что призывал своими богомерзкими завываниями Ксавьер, покорно шло на его зов. Это и было, я уверен, то самое порождение Порога, одинаково отвратительное и людям, и глубоководным обитателям. Ксавьер имел дело с силами, которым не было места в этом мире. Тень разрасталась, будто приобретая объем, она двигалась в нашу сторону. Не знаю, имею ли я, в чьих жилах течет кровь морских тварей, право благодарить Бога, но сейчас я искренне возношу Ему молитву за то, что позволил мне в те минуты не видеть творящегося вокруг кошмара. Только благодаря этому я сохранил рассудок и способность уже без паники, хоть и с чувством крайней обреченности изучать приходящие в мои сны картины мнимых воспоминаний.
Тень разрасталась, приближаясь. Сгустки тёмного тумана со стен тянулись к моей жене. Ухия продолжала сидеть на полу, зажимая руками рану; кровь окрасила ворот золотой туники. Неожиданно Ксавьер заговорил снова, и с каждым звуком я всё больше обретал уверенность в том, что никогда, даже заняв её тело, отец моей жены не привыкнет вновь к обыкновенным человеческим губам, и даже спустя полстолетия он будет неестественно кривить её рот, превращая в бездонный провал. Долгая тирада Ксавьера была обращена к тени на стене, и, повинуясь его приказам, существо Порога подалось назад. Туман ушёл с гнилостной поросли на стенах, сжимаясь до первоначального размера, а затем и вовсе начиная растворяться.
Вслед за этим земляной пол лаборатории задрожал. Казалось, сами горы исполняли под завывания Ксавьера какой-то ритуальный танец. Далеко внизу под порывами шквального октябрьского ветра бушевало море. Я не мог ни видеть, ни слышать его, но я знал, что оно там, внизу, оно пристально следит за нами. Риф Дьявола захлестывают волны, не давая даже самым смелым из глубоководных обитателей подняться по его острым, словно бритва, выступам, дабы бросить взгляд на горы, где сейчас решалась судьба подводного племени. В такие минуты море объединяло под собой все сущности, когда-либо взращенные им, превращалось в единый организм. Что бы ни происходило здесь, в Имбоке, море всегда оставалось незримым, но одним из основных участников разворачивающихся событий.
Не берусь считать, сколько времени я провел без сознания. Когда я наконец открыл глаза, то не сразу понял, где, собственно, нахожусь. Уверен я был в одном: это больше не лаборатория в горах, ибо земляные стены, покрытые зеленоватой светящейся плесенью, я не перепутал бы ни с чем. Было и ещё одно существенное отличие: там, наверху, за несколько километров от кромки берега, рыбный запах ощутимо слабел. Сейчас же он вернулся с полной силой. С первым моим осознанным вдохом я лишь усилием воли справился с подкатившей к горлу тошнотой. Я всё ещё был в Имбоке.
Постепенно запах гниющей рыбы, водорослей и каких-то благовоний стал казаться мне смутно знакомым. Пока я, наконец, не сообразил, что нахожусь на этаже Ксавьера, в одной из комнат, где мне уже посчастливилось побывать. Осознав это, я вновь мысленно вознес хвалу Деве Марии. Я лежал на старой кушетке в комнате, которую во время своего первого визита сюда мысленно окрестил приёмной. В комнате почти не было мебели, да и кушетку, полагаю, сюда принесли лишь затем, чтобы не класть меня на пол. Окинув помещение взглядом, я вновь закрыл глаза и принялся горячо молиться: Ксавьер мог устроить меня и в своём кабинете, где я вынужден был бы любоваться на его коллекцию накладных лиц. Видимо, он не желал, в свою очередь, наблюдать там посторонних, а потому не сделал этого, и я, избавленный от созерцания натянутых на распорки скальпов, благодарил всех известных мне святых.
Имею ли я право обращаться в своих мыслях к Господу? Давно, бесконечно давно, ещё до того, как я узнал о существовании Имбоки, душа моя яростно отвергала все попытки матери навязать мне веру. Как большинство испанцев, моя мать была католичкой, и лишь теперь я в состоянии понять, откуда поселилось в её душе столь сильное стремление делить свою жизнь с высшими силами.
Особым доверием моей матери пользовалась Святая Маргарита Кортонская, грешница, раскаявшаяся после смерти своего патрона, с которым жила вне брака. Без молитвы Святой Маргарите у матери не начинался ни один день, и я, считая себя весьма прогрессивным молодым человеком, периодически позволял себе посмеиваться над тем, с какой серьезностью мать относилась к уединенным беседам с почившей в далеком средневековье итальянкой.
Несмотря на мой здоровый скептицизм, религия никогда не была предметом наших ожесточенных споров. Мать не переставала регулярно звать меня к мессе, получая в ответ неизменный отказ, приправленный долей юношеского презрения к «бабьим сказкам», однако никогда не злилась и не повышала голоса, лишь как-то обреченно качала головой и уходила, оставляя меня наедине с моим упрямством. Сейчас, лёжа на скрипящей кушетке и уставившись в рассохшуюся обшивку потолка, я начинал понимать, почему именно Маргарита Кортонская.
Моя мать видела в её судьбе определенное сходство со своей. Уроженка юга Испании, вступив в брак не по католическому обряду, а в церкви Ордена Дагона, для своей веры она жила с Ксавьером во грехе. С той лишь разницей, что, в отличие от Святой Маргариты, моя мать не дожидалась смерти этого чудовища. Она бежала из Имбоки, боясь оглянуться и уже зная, что ждет дитя. Думаю, я понял бы её, если бы она решилась меня убить. Мать замаливала грехи до самой смерти, лишь я, ничего не зная о своем настоящем отце, не мог этого понять.
Сейчас, спустя тридцать лет, я оказался там же, где мать испытала самые ужасные потрясения в своей жизни. Полагаю, именно здесь, в обители греха и всеобщего упадка, её душа впервые по-настоящему потянулась к Господу. Я ощущал сейчас почти физическую потребность в молитве, мне казалось, что если я не попытаюсь открыть свое сердце вере, то потеряю последнюю надежду. Но имел ли я на это право? Я, рожденный во грехе не столько из-за того, что отец и мать никогда не состояли в браке, - просто Ксавьер Камбарро не был человеком, он являл собой чудовище, поднявшееся из глубин, чтобы однажды туда вернуться. Я принес две клятвы Дагону и должен принести третью. У меня нет этого спасительного права.
Груз безвыходности лежал на сердце тяжким камнем. Погруженный в свои мысли, я даже не заметил, что нахожусь в комнате не один. Осознание этого пришло ко мне неясными полувзглядами, едва слышным шорохом ткани и тихим постукиванием ритуальных колец. Признаюсь, мой мозг находился тогда в состоянии некого оцепенения: слишком много непередаваемого, древнего ужаса выпало на мою долю за последнее время. Я просто устал реагировать и чувствовал себя безумно истощенным, будто страх высосал до дна все мои силы.
Медленно повернув голову, я увидел Ухию. Жена сидела рядом со мной в хорошо знакомом мне кресле с высокой резной спинкой. Золотую тунику, в которой я видел её в последний раз, Ухия сменила на одно из своих платьев, щупальца были скрыты тонким пледом. Внешне она сейчас ничем не отличалась от обычной женщины.
Ухия выглядела утомленной. Ни слой косметики, ни две заколки в виде тонких расходящихся лучей, скреплявших пряди волос на висках, не придавали свежести её лицу. Заметив, что я смотрю на неё, Ухия кивнула мне и слабо улыбнулась. Кто она сейчас? Неужели я вновь оказался наедине с Ксавьером? Худшего поворота событий нельзя было и представить. Я лежал перед Ухией абсолютно беспомощный и мог пошевелить разве что пальцем – от осознания того, что отец моей жены имел все шансы убить меня без какого-либо встречного сопротивления, меня прошиб холодный пот.
- Ухия?
- Да, Пабло? – её голос звучал по-прежнему тихо и певуче. Я привык к этому голосу. Несмотря на мое отвращение к её щупальцам и деятельности жрицы, я привык к этой женщине. Именно она пела мне, прогоняя непрошеные видения и навевая сны. Моя жена и моя сестра, она клялась мне в вечной верности у алтаря Дагона, а я смотрел в её тёмные глаза и не мог вымолвить ни слова в ответ.
Вне всякого сомнения, голос принадлежал ей. Исчезли уродливые гримасы Ксавьера, делавшие её красивое лицо бесконечно отталкивающим. Мог ли я быть уверен, что сейчас говорю со своей женой? По крайней мере, я хотел в это верить.
- Кто ты? – спросил я первое, что пришло в голову. Хотя самым логичным лично для меня было бы «какого дьявола творит твой отец?!». Разумеется, я не надеялся получить правдивый ответ, а потому продолжал внимательно наблюдать за её лицом. Мимика Ксавьера была для меня легко узнаваема, однако сейчас я не замечал ничего даже отдаленно похожего на его кривляния под накладными лицами. Ухия широко распахнула густо накрашенные глаза.
- Пабло, ты болен? Я твоя жена, помнишь? Ты обещал, что мы никогда не расстанемся. И будем жить в море… вечно. Помнишь? – уже настойчивее повторила она и склонилась ко мне, почти касаясь губами моего лба. Я невольно задержал взгляд на её шее. Если за время, пока я лежал без сознания, такому успел научиться Ксавьер, то я их не различу. Для простоты я принял поистине соломоново решение: считать, что рядом со мной действительно находится Ухия, однако не терять бдительности. Я так и не смог разобраться в тонкостях их дьявольских заклинаний.
- Я помню, Ухия. Мы будем жить вечно среди колонн Й’хантлеи.
Ухия определенно удивилась. Она отстранилась от меня и снова выпрямилась в своем кресле, даже не пытаясь замаскировать цепкий недоверчивый взгляд. Мне не составило труда понять, что своей неосторожной фразой я возбудил у неё какие-то подозрения, а потому решил впредь быть осмотрительнее.
- Тебе известно о существовании Й’хантлеи, Пабло? – Ухия задумалась, тонкая морщинка прорезала её лоб. Однако спустя несколько секунд моя жена радостно захлопала в ладоши. – Значит, Дагон принял тебя! Дагон позволил тебе увидеть священный город. Ведь ты видел его во сне, да?
Не видя смысла спорить, я кивнул. Эта версия пришлась мне по вкусу. Казалось, Ухия, поглощенная радостью, уже забыла о своих подозрениях, и я решил, что момент достаточно благоприятный, чтобы продолжать задавать вопросы. Я должен во что бы то ни стало узнать, чем закончился наш с Хорхе поход в горы.
- Пабло, придет время – и мы вместе поплывем среди колонн Й’хантлеи. Уже не во сне, а наяву, и у нас с тобой будет вечность. Тебе осталось лишь принести третью клятву великому богу.
Меня вновь озарила догадка. Название Й’хантлеи было произнесено капитаном Орфео, который в тот момент находился в моем сознании. Беседа про колонны подводного города велась фактически между старым капитаном и его внуком – выходит, Ухия либо не помнит ничего, что происходило после захвата её мозга частицей Ксавьера, либо считает, что не помнить лабораторию в горах полагается именно мне. В таком случае, будет лучше, если она будет считать, что город действительно явился мне в снах.
- Ухия, скажи мне… - я тщательно подбирал слова, опасаясь вызвать у неё новые подозрения. Не нужно показывать излишней осведомленности, это может быть опасно. – Сколько времени я здесь нахожусь?
- Почти два дня. Отец нашел тебя в своем кабинете, ты был без сознания, Пабло. Отец сказал, ты читал одну из его книг. Не нужно этого делать, - мягко упрекнула она и провела рукой по моим волосам. От неожиданности я вздрогнул так, что она отдернула руку и взглянула на меня с неясным оттенком обиды, очевидно, решив, что мне неприятны её прикосновения. Однако сейчас это было меньшее, что меня интересовало.
- Что? – не веря своим ушам, переспросил я. – Ксавьер нашел меня в кабинете?
- Да, Пабло.
Рука Ухии коснулась моего плеча. Я искоса видел крупные перстни и широкий браслет, охватывающий её запястье. Все украшения, что носила верховная жрица Дагона, принадлежали к сокровищам, которые сектанты поднимали из морских глубин. Дагон – золото из моря. В ответ на молитвы он посылает своей пастве рыбу и золото и требует взамен человеческих жертв. Как знать, быть может, одно из колец Ухии пришло в её руки в обмен на жизнь моей Барбары. От этой мысли я невольно вздрогнул и отвел взгляд, стараясь не смотреть на поблескивающий желтый металл, испещренный диковинными орнаментами.