В зале застыла гробовая тишина. Ошеломленные взгляды жгли спину, но мне было все равно. Маэстро Антониус медленно посмотрел на меня и прищурился.
– Антониус, не обращай на нее внимания, – вмешался отец. – Она сама не знает, что говорит.
Старый мастер досадливо отмахнулся.
– Вы правы, фройляйн, я сам выбираю себе учеников, – с расстановкой произнес он. – И хотя ваш брат – чрезвычайно одаренный музыкант, ему не хватает некой, как это сказать… je ne sais quoi?[15]
Его претенциозность была еще гнуснее, чем снисходительность; его французский – не лучше моего, да еще с явным итальянским акцентом.
– Так чего же именно, маэстро? – спросила я.
– Гениальности, – довольный подбором слова, заявил старик. – Подлинной гениальности.
Я скрестила руки на груди.
– Прошу, маэстро, выразите вашу мысль точнее. Боюсь, мы, отсталые крестьяне, лишены вашего богатого житейского опыта.
Над аудиторией пронесся шепоток. Теперь любопытствующие взгляды были направлены на маэстро Антониуса.
– Лизель, ты забываешься! – одернул меня папа.
– Нет, нет, Георг, – перебил скрипач, – в словах юной барышни есть резон. – Он фыркнул. – Подлинная гениальность – это не только технические навыки, верно? Выучить правильные ноты способен любой дурак. А вот чтобы соединить эти ноты вместе и создать нечто большее, нечто настоящее, требуется… страсть и яркий талант.
Я согласно кивнула.
– Если составляющие гениальности – это техническое мастерство, страсть и талант, в таком случае… – я старалась не смотреть на папу, – моего брата, очевидно, подвел выбор произведения.
Это высказывание подогрело интерес старика. Кустистые брови поползли вверх, птичьи глаза-бусины на мясистом лице заблестели.
– Стало быть, юная фройляйн мнит себя лучшим наставником, чем ее отец? Что ж, я заинтригован. Вы позабавили меня, барышня. Сделайте одолжение, поделитесь с нами, какое произведение вы сами рекомендовали бы брату?
Йозеф метнул на меня взгляд, полный ужаса, я ответила ему короткой улыбкой – улыбкой фейри, как он ее называл, озорной и лукавой. Подошла к фортепиано. Франсуа любезно уступил мне место. Йозеф заметно нервничал, однако доверял мне, доверял полностью. Я положила руки на клавиши и заиграла повторяющуюся цепочку шестнадцатых, стараясь как можно точнее имитировать скрипичное пиццикато. Взор Йозефа просветлел: он узнал остинато[16]. Да, Зефф, – мысленно обратилась к нему я. – Мы с тобой исполним «Зиму».
Брат вскинул скрипку, занес смычок над струнами. После второго такта он закрыл глаза и начал играть ларго – вторую часть скрипичного концерта Вивальди фа минор «Зима».
Мелодия была нежной и немного грустной; в детстве папа часто играл ее нам вместо колыбельной. Произведение оказалось достаточно простым, чтобы Йозеф уже в трехлетнем возрасте по слуху исполнил его на своей детской скрипке размером в одну четверть, однако в нем было куда расти и совершенствоваться. Брат экспериментировал с мелизматикой и импровизацией, шлифуя пьесу до тех пор, пока не превратил ее в свою собственную. Никто не мог передать все оттенки ностальгии и светлой тоски, наполняющей это произведение, столь выразительно, как Йозеф. С годами мастерство росло, и он, продолжая исполнять эту музыку, добился полного единения с инструментом. Из всех сонат и концертов, разученных Йозефом, это сочинение звучало ближе всего к его собственному голосу, и скрипка в нем по-настоящему пела.
Музыка лилась, услаждая слух публики, плела волшебные чары, сгущая благоговейную тишину, делая ее священной.
Эта часть концерта не отличалась продолжительностью и совсем скоро подошла к концу. Движения Йозефа на последнем ритардандо[17] замедлились, прозрачная трель растаяла в воздухе. В такт ему, я тоже замедлила темп; финальная нота, неярко мерцая, угасла.
Трепетное воспоминание об этой последней ноте какое-то время нас не отпускало, а затем зал взорвался аплодисментами и первым зааплодировал сам маэстро Антониус. Вскочив со своего места, Франсуа громко выкрикивал: «Браво! Брависсимо!»
Йозеф покраснел от смущения и широко улыбнулся, глаза его радостно сияли. Неожиданно он заиграл третью часть «Лета» Вивальди – престо. Энергичная, быстрая музыка требовала виртуозного исполнения, и тут я ничем не могла помочь. Партию аккомпанемента в ларго я переложила для фортепиано сама, но другими частями концертов, входящих в цикл «Четыре времени года», не занималась. Франсуа кивнул мне, я встала из-за инструмента.
В мгновение ока он присоединился к Йозефу, и они заиграли дуэтом. Если скрипка делала акцент на вибрирующих трелях, Франсуа усиливал напор аккордов; если Йозеф уходил в диминуэндо[18], аккомпанемент также звучал вполголоса. Франсуа безошибочно чувствовал, где нужно отступить в тень, чтобы солист мог продемонстрировать свою великолепную технику, и как соединить части аккомпанемента, чтобы стыки между ними были незаметны. В горле у меня стоял комок: этот стройный темнокожий считывал негласные знаки моего брата даже лучше меня. Он на лету ловил ритм, заданный Йозефом, и легко встраивался в любую музыку – и хорошо ему известную, и незнакомую.
Финал был потрясающим: последняя нота прозвучала у обоих в идеальный унисон. Зал потряс шквал аплодисментов. Отец потрепал Йозефа по плечу и с гордостью сообщил всем и каждому, что именно он обучил мальчика всему, что тот умеет. Мастер Антониус поздравил своего подопечного с блестящим экспромтом.
– Экий ты хитрец, Франсуа! А я ведь и не догадывался, что ты играешь Вивальди. – Ну, а ты, – старик повернулся к Йозефу, – сумел доказать, что обладаешь вкусом и проницательностью. Вивальди! Il Prete Rosso или Рыжий священник, как называют его у нас на родине, сделал много для развития скрипичной музыки, хотя некоторые, – маэстро Антониус бросил взгляд на папу, – более не желают признавать его гений.
Исполнить Вивальди предложила я, а не Йозеф, но стоит ли об этом теперь, когда сей незначительный факт смыло бурным эффектом, который произвела его игра?
– Благодарю, маэстро. – Лицо Йозефа раскраснелось, глаза горели.
Я попыталась привлечь его внимание, чтобы поздравить, но мой брат не видел никого и ничего, кроме Франсуа. Темнокожий юноша также не сводил с него взора.
Я отвернулась. Отец громко провозглашал тосты и пил за здоровье сына, а наша мама – строгая, несгибаемая, лишенная всякой сентиментальности – в открытую плакала, утирая слезы передником. Констанца, удобно устроившаяся у огня, одобрительно кивала, а Кете…
Мое сердце замерло. Где Кете? Ушла, прошелестел чей-то голос мне в ухо.
Я вздрогнула и оглянулась. Никого. Но краешек уха еще чувствовал незримое прикосновение чужих губ. Ликование вокруг меня продолжалось, а я словно бы оказалась за чертой и не могла разделить общей радости.
«Кете», – прошептала я. Ушла, повторил голос. На этот раз я увидела его обладателя.
Он стоял в дальнем конце зала, прислонившись к стене со скрещенными на груди руками. Высокий элегантный незнакомец. Король гоблинов.
Он был неподвижной точкой, вокруг которой вращалось все остальное. Действительностью, на фоне которой все остальное – лишь отражение. Его фигура являла собой резкий контраст с размытой реальностью, как будто в этом мире теней и иллюзий существовали только я и он. Король гоблинов улыбнулся мне, и я потянулась к нему каждой клеточкой своего тела. Одной этой улыбкой он мог заставить меня плясать.
Он кивнул, указывая на дверь, что вела на улицу, и заскользил сквозь толпу, как призрак, бесплотный дух или туман. Те, кого он аккуратно отодвигал со своего пути, даже не замечали его прикосновений и лишь на секунду прерывали разговор, словно ощутив внезапный сквозняк. Ни одна живая душа в зале не видела Короля гоблинов. Зримым он был только для меня.
На пороге он обернулся, через плечо бросил взгляд на меня, изогнул серебристую бровь. Идем.
Это было не приглашение, а приказ. Я ощутила зов всем телом и все же попыталась ему воспротивиться.
Сверкнул льдистый взор; мне стало страшно. Я задрожала, но не от холода. В груди ломило, но не от боли. Ноги задвигались сами по себе, помимо моей воли, и я последовала за Королем гоблинов из света во тьму.
Высокий элегантный незнакомец
– А он хорошо играет, твой брат.
Я заморгала. Вокруг меня все было погружено во мрак, и прошло немало времени, пока я начала различать в нем очертания предметов. Деревья, полная луна. Роща гоблинов. Я не помнила, как туда попала.
Тихий голос обвил меня легчайшим шелком:
– Я доволен, весьма доволен.
Я обернулась. Король гоблинов стоял у одной из старых ольх, правой рукой обнимая ствол, а левую небрежно положив на бедро. Всклокоченные волосы торчали во все стороны, как перья, хохолок или нити паутины; луна подсвечивала их сзади, превращая в серебристый ореол вокруг головы. Его лицо было ангельски-красивым, зато ухмылка – определенно дьявольской.
– Здравствуй, Элизабет, – негромко произнес он.
Я растерянно молчала. Как полагается обращаться к Эрлькёнигу – Лесному царю, Владыке зла, повелителю Подземного мира? Как разговаривать с легендой? Разум лихорадочно пытался унять разбушевавшиеся эмоции. Король гоблинов стоял передо мной – не зыбкое воспоминание, но существо из плоти и крови.
– Mein Herr[19], – сказала я.
– Какая учтивость. – Голос был сух, как осенние листья. – Ах, Элизабет, к чему эти формальности? Мы ведь знаем друг друга всю жизнь.
– Тогда зови меня Лизель, просто Лизель.
Король гоблинов улыбнулся, блеснув кончиками острых зубов.
– Спасибо, я предпочитаю Элизабет. Лизель звучит по-детски, тогда как Элизабет – имя для женщины.
– А как мне называть тебя? – спросила я, стараясь сдержать дрожь в голосе.
И снова хищная ухмылка.
– Как пожелаешь, – промурлыкал он. – Как пожелаешь.
Я не поддалась на это мурлыканье.
– Зачем ты привел меня сюда?
– Ц-ц-ц. – Король гоблинов с укором покачал узким длинным пальцем. – А я считал тебя достойным противником. Мы играли в игру, фройляйн, но, кажется, ты не настроена меня развлекать.
– В игру? – переспросила я. – В какую игру?
– В лучшую на свете. – Расслабленность из его позы исчезла, он весь резко подобрался. – Я забираю у тебя нечто дорогое и прячу. Если ты не идешь искать, я оставляю это у себя.
– И каковы же правила?
– Правила просты. Кто нашел, берет себе. Замечу, ты не приложила должного старания. Жаль. – Король гоблинов обиженно надул губы. – А как часто мы с тобой играли, когда ты была ребенком! Помнишь, Элизабет?
Я закрыла глаза. Да, в детстве я играла с Лесным царем, когда Кете ложилась спать, а Зефферль еще не умел говорить. Тогда еще я была самой собой, тогда время и груз ответственности еще не успели обстругать меня и превратить в щепку, тень меня прежней. Я бегала в Рощу гоблинов поздороваться с повелителем Подземного мира. Я – в шелках и атласе, он – в парче и дорогом кружеве. Для нас играл оркестр, а мы танцевали – под музыку, которая звучала в моей голове. Именно в то время я начала записывать обрывки мелодий, впервые стала сочинять.
– Помню, – глухо ответила я.
И все-таки: что мне запомнилось – реальные события или воображаемые? Сперва игра «понарошку», после – воспоминания. Я видела, как маленькая Лизель танцует с Королем гоблинов – тот всегда чуть старше, всегда чуточку недосягаем, – с Королем гоблинов, который воплощал в себе все ее детские фантазии, говорил, что она красива и любима. Что она достойна любви. Это реальное воспоминание или только греза?
– Помнишь, но не все. – Он склонился надо мной.
Мы больше не были одного роста; теперь он высок и худ, как тростинка. Обычного человека с такой фигурой назвали бы долговязым, но ведь он не обычный человек, он – Эрлькёниг, наделенный сверхъестественной грацией. Каждое его движение было изящным, плавным, отточенным. Стоя за моим плечом, он выдохнул мне в шею:
– Помнишь наши маленькие азартные игры, Элизабет?
Пари. Гоблины обожают делать ставки, говорила Констанца. Если хитростью вовлечь их в игру, они будут ставить до тех пор, пока не проиграются в пух и прах.
Я вспомнила наши незатейливые игры в загадки и скромные ставки. На кону, словно карты из колоды, – желания, надежды, «интерес».
В какой руке золотое колечко?
Я вспомнила, как со смехом ткнула пальцем наугад.
На что играем, малютка Лизель? Что отдашь, если проиграешь? Что получишь, если выиграешь?
Что я тогда ответила? Меня вдруг охватил дикий, безумный страх: с чем была готова расстаться юная Лизель? Чем так легко пожертвовала?
– Ты проиграла. – Король гоблинов обошел вокруг меня, точно волк, загоняющий оленя. – Ты всегда проигрывала.
Я постоянно ошибалась с выбором. Вожделенный приз ни разу не оказался там, где я предполагала. Возможно, игра с самого начала велась не в мою пользу.
– Ты пообещала мне кое-что очень нужное, – продолжал Король гоблинов, растягивая слова. – Нечто такое, что я мог получить только от тебя. – Его глаза сверкнули во тьме. – Я великодушен, Элизабет, однако ждать вечно не собираюсь.
– И что же я пообещала? – шепотом спросила я.
Король гоблинов захихикал, и этот звук пронзил меня слабым разрядом тока.
– Будущую жену, Элизабет. Ты пообещала мне невесту.
Слово упало с его губ, точно капля воды – в чашу, разойдясь у меня в груди рябью страха.
…Приходит зима, и Король гоблинов выезжает на поиски невесты.
– Боже, – прошептала я. – Кете…
– Вот именно, – прошелестел Король гоблинов. – Я ждал, терпеливо и долго, но ты так и не пришла. За это время ты лишь отдалилась, а потом и совсем обо мне забыла.
– Я никогда о тебе не забывала, – возразила я и не солгала. Да, я перестала фантазировать, однако по-прежнему хранила память об Эрлькёниге. Выбросить его из жизни для меня все равно что вынуть из груди сердце.
– Правда? – Он потянулся ко мне, чтобы откинуть с лица выбившуюся прядь, но заколебался. Сжал пальцы в кулак, опустил руку. – Значит, ты отреклась от меня, а это еще большее предательство, нежели забвение.
Я отвернулась, не в силах смотреть ему в лицо.
– Сперва твой отец, потом ты, а теперь и твой брат, – сказал он. – Одна Констанца верна мне. Время Дикой охоты заканчивается, никто более не внимает ее зову.
– Я внимаю. Чего ты от меня хочешь?
– Ничего, – с оттенком грусти промолвил Король гоблинов. – Слишком поздно, Элизабет. Игра окончена, ты потерпела поражение.
Кете.
– Где моя сестра? – дрожащим голосом спросила я.
Король гоблинов не ответил, но его губы растянулись в тонкой, словно лезвие ножа, улыбке, которую я скорее почувствовала, чем увидела.
Есть только одно место, где может находиться Кете. Глубоко под землей, в царстве Эрлькёнига и его гоблинов. В Подземном мире.
– Игра еще не окончена, – заявила я. – Ты сделал только первый ход.
На этот раз я заставила себя посмотреть ему в глаза. В ярком сиянии луны они отличались по цвету: один был серым, как зимнее небо, другой – коричневато-зеленым, словно мох, пробивающийся сквозь мертвый суглинок. Волчьи глаза. Дьявольские. Способные видеть в темноте. Видеть меня насквозь.
– В первый раз я выбрала не ту руку. – Соль. Прослушивание. Вина зажала меня в тиски: я предпочла Йозефа Кете. Очередная ошибка.
Его улыбка сделалась шире.
– Отлично.
– Ладно, – я вздернула подбородок, – я сыграю в твою игру. Если найду Кете, ты ее отпустишь.
– И все? – разочарованно протянул он. – Что же это за игра, если ты не готова чем-то пожертвовать?
– Правила просты, так ты говорил? Кто нашел, берет себе. Ты забрал – я проиграла. Ты прячешь – я ищу. Кому не повезло, тот и побежден. Игра ведется до… скажем, трех раундов.