Я чувствовал себя запертым в каменном мешке, стены которого все сжимаются, грозясь раздавить в лепешку.
Слезы катились градом, дышать удавалось с трудом, а еще труднее было бороться с безумным желанием забраться на подоконник и прыгнуть вниз, чтобы все тревоги и проблемы исчезли, растворившись в холодной, безжизненной пустоте.
Но я знал: будь мама со мной, такой поступок безмерно огорчил бы её. Нет, нельзя было сдаваться.
Мне нужна была помощь. Пусть даже не совет, а моральная поддержка, которая не даст сойти с ума окончательно. Подумав так, я схватил коммлинк и позвонил Леоноре.
«Абонент занят. Вы можете оставить голосовое сообщение», — отозвался автоответчик. Вероятно, Леонора была на каком-то задании. Что ж, после того, как Агенты лишились Фригги, это неудивительно.
Набрал номер Тора. Абонент был недоступен. Попытался связаться со Сьюзен. Несколько минут слушал долгие, омерзительно-нудные гудки, потом не выдержал, сбросил.
После того, как я перебрал всех друзей, но никто не ответил, я почувствовал себя по-настоящему одиноким. Хотелось даже Ричарду позвонить, который теперь учился в элитной школе-интернате, но я удержался: хороший отец никогда не будет валить на ребенка свои проблемы.
Рэй был последним вариантом. Выходя с ним на связь, я уже с трудом соображал, что делаю. Рэй принял вызов и, наверное, сразу об этом пожалел. Я рассказал ему все, задыхаясь и захлебываясь слезами.
Это стало ошибкой. Рэй не Фригга, которая поймет, простит и забудет эти эмоции, Рэй найдет в этом повод к насмешке. Да, он надо мной смеялся, изредка пуская ехидные комментарии вроде: «Неужели злые дяди обижают?» или «Ну, а ты как думал, это политика, а не детский садик!», но мне было все равно. Я говорил и говорил, совершенно не следя за языком. Говорил и понемногу успокаивался. Наверное, мне просто нужно было выговориться.
— Не, я из твоих нюней ничего не понимаю! — заметил под конец разговора Ученый. — Давай завтра прилечу на Зару, и разберемся во всем».
Так мы с ним и договорились о встрече.
Сейчас я был спокоен и жутко стыдился того вчерашнего всплеска. Рэй ведь этого сто лет не забудет, начнет напоминать и подкалывать, и никуда от этого не денешься.
— Признаюсь, я впечатлен, — улыбнувшись, заметил Ученый. — Я думал, ты сдашься гораздо раньше. А ты до последнего верил.
— А что мне еще оставалось делать… — Я вздрогнул, поняв, что нечаянно высказал эту мысль вслух.
— Действительно. — Хоть Рэй и пытался держаться насмешливо, на какую-то долю секунды в его глазах промелькнула печаль, и на душе у меня стало легче. — Ладно, рассказывай, чего там у тебя стряслось.
— Вот, сам посмотри. — Я протянул ему портативный компьютер, куда заранее загрузил весь архив документов. — Если в двух словах, то на нас давят представители соседней галактики.
— А ты что, надеялся, что они так легко забудут все то, что натворил сперва ты, а потом… Фригга?
— Но ведь мы в итоге спасли их.
— Спасли. От самих себя. И то не полностью. Ты читал, какие они цифры здесь приводят? Сколько убитых, раненых, сколько разрушенных до основания зданий, и какие средства нужны на восстановление?
— Читал?! Да я наизусть их уже заучил! Но что толку?
— В том-то все и дело, — кивнул Рэй и вновь углубился в документы.
Читал он минут двадцать, то и дело фыркая и презрительно комментируя: «Интересно, где были твои мозги, когда ты это подписывал?», «М-да, этот случай, пожалуй, рекордный по уровню идиотизма», «Я, конечно, всегда знал, что с политикой у тебя туго, но чтобы до такой степени…».
Покорно выслушав все насмешки, я спокойно спросил:
— Так что, ты сможешь помочь? Дать совет, как из этого выпутаться?
— Ну… — Он почесал в затылке, наигранно задумавшись. Я видел, что Рэй хочет заставить меня понервничать, и потому назло ему держался спокойно. — Заварил ты тут, конечно, кашу, и с полтычка даже я в этом адовом клубке не разберусь…
— Так значит, пасуешь? — Я решил, что взять Рэя «на слабо» — мой единственный шанс.
— Ну почему же? Если подойти к вопросу с умом, вполне можно отыскать выход и худо-бедно разрулить ситуацию.
— То есть ты скажешь мне, как теперь действовать?
— Всенепременно. Отправляйся-ка ты подальше от Зары. Чтобы завтра утром и духу твоего тут не было, уяснил?
— Прости, что? — Я был готов к чему угодно, но только не к такому совету. — Хочешь, чтобы я трусливо сбежал, бросив свой народ на произвол судьбы?
— Если точнее, то на мой собственный произвол. Я боюсь, что и будучи марионеткой, ты сумеешь наломать дров, и потому буду работать сам. А ты отдыхай с чистой совестью: все, что можно было испортить, ты испортил. Мои поздравления: твой возвышенный долг перед народом исполнен!
— Ты что, хочешь использовать мой облик и тем самым обманывать всех вокруг? Не боишься, что тебя раскроют?
— Такая вероятность имеется, но я приму все меры предосторожности: не сегодня родился. Все равно это лучше, чем пускать дело на самотек и позволять тебе и дальше усугублять ситуацию. Так что посиди смирно, пока я все не улажу.
— А ты уладишь? — спросил я с сомнением.
Рэй был превосходным политиком, но уж в слишком сложную ситуацию я угодил. Межгалактические отношения считаются одними из самых запутанных и неоднозначных.
— Гарантии дать не могу, но постараюсь. В конце концов, эта грязная лужа для меня как дом родной. И с уродами мне справиться будет проще, ведь я в какой-то мере один из них. Так что не бойся: я разберусь с теми дядями, которые тебя обижали. Думаю, это будет даже забавно.
Я еле удержался от того, чтобы скорчить гримасу: как все-таки обидно терпеть насмешки ради того, чтобы тебя вытащили из беды.
— Спасибо.
Что там ни говори, а Рэй все-таки откликнулся на мою просьбу.
— Ладно, хватит болтать, я работать пошел.
Он и в самом деле собрался уйти, но я схватил его за рукав, внезапно вспомнив об одной важной вещи.
— Постой! Рэй… Как она там?
Мне не потребовалось пояснять, кого я имею в виду.
— Нормально. Да. Все хорошо. — Его голос прозвучал напряженно, и это меня встревожило.
— Рэй.
— Да?
— А если откровенно?
— Слушай, Локи, у тебя своих проблем по горло, зачем тебе чужие?
— Речь идет о моей матери! Отвечай!
— Ладно… — протянул Рэй неохотно. — В общем, тревожусь я за неё.
— А в чем дело?
Я затаил дыхание и прижал правую руку к сердцу. Все мои политические проблемы вдруг показались несерьезными и даже смешными. Если с мамой действительно что-то не так…
— Она заболела.
Как же иногда раздражает привычка Рэя цедить информацию в час по чайной ложке!
— Чем заболела?
— Тобой.
Рэй внимательно поглядел на меня, ожидая реакции.
— В смысле?
— Ты ведь помнишь, что она никогда и ни при каких обстоятельствах не должна была увидеть тебя вновь?
— Ну.
— А она видела тебя мельком сквозь иллюминатор, мы не досмотрели. А потом она еще и на твои фото в ГалаСети наткнулась. И понеслось… Ты снишься ей каждую ночь, и бывает так, что она и думать ни о чем другом, кроме тебя, не может. Она часами просматривает твои фотографии и… плачет.
— Плачет?! Но почему?
— Потому, что никогда не увидит тебя вживую. Видишь ли, она думает, такому важному человеку, как ты, плевать на неё, думает, вас отделяет бесчисленное множество социальных ступенек. Вот и страдает. Ты запал ей в душу, стал её главной мечтой, но мечтой неосуществимой.
Узнав эту новость, я испытал противоречивые чувства. С одной стороны, было приятно, что мама обо мне думает и мечтает встретиться, но с другой — Фриггу было жалко до боли. Все-таки не надо было мне в тот день провожать «Северную Звезду». А может, ей бы и одних фотографий хватило… Кто знает?
— А с этим ничего нельзя поделать? Нельзя ей как-то помочь? — спросил я, жалея, что нельзя прилететь к Фригге или хотя бы сообщить ей, что мне вовсе на неё не плевать.
— К сожалению, современная наука в этом плане бессильна. Но я не отчаиваюсь и пробую бытовые методы: пытаюсь отвлечь её от болезненных мыслей. Но удается мне это далеко не всегда. Что ж, поживем — увидим.
— Знаешь, а ведь я тоже ужасно скучаю по ней, вспоминаю, вызываю в памяти её образ… Мне так не хватает её! Я бы все на свете отдал за одну только мимолетную встречу с ней! — эмоции выплеснулись сами, я не сумел их сдержать, но попытался хотя бы закончить на спокойной ноте: — Но я знаю — нельзя, можешь не повторять.
— Ей хуже, — покачал головой Рэй. — Намного. Ведь ты знаешь, откуда у тебя такие мысли и желания, а она — нет! Она и понятия не имеет, почему её так к тебе тянет, и это её пугает до слез. Она думает, что сходит с ума. Посуди сам, разве можно так сильно полюбить человека, с которым ты даже ни разу не разговаривал, и видел лишь мельком? Вот и она считает, что нет, и потому её чувства кажутся ей ненормальными.
— А если она узнает правду о своем прошлом, ей станет легче? — спросил я, понимая, что надежда моя наивна и призрачна.
— Скорее наоборот. Неизвестно, что произойдет с её разумом, если она узнает, какая страшная участь её постигла. Мы не будем рисковать. А теперь иди. Наш разговор окончен.
Произнеся все это, Рэй бесцеремонно растворился в воздухе, даже не удосужившись попрощаться. Я махнул рукой в пустоту и поспешил к оставленному мной у дворца «Экстриму», на ходу раздумывая, куда же теперь отправиться.
========== Глава 2 ==========
Мой выбор пал на базу Агентов: шагая к космическому кораблю, я вспомнил, что Леонора еще давно просила меня заглянуть к ней, чтоб разобраться с бывшими вещами и документами Фригги, которые теперь автоматически перешли в мою собственность.
Свой «Экстрим» я увидел издали — он одиноко стоял посреди площадки. Эта картинка — маленький, едва заметно серебрящийся кораблик среди безжизненной пустоты — отозвалась в моем сердце болью. В глубине души я даже догадывался, почему для меня это не просто деталь, выхваченная из серых и однотипных будней.
Накрапывал мелкий, досаждающий своей монотонностью дождь, и капли прозрачными бусинами оседали на обшивке «Экстрима». Я почему-то вспомнил, как Рэй купил мне его на выставке, не моргнув глазом заплатив из своего кармана неимоверное количество юнитов. А потом мама возмутилась, что бывший преступник выбросил на ветер деньги, которые могли бы помочь нуждающимся.
Вспомнил, и по щеке скатилась слеза. И почему все мои мысли, какими бы отстраненными они ни были, рано или поздно извилистыми тропинками возвращаются к самому близкому и дорогому мне человеку? Я пытался не подпускать их к запретной теме, окружить образ матери невербальной, но прочной стеной, отгородить его от сознания. Пытался упорно и долго, но… нет.
Все возведенные мною преграды рушились, не выдерживая натиска эмоций. И все повторялось заново. Эх, сколько бы я дал за то, чтобы забыть, стереть свое прошлое из памяти и начать жить с чистого листа. И пусть в моей жизни появятся новые люди, которых я смогу искренне полюбить, и к которым смогу искренне привязаться.
Сейчас я так не смогу. И дело будет даже не в том человеке. Он может быть замечательным, может быть даже лучше мамы, но мое сердце останется холодно, а душа не пожелает раскрыться. Я замкнусь в себе, а этот новоявленный «идеал» в лучшем случае станет для меня мимолетным отдыхом, а в худшем — начнет раздражать.
Я чувствовал, что уже никогда не смогу быть с кем-то открытым и искренним, а рана, образовавшаяся в душе, никогда не исцелится. Напротив, с каждым днем она будет все разрастаться, пока не поглотит меня целиком, и я ничего не смогу с этим поделать.
Я чувствовал, что медленно умираю… И спастись я мог, только стерев себе память и начав все с нуля. Но у меня не было права на такой ход: я должен помнить все, чтобы… чтобы…
Смутная мысль формировалась в моей голове, приобретая все более четкие очертания, но так и не сложилась в логическое умозаключение. Я просто знал, что обязан помнить, и для меня уже нет пути в новую жизнь. И не потому, что так сказали Рэй и Ника (а они говорили, и не один раз). На их мнение мне было плевать.
Да, я отказался от этого легкого и безболезненного метода. По правде говоря, он никогда не казался мне совершенным. Был в нем один крупный изъян, о котором я знал не понаслышке.
Вместе с воспоминаниями я неминуемо потеряю частичку собственной личности, и, скорее всего, частичку значимую. Странно… иногда мне хотелось стать другим человеком, сбросив с плеч груз непосильного бремени, а иногда хотелось остаться таким, как сейчас: разбитым, измученным, едва живым. Вот ведь ирония… Столько всего пережил, а разбираться в собственных чувствах так и не научился. И теперь вокруг не было никого, кто помог бы мне это сделать. А раньше у меня была мама… И снова мысли вернулись к ней!
Я с досады пнул ногой обшивку корабля. Даже его внешний вид заставлял вспоминать Фриггу. Для полета в другую галактику мы были вынуждены замаскировать «Экстрим» под «Северную Звезду», и эту маскировку я так и не снял.
И теперь огромные синие звезды, сверкающие на ослепительно-белоснежных крыльях, пленяли мой взор, как в тот раз, когда я увидел этот корабль впервые и поразился его совершенству. Мы с матерью тогда летели за Рэйчел и Дэмисом, и Фригга рассказала мне о своей ошибке, а потом мы стали напарниками…
Нет, нельзя думать об этом! Я не должен забывать, но и прокручивать все время в голове не должен тоже. Надо жить настоящим, не оглядываясь назад без веской причины.
Но маскировка «Экстрима» под «Северную Звезду» не давала покоя. Я сел в кресло пилота, открыл панель управления, нашел раздел «дизайн покрытия» и дал волю своей фантазии.
Я решил создать композицию, которая станет отражением моих эмоций. Мне уже давно хотелось выразить все то, что таилось внутри, подарить ощущениям и мыслям наглядные очертания. Возможно, так мне было бы легче в них разобраться.
И я принялся рисовать. Это не было полноценной картиной, несущей в себе однозначный смысл, это была просто игра разных красок.
Я экспериментировал с холодными тонами: бирюза, аквамарин, циан, лазурь и еще около сотни оттенков причудливо переплетались, образуя временами гармоничную, а временами резкую и угловатую картину. Я не пытался создать что-то великое, а просто хотел передать свои чувства, не всегда гладкие и красивые.
Работа захватила меня целиком. Одна за другой исчезали мысли, вплетаясь в палитру оттенков и становясь её частью. Обретая воплощение, они отпускали меня, переставали мучать… чтобы через какое-то время нахлынуть опять.
Но это будет потом. А сейчас я позабыл обо всем и наслаждался свободным полетом фантазии. Никогда не думал, что создание картины может так сильно повлиять на сознание. Хотя, если бы я не был так сильно подавлен, наверное, этого бы не случилось. Не даром ведь говорят, что истинные шедевры создаются на пике тяжелых переживаний. Ведь искусство — это прежде всего воплощение ощущений, эмоций и мыслей, а уж потом пресловутая техника.
На одной технике работу не сделать шедевром, теперь я был в этом уверен. Создатель может быть мастером, но если он не оставит в своем детище частичку души, это будет просто хорошо сделанная работа. Такую вещь легко продать богачам, что кичатся своею библиотекой, но при этом едва ли прочли их неё хоть одну книгу; богачам, что покупают картины, чтобы только удивить свое окружение.
Да, на таких вещицах можно неплохо заработать. Но не больше. Истинный шедевр — это не техника и аккуратность. Шедевр — это отпечаток души. Шедевр не создать на заказ. Никогда. Они всегда возникают спонтанно и едва ли зависят от воли создателя. Шедевр не может понравиться всем, в отличие от качественной, созданной на продажу работы. Шедевр уникален и неповторим. Технику можно скопировать, а эмоции и чувства — никогда.
Я смешивал цвета и наносил их на поверхность «Экстрима», заведомо зная, что если людям понравится композиция, и они попросят её воссоздать, я откажусь. У меня не выйдет этого повторить, как бы сильно я ни старался.