— Неужто же никто из северян не творит такую магию, как они? — Кадан прищурил глаза.
— Наши колдуньи напевают свои заклятья по ночам, — спокойно продолжала Сигрун, делая вид, что не расслышала вопрос. — Они собирают травы в священных местах и хранят знание рун, не доступное другим.
— Магия рун может защитить от беды?
— Руну можно вырезать на любом предмете: кинжале или браслете. Заклятье вступит в силу, как только вещь попадёт в руки к тому, для кого оно создано. Но руны не помогут наслать ненастье или отвести глаза. Только сейд. Говорят, что саамы даже могут покидать тело и принимать облик животных.
— А ты? Когда-нибудь пела сейд? И разве ты не сказала, что эта магия — зло?
— Зло? Магия не бывает доброй и злой. Всё зависит от того, для чего мы применяем её. Так, если сейд применят против крушения драккара, отравления, для защиты человека или выздоровления от недуга, он станет добром. Если же гальдр совершат, чтобы навредить ненавистнику, убить, то за свои заговоры придётся ответить на тинге.
— Но Гальдр не доступен мне, — закончила она, — а в рунах я кое-что понимаю — так же, как в варении зелий и трав. Трудно сказать, владею ли я колдовством. Иногда мне кажется, что это колдовство владеет мной.
Сигрун закончила отирать рану смоченным в отваре лоскутом, наложила сверху повязку и, разгладив её рукой, сказала:
— А теперь тебе нужно спать.
— Сколько я буду здесь?
— Пока твой хозяин не придёт за тобой.
Северяне разбирались в науке трав и отваров и умели врачевать. Болезнь они, конечно, считали наказанием богов, но и справляться с ранами умели хорошо.
В доме, куда направился Льеф, было семеро тяжело раненых. Сигрун перевязывала их. На земляном полу горел огонь, и травница грела на нём воду для промывки ран. Льеф сел у дверей и стал ждать. Люди, которые ухаживали за ранеными, входили и выходили.
Наконец, девушка заметила его.
— А… вот и ты пришёл.
— Ждала? — спросил Льеф.
— А то, — она кивнула головой на стоявшую у окна лежанку, — расскажи Руну, как я хорошо тебе помогла.
— Обязательно, — Льеф поднялся и пересел на топчан, который указала Сигрун.
Галл лежал, закрыв глаза. Его длинные волосы разметались по покрывалу, напоминая собой лучи светила, пылавшего в полуденном небе.
— Его зовут Кадан, — шепнула Сигрун, заметив какой нежностью наполнился взгляд воина, — и он в самом деле околдовал тебя
— Ну и что? — бросил Льеф, не глядя на лекарку.
— Ничего, — Сигрун повела плечом и вернулась к своим делам.
А Льеф всё сидел и смотрел, пытаясь понять, в чём же тайная магия лица раненого юноши, и зачем он притащил сюда, на север, этого раба. Галл был слаб, от него не будет проку в доме. Будь он хотя бы женщиной — тогда Льеф бы лучше себя понимал.
Но Кадан был мужчиной, и что с него может быть толку, Льеф не знал.
Кадан открыл глаза — ясные и голубые, как у самых красивых из северян. В зрачках его таился страх — как будто он Льефа узнал.
Галл попытался немного отползти назад, но Льеф перехватил его запястье и удержал.
— Я твой господин. Я взял тебя по праву победителя, и ты не должен чураться меня. Твоя жизнь в моих руках.
Кадан сглотнул.
«Всё-таки это правда», — с отчаяньем подумал он, и слёзы навернулись на глаза. Никогда больше ему не увидеть зелёные просторы Элриа, никогда не услышать песен своего народа. И здесь, в чужой земле, он больше не был сыном вождя, а стал всего лишь рабом.
Льеф смотрел на юношу в недоумении. Он никогда не видел, чтобы плакали мужчины старше десяти лет.
Однако суровый и часто без меры жестокий в бою, Льеф никогда не посмеялся бы над незнакомым человеком. За насмешку же над собой тотчас вызывал на бой.
— Перестань. Ты сам выбрал свою судьбу.
Галл отвернулся к окну.
— Разве кто-то дал мне возможность выбирать?
— Я предпочёл бы смерть бесчестию. Никого из людей севера не склонить на свою сторону силой — только доводами разума. Для любого из нас смерть достойнее и желаннее, чем бесславное и бессильное существование. Ты же позволил увести себя.
— Ты спросил меня, хочу ли я умереть?
— Я могу помочь тебе с этим прямо сейчас.
Кадан замолк и опасливо посмотрел на Льефа.
Мужчина с чёрными волосами, густой волной стлавшимися по плечам, мало походил на северянина и, казалось, был Кадану знаком. На плечах воина лежал плащ из волчьей шкуры, а одежда его состояла из меховой куртки и штанов.
Жившие на юге одевались иначе и более походили на германцев: они носили меховой плащ и куртку, сшитую из двух шкур, а для украшения надевали янтарные бусы и зубы животных.
Бёдра северянина оплетал широкий металлический пояс, с которого на цепочке свисал меч.
— Вы убили всех моих родных, — тихо сказал Кадан. Во взгляде его тлела мольба, будто он надеялся, что Льеф опровергнет его слова.
Но на севере не говорили с человеком о его несчастьях — разве что для того, чтобы предложить помощь. А помочь галлу Льеф уже ничем не мог — даже если бы и хотел.
— Ты должен свыкнуться. Никто не избежит участи, назначенной роком — как говорит мой отец.
Люди севера свято верили в то, что судьба определяет земной путь как людей, так и богов. Ни воля воина, ни мольбы женщины не смогут изменить предначертанный путь. Все свои поступки воины объясняли тем, что рок уже позаботился обо всем, и все происходит так, как решено волей норн*.
«Нельзя противиться судьбе, — слышал Льеф с малых лет и не раз испытал на себе. — Никому не сделать даже шага вперед, если судьба так пожелает».
— И какова же… — Кадан прокашлялся, — какова же моя судьба?
— Принадлежать мне.
Льеф встал, не обращая более внимания на своего раба, и обернулся к Сигрун.
— Продолжай за ним наблюдать. Я приду через несколько дней.
Затем снял золотое обручье и протянул ей.
— Не забудь сказать Руну! — крикнула Сигрун, когда Льеф уже выходил за дверь.
Льеф вышел на воздух. Только теперь он ощутил, какой тягостный дух лука и лечебных трав стоял в избе. Он смотрел на кромку леса вдалеке и думал о том, какой неудачной была мысль притащить галла сюда.
Галл не годился для северной жизни. Льеф предчувствовал, как ему придётся день изо дня оберегать его — но уже в следующую секунду при мысли об этом по груди разливалось тепло. Тело Кадана было даже хрупче, чем у Сигрун, и рождало в животе Льефа ощущения, которые пугали его. «Нужно держать его на расстоянии, — подумал Льеф. — На расстоянии… но так, чтобы можно было дотянуться рукой.»
Кадан тем временем лежал и смотрел в окно — на покрытый волчьей шкурой силуэт северного воина, который приходил навестить его. «Где же я мог видеть его?» — думал он, но вспомнить не мог.
Запястье всё ещё горело, словно ощущая жёсткие пальцы, и Кадан слегка дотронулся до него.
Мысль о руках северянина, которых он будто бы касался таким образом сам, разожгла в теле Кадана огонь.
Кадан снова посмотрел в окно. Северянин уже взбирался на коня. Он ударил гнедого шпорами по бокам и неторопливо направился прочь. А Кадан всё смотрел и смотрел ему вслед, пока силуэт всадника не растворился в сизой дымке сна.
Когда Кадан открыл глаза в следующий раз, над горизонтом алел закат. Лучи холодного северного солнца ласкали щёки, и в бликах его Кадан не сразу понял, что в дверях напротив стоит воин с пшеничной бородой, заплетённой в косы. На плечах северянина лежала шкура полярного волка, а пальцы унизывали перстни, среди которых Кадан разглядел и свое, подаренное ему отцом, кольцо.
Северянин стоял неподвижно какое-то время. Затем шагнул вперёд.
Кадан попытался отползти, но северянин поймал его за подбородок и потянул вверх, заставляя смотреть себе в глаза.
— Льеф захотел тебя, да?
Кадан сглотнул, не зная, как должен отвечать. Северянин усмехнулся. Красивое лицо его озарила холодная улыбка, и в голубых глазах стоял такой же лёд.
— Он наиграется с тобой. Или выбросит прочь, если не дурак. И тогда моё время придёт, женоподобный галл.
Северянин резко убрал руку, плащ его взметнулся вверх, и дверь захлопнулась за спиной.
*Норны — в германо-скандинавской мифологии три женщины, волшебницы, определяющие судьбы мира, людей и даже богов.
========== Глава 4. Учитель и друг ==========
Королевский двор был похож на усадьбы богатых бондов: лишь величина построек давала понять, что здесь живут правители. В остальном же имения конунгов и ярлов от жилищ простых бондов отличало только наличие приёмного покоя, который называли «палатой».
Льеф остановил коня и бросил поводья трелю, вышедшему ему навстречу.
Изнутри зала, где три дня и три ночи пировали вернувшиеся из похода, напоминала комнату в жилищах простых воинов и выделялась только пышностью резьбы и красотой укрывавших стены в праздничную ночь гобеленов. Величины её хватало, чтобы когда конунг принимал ярлов и знатных бондов, приехавших с визитом, те поместились внутри со всей своей огромной свитой. А кроме того, на пиры созывались все именитые люди с окрестных земель — и для них тоже хватало места за столом.
Льеф огляделся по сторонам.
Стены ещё были убраны цветными щитами, оставшимися после пира, шлемами и кольчугами, так что палата имела воинственный вид.
Конунг Эрик стоял в полумраке и рассматривал драгоценности, лежащие перед ним.
Льеф остановился у лавки, покрытой шитым золотыми нитями «чужеземным» полавочником. Не только на кресле конунга, но и на лавках лежали великолепные подушки в наволочках, украшенных искусной вышивкой.
— Конунг, — окликнул он, и только теперь Эрик обернулся. Взгляд его, устремлённый на пасынка, был задумчивым, и всё же конунг ответил тепло и даже с нежностью:
— Льеф?
— Да, мой господин, — Льеф склонил голову, — я пришёл предупредить тебя, что уезжаю домой.
Конунг несколько секунд всё так же задумчиво смотрел на него, а потом кивнул собственным мыслям и сказал:
— Пойдём.