Додумать эту мысль он не успел, потому что тело рефлекторно откатилось в сторону, подальше от дыры. Вовремя — палуба над головой заскрежетала и в проем ударило чудовище — с такой силой, что аккуратный прямоугольный лаз мгновенно превратился в бесформенную дыру. Страшные когти врезались в его край, легко раскроив прочные металл палубы и превратив его в стальные кружева. Габерон полз спиной назад, опираясь на локти и подтягивая ноги. Все мысли вдруг спрятались, оставив на поверхности только одну — если чудовище пролезет в лаз, им с Тренчем крышка. Другого выхода с нижней палубы нет.
Удар. Еще удар.
Чудовище продолжало биться в проем с размеренной механической яростью и каждый раз, когда его жуткий, изливающий свечение глаз заглядывал внутрь, освещая пятна ржавчины на внутренней обшивке днища и переборках, Габерон чувствовал, как его сердце промерзает до самого основания.
Удар. Удар.
Удар…
Габерон сжал кулаки, глядя на то, как расширяется отверстие, как голубоватый свет делается все ярче и ярче. Он чувствовал себя рыбешкой, засевшей в норе, которую штурмует голодная, щелкающая зубами, мурена. Если норка недостаточно глубоко, если мурена достаточно упорна, рыбешку не спасет даже Роза.
Удар.
Удар.
Удар.
Когда очередного удара вдруг не последовало, Габерон отчего-то ощутил приступ ужаса. Механическое чудовище вдруг вытащило свою выпуклую морду из проема, некоторое время постояло у развороченного им же лаза и вдруг размеренно зашагало в сторону юта, заставляя палубу над их головами дрожать от каждого шага.
Только тогда Габерон смог подняться на дрожащих ногах и и ощупать себя. Первейшая обязанность военного небохода после боя — доложить о повреждениях.
Правое бедро немилосердно болело, но, хвала Розе, кажется обошлось без перелома, просто сильный ушиб. Сорочка превратилась в лохмотья, в некоторых местах щедро орошенные его собственной кровью. Ощупал в темноте — больно, но терпимо. Не такие раны, чтоб изойти кровью, по большей части ссадины да царапины.
— Тренч! — позвал он шепотом, — Тренч!
— Здесь, — через секунду отозвался инженер.
На нижней палубе не имелось магических ламп, единственным источником освещения были лампы мидль-дека, чей свет едва пробивался вниз через развороченный лаз. Его было достаточно, чтоб Габерон разглядел Тренча, точнее, его угловатый ссутулившийся силуэт, но совершенно недостаточно для того, чтоб увидеть детали. Габерон пошарил вокруг себя рукой, но не обнаружил ничего кроме грубого железа и переборок. Нижняя палуба. Они оказались прижаты к самому днищу канонерской лодки.
— Слышишь? — в темноте блеснули глаза Тренча, — Обратно пошел.
Не требовалось обладать острым слухом, чтоб убедиться в его правоте. Габерон и сам отлично слышал размеренные шаги механического чудовища. Судя по всему, оно двигалось в направлении юта, неспешно переставляя свои суставчатые ноги. Теперь оно никуда не спешило, ни за кем ни гналось. «Ни дать, ни взять, пассажир первого класса совершает моцион на палубе, — с запоздавшей и оттого вдвойне неуместной злостью подумал Габерон, — Чуть не оторвал нам головы, а теперь вышагивает себе…»
— Слышу. Остановился. Опять пошел. Повернул.
— Почему он не закончил дело? — Тренч указал на проем. Тот выглядел так, словно в него на полном ходу врезался нагруженный буксир. Закаленная броневая сталь местами выгнулась, как жестяная банка из-под формандских консервов, заклепки полопались, лестница была перекручена и едва не завязана в штопор… А ведь это чудовище, подумал Габерон с опоздалой оторопью, могло бы, пожалуй, и в корабельной броне дыру проломить. Ну и силища…
— Все просто, — Габерон усмехнулся, несмотря на то, что Тренч едва ли мог увидеть его усмешку, — Он забыл про нас.
— Забыл? Как он мог забыть? Мы же были в считанных шагах от него!
— Но за пределами его видимости. Мне стоило подумать об этом раньше. У этого голема, судя по всему, такие же проблемы с памятью, как и у его предков.
— Это голем?
— Нет, механический клавесин, — Габерон зашипел, коснувшись пылающего пореза на боку, там, где его зацепили когти, — Ты что, еще не понял? Это абордажный голем.
— Как наш Дядюшка Крунч?
— Возможно, они даже родственники. Кровные братья или племянники… О, дьявол. Я не подумал о Ринни. Только бы она не додумалась спускаться вниз!.. Корабельный гомункул! Связь с мостиком!
— Вы…. выполняю, — голос гомункула хрипел и осекался, как у раненного в легкое, — Устан… устанавливаю связь… Подо… подождите.
— Капитанесса слушает. Прием.
Голос капитанессы был сух и насторожен. Сердится, понял он. Но испытал такое облегчение, что едва не рассмеялся.
— Ох, Ринни!
— Слушаю вас, господин старший канонир, — строго сказала она. И хоть Габерон ее не видел, он мог хорошо представить, как она хмурится, — И слушаю очень внимательно. Что за чертовщина творится у вас внизу? Я… Я слышала какой-то грохот, а потом начало резко падать давление пара в магистралях. Мне казалось, ты сказал, что оборудование в полном порядке!
— Оно и было в порядке, — пробормотал он, — До тех пор, пока им не занялся взбесившийся голем.
— Голем? Какой голем?
— Абордажный. Модель не знаю, никогда с такими не сталкивался. Честно говоря, я был уверен, что их всех списали еще полста лет назад. В общем, слушай меня внимательно, Ринни. Вниз не спускайся. Оставайся на чертовом мостике и задрай дверь.
— Что ты несешь, Габби? — в голосе Ринриетты прозвучала растерянность, но сейчас Габерону было не до злорадства, — Откуда там мог взяться голем?
— Мы с Тренчем нашли его в топке. Только не спрашивай меня, как он туда забрел. Сам ума не приложу. Говорю же, никогда такой модели не видел. Ужасно проворная и в придачу на боевом взводе. Опасная, как голодная пеламида[1]. Не спускайся вниз!
— Но вы…
— Мы на нижней палубе. Знал бы я, какая здесь вонь, пожалуй, позволил бы ему отрубить себе голову….
В этом Габерон не покривил душой. Запах на нижней палубе и в самом деле стоял неприятный, застарелый, какой обычно стоит в заброшенных и давно не знавших ухода помещениях. Под ногами здесь валялось то, что экипаж «Барракуды» за годы службы так и не решился выкинуть за борт, но что оказалось решительно непригодным для дальнейшего использования. Груды старых труб, какие-то бочонки, рассохшиеся ящики, рыбья чешуя… Габерон рассеянно ощупал все это, вслушиваясь в ритмичные шаги голема. Судя по звукам, тот успел дойти до юта и теперь топтался там.
— Готландский голем? — напряженно спросила капитанесса.
Силуэт Тренча мотнул головой:
— Не думаю, что это готландский голем. Может, он формандской сборки? Мы же нашли его здесь, на корабле.
Едва ли он лгал. Габерон и сам помнил изображения старинных готландских големов, похожих на закованных в латы человекоподобных великанов. Тяжелые литые нагрудники, огромные наплечники, каждый из которых весил фунтов двести, глухие шлема с забранными крупной сеткой вентиляционными отверстиями… Они производили впечатления даже на старых гравюрах. Вживую Габерону не пришлось их увидеть — последних из абордажных големов Унии списали еще лет за двадцать до того, как он надел юнкерскую форму. На кораблях Формандии они пропали и того раньше.
— Это и не формандская модель, — Габерон нащупал возле себя какой-то бочонок и, покряхтев от боли, уселся на него верхом, — Видишь ли, я знаю все модели, прежде бывшие на вооружении флота. И такого чудовища среди них определенно не значилось. Черт возьми, я вообще не видел прежде ничего подобного. Ну и силища! А реакция! Благодарение Розе, големы все еще подвержены склерозу.
— Что ты имеешь в виду?
— Големы — не самые великие мудрецы на свете, капитанесса, сэр. Говорят, именно поэтому от них начали избавляться, когда благословенная эпоха парусного флота, о которой так любит ныть Дядюшка Крунч, стала подходить к концу. Видишь ли, мозгов у обычного голема не больше, чем у старого кальмара. Даже не уверен, можно ли назвать это мозгом. Скорее, пара примитивных рефлексов, наспех связанных магией. Что, впрочем, не делает эти жестянки менее опасными. Они умеют определять цель и уничтожать ее, а большего от них обычно и не требуется. Все остальное для голема — слишком сложная наука.
— Ты хочешь сказать, он попросту… забыл про вас?
Габерон, горестно вздохнув, оторвал от остатков сорочки полосу и принялся бинтовать руку.
— Совершенно верно. Наш новый приятель тоже не гипермнезик[2]. Он преследует цель только пока видит ее. Как только голем теряет с ней контакт, он быстро забывает про ее существование и возвращается к выполнению основного приказа.
— И какой приказ у этого? — с беспокойством спросил из темноты Тренч, — Маршировать до бесконечности?
Габерон скривился.
— Скажи спасибо, что он не исполняет при этом готландский военный гимн.
— Я же сказал, это не готландская модель!
— Хватит, — Габерон выставил вперед ладонь, — Сейчас это не имеет существенного значения. Достаточно того, что нас обоих этот болван определил как цель. Поэтому главная наша задача — решить, как выбраться на верхнюю палубу, миновав это чучело. Если вы не против, предлагаю именно это сейчас и обсудить.
— Вы не можете выбраться? — обеспокоенно спросила Ринриетта.
— Мы в некотором роде в западне, Ринни. Считай, что мы две мыши, которые оказались заперты в подполе, в то время, как по дому бродит голодный кот.
— Он все еще на мидль-деке?
— Судя по всему, этот заводной болван и не собирается покидать палубу. И я буду последним человеком на борту этого корабля, который попытается проскользнуть мимо него.
— Он быстрый, — пробормотал Тренч, потирая шею. Не иначе, тоже заработал дюжину синяков, пока улепетывал от голема, — Чертовски быстрый.
— Верно подмечено. Чертовски быстрый и смертельно опасный. Мало того, бронирован не хуже самой канонерки.
— Знать бы, откуда он вообще взялся на борту…
— Давай-ка отложим этот вопрос в наш мешок для неуместных вопросов и займемся им как-нибудь на досуге? У нас не так уж много времени, если ты меня понимаешь. Тошноту чувствуешь?
Тренч неуверенно кивнул.
— Я думал, это от бега… И страха.
Габерон щелкнул крышкой хронометра, по счастью оставшегося в штанах. Нажал на серебряную шишечку и репетир издал восемь длинных ударов.
— Восемь часов пополудни с небольшим, — Габерон спрятал хронометр, — По моим подсчетам, мы опустились до восьмисот пятидесяти футов. Я не ошибся?
Алая Шельма, видимо, смотрела как раз на альтиметр капитанской рубки, потому что отозвалась почти сразу же.
— Восемьсот шестьдесят четыре фута.
— Ну вот, я почти угадал. Я ведь рассказывал тебе, что происходит, когда ты погружаешься ниже восьмиста?
— Я помню. Марево возьмется за нас всерьез.
— Вот и хорошо, — Габерон почти натурально зевнул, — Потому что к рассвету мы будем мертвы, если не выберемся отсюда. Как тебе перспектива?
Алая Шельма выругалась сквозь зубы. Дядюшка Крунч нашел бы, к чему придраться, но главное, что произнесено все было с чувством.
— Мы можем набрать высоту!
— Ринни, ты еще не поняла? У тебя больше нет никакого корабля. Теперь все это — не более, чем огромная жестянка для конфет. Мидль-дек разгромлен, машины уничтожены, паропровод не функционирует. Отныне никакая сила не поднимет эту малышку вверх.
— Я…
— Вызывай «Воблу», Ринни. Надеюсь, они не успели отойти слишком далеко.
— Я… Хорошо, — голос капитанессы дрогнул, — Оставайтесь там. Я сейчас свяжусь с «Малефаксом». Скажу, чтоб ложились на обратный курс.
Когда она замолчала, Габерон внезапно ощутил легкий приступ тошноты — словно в его внутренностях свернулся кольцом липкий скользкий угорь. Первый подарок от Марева? Или всего лишь реакция на отключение связи? Теперь, когда голос Ринриетты пропал, нижняя палуба сразу же стала темнее и теснее, чем была, настолько, что организм поневоле испытывал легкую дурноту.
— Все в порядке, — беспечно сказал он, хлопнув Тренча по плечу, — Мы еще расскажем об этой истории в кают-компании «Воблы» под хохот Корди и причитания Шму.
— Если доберемся до нее.
— Ну конечно доберемся! Кстати, раз уж зашла речь о рассказах… Тебе не тяжело будет подтвердить, что в минуту опасности я прикрыл тебя своей грудью и крикнул «Беги, Тренч, я его задержу»?
Тренч уставился на него с удивлением, хорошо заметным даже в слабом освещении нижней палубы.
— Ты серьезно?
— Разумеется, серьезно! — Габерон наставительно поднял палец, — Репутация — такая штука, о которой заботиться надо больше, чем о порохе. Никогда не знаешь, когда репутация позаботится о тебе. Поэтому давай отрепетируем. Итак, я тебе крикнул «Беги, Тренч!». В этот момент у меня на лице было выражение решительной отчаянности. Запомнил? А мои глаза потемнели, как небо, когда приближается грозовой фронт…
* * *
— Ты слышишь?..
— Тс-с-с!
— Я больше не слышу его шагов. Он остановился?
— Тренч, будь добр, помолчи минуту, я пытаюсь понять, где он.
— Где-то возле трапа…
— Кажется, стоит на месте. Нет, сейчас повернулся. И…
Секундой позже Габерон и Тренч отпрянули от пролома, окунувшись в густую темноту. Над их головами загромыхали шаги голема, такие тяжелые, точно кто-то на мидль-деке неспешно забивал в палубу сваи. От каждого шага потолок над их головами вздрагивал, щедро осыпая пиратов мелкой пылью и чешуйками ржавчины.
— Не похоже, что он собирается останавливаться, — Тренч подышал в ладони, словно ему было холодно.
— А ты думал, у него закончится завод? — небрежно осведомился Габерон, одним ухом вслушиваясь в ритмичные звуки тяжелых шагов, — Это же голем. Его магического заряда может хватить на несколько дней службы. Или даже недель. Или…
— Не продолжай, — Тренч судорожно сглотнул.
Выглядел он неважно. Глаза Габерона за последний час достаточно приспособились к скудному освещению нижней палубы, чтобы разбирать отдельные предметы и их контуры. Тренч скорчился на каком-то ящике неподалеку от провала, оперся острыми локтями о колени и тяжело медленно дышал. Он выглядел как человек, впервые в жизни угодивший в жесткую воздушную «болтанку» балла на три-четыре. Щенок. Сухопутная крыса. Такого никогда бы не приняли в формандский военно-воздушный флот.
Габерон закинул руки за голову, стараясь не замечать, как пузырится в его собственном желудке и как ноет печенка. Там, внутри, точно медленно разливалось ядовитое болото, отравлявшее своими испарениями кровь и воздух в легких. Гадкий симптом. Не самый страшный из тех, которыми может одарить своих гостей Марево, но неприятный. Среди юнкеров его называли «Утерянный завтрак» или «Поющие кишки». Юнкера — народ со своеобразным чувством юмора, у них для каждой вещи на свете припасено особенное название, иногда имеющее затаенный смысл, а иногда лишенное всякого смысла. Палубную швабру они именовали не иначе как «госпожа Ш.», форменные фуражки — «камбалами», а бронзовые пуговицы на боцманском кителе — почему-то «ленивцами», Габерон уже и сам не помнил, почему. А рундук они звали…
— Я тут подумал… — Тренч неуверенно кашлянул, — На счет голема… Может, это новая модель?
— А?
— Он не похож на те рисунки, что я видел в книгах. Те были… проще. И походили на людей. А этот совсем другой. Вот я и подумал, может, кто-то вновь взялся их делать?
Угловатый и тощий, в темноте он выглядел еще более нескладным. Однако то, что он до сих пор не потерял самообладание, многое о нем говорило. Габерон украдкой улыбнулся. Ему приходилось знать лейтенантов и капитанов, которые на месте этого мальчишки уже бились бы в истерике, ломая руки.
— Новая улучшенная модель?
— Что-то вроде того. Если бы я мог разобрать его на части и посмотреть…
Габерон не удержался от нервного смешка.
— Смотри, как бы он сам тебя не разобрал. Силы в нем — как в молодом ките, а злости больше, чем у матерой белой акулы. Но вот на счет новой модели ты, пожалуй, прав. О Роза… Кажется, я начинаю понимать. Это были испытания!
Тренч покосился на него с опаской.
— Что?
— Ходовые испытания! Как у кораблей, только сошедших со стапелей, — Габерон, не удержавшись, схватил бортинженера за плечо, — Ваши ребята просто вздумали испытать новую модель абордажного голема, причем на всякий случай подальше от обитаемых островов. Ни одной живой души кругом на двести миль! Включили, а он…