Бакстер-Браун облегченно вздохнул. Он мог найти Блумсфильд, дом леди Эберлоу и перекошенную створку, даже с закрытыми глазами.
Доктор без особых усилий проник внутрь; белый луч карманного фонарика скользнул по белым чехлам мебели и свернутым коврам в строгой викторианской гостиной.
Поднялся по широкой винтовой лестнице, исчезающей в сумрачной вышине, и распахнул на втором этаже дверь в спальню леди Эберлоу. И окаменел от ужаса, словно перед ним возникло чудище.
Комната была ярко освещена. Горели все двенадцать рожков огромной люстры с хрустальными подвесками, а позади диванчика, обитого желтым бархатом, сиял розовый светильник. Ночной посетитель не поверил, что обитатели, покидая дом, забыли погасить свет, ибо в пустой и холодной комнате все, кроме освещения, свидетельствовало, что здесь давно никто не живет.
Бакстер-Браун с трудом дышал, словно на плечи лег слишком тяжелый груз.
— Ну и пусть… — пробормотал он, — все равно надо… иначе я конченый человек.
Его глаза остановились на венецианском зеркале глубокой зеленой воды, висящем на дальней стене. Он подошел к нему и приподнял — ярко вспыхнули четыре медные головки болтов встроенного в стену сейфа.
Стальной инструмент справился с дверцей без особых усилий.
— Наконец-то… наконец-то… — всхлипнул Бакстер-Браун. По его лицу потекли слезы радости, когда он увидел толстые стопки банкнот и три желтых столбика соверенов.
Карманы его раздулись; он весело взмахнул полуторафутовым ломиком, которым вскрыл сейф. И вдруг его сердце тоскливо сжалось; внизу хлопнула дверь, на лестнице послышались быстрые шаги, сухо щелкнул взвод револьвера. Бакстер-Браун превратился в каменную статую. И даже не шелохнулся, когда увидел тяжелый могучий силуэт в проеме двери и крохотную злую мордочку револьвера, нацеленного ему в лоб. Но роковой выстрел не последовал, а мужчина не успел даже крикнуть. Стальной ломик выскользнул из рук взломщика, со свистом ракеты пронесся по воздуху и нанес удар. Взломщик не успел мигнуть, как тело охранника рухнуло на пол — из головы хлестала кровь, образуя лужу крови. Лицо трупа обратилось в месиво.
Бакстер-Браун с невероятным усилием оторвал приросшие к полу ноги. Но, собравшись с силами, невероятным прыжком перескочил через труп.
На лестничной площадке обернулся.
Яркий свет заливал вскрытый сейф, разбитую голову охранника, а под светильником…
Врача не трогало зрелище насильственной смерти — он привык к ней, — но между абажуром светильника и подушками дивана в воздухе, словно в зубах невидимого курильщика, висела Полли.
Он сразу узнал любимую трубку по обожженной головке и трем крестикам. Его охватило необоримое желание вернуться, перепрыгнуть истекающий кровью труп и забрать ее, как вдруг из головки вырвалось кольцо дыма, второе, третье… потом Полли яростно запыхтела, наполняя комнату плотным голубоватым туманом — она курила сама… сама…
Бакстер-Браун бросился в ночь, окунулся в смог и, блуждая в густом тумане, потратил три часа, чтобы добраться до Клиссольд-Парк и своей ледяной комнаты.
Пока он отсутствовал, порыв ветра распахнул окно, и серые волокна тумана призрачной каруселью клубились вокруг лампы.
Прошло десять лет. Знакомые доктора Бакстер-Брауна не подозревали, что у него среди массы ненужных вещиц хранится самый ужасающий магический инструмент, когда-либо оставленный людям адскими силами, а именно черное зеркало доктора Джона Ди.
Не будем упоминать о кольце Тота, гримуарах Соломона, сосудах с гомункулами Карпантье. Только черное зеркало позволяло людям ускользать из тесной тюрьмы плоти и чувств и находить дорогу в тумане ненависти, любви и знания, из которых Верховным Божеством сотворены призраки и вечные духи-скитальцы.
Откупив в Камден-Таун консультационный кабинет старого врача, мечтавшего о сельском доме на берегу ручья с форелью в родном Девоншире, Бакстер-Браун обрел счастье и спокойствие. Отрастил брюшко, отпустил галльские усы. Лицо его лоснилось, ибо он пристрастился к хорошей кухне.
Теперь врач носил костюмы в клетку от Карзон Броз и обедал в ресторане Баччи, где ценил рагу из кролика в соусе и печенного на решетке угря.
Вступил в члены клуба игроков в вист в таверне «Кингфишер» и неплохо играл.
И последние годы вряд ли больше трех или четырех раз извлек из красного шелкового футляра темное магическое зеркало.
Без любопытства и ужаса он склонялся над ним, не пытаясь разгадать страшную тайну, и больше никогда не воспользовался могуществом, заключенным в глубинах черного камня.
Однако полного равнодушия не проявлял, и иногда перед его взором проносилась бородатая фигура в поножах.
Некоторые события не позволили полностью забыть о Полли.
И, прежде всего, жалкая смерть Сламбера.
Бакстер-Браун снял в Камден-Таун один из живописных домов, гордость рантье двадцатых годов девятнадцатого века, сложенных из древнего камня с таким хитроумием и умением, что им удалось избежать алчности разрушителей древностей и строителей новых безвкусных сооружений.
На первом этаже, где тянулась анфилада низких комнат, он устроил приемную, врачебный кабинет и крохотную лабораторию для приготовления мазей и сиропов собственной рецептуры, пользовавшихся заслуженной славой и спросом.
Гостиная на втором сверкала новой мебелью и ремесленными подделками — здесь доктор отдыхал, не стремясь к иным развлечениям.
Он редко звал в гости, оставаясь истинным мизантропом.
Среди малочисленных друзей, кому он охотно открывал доступ в грошовый рай, был добряк мистер Сламбер, бывший надзиратель лицея. Он не нажил богатства и с трудом перебивался с хлеба на воду, занимаясь корректурой в третьестепенных издательствах. В таверне его ежедневные расходы сводились к двум пинтам эля, а если он выпивал третью, то только благодаря щедрости Бакстер-Брауна.
Поговаривали, что его вечернее меню состояло из единственного яйца вкрутую или тушки селедки. Что побуждало доктора угощать приятеля холодным мясом или запеченной в соли дичью, заказанным в соседней таверне?
Мистер Сламбер не славился красноречием, если речь не заходила о его коньке — старинных методах освещения. Молчальник превращался в лирического поэта, когда говорил о подсвечниках, фитилях и лампах Карселя. Поэтому бывший надзиратель превратил Бакстер-Брауна чуть ли не в бога в день, когда тот приобрел у старьевщика Чипсайда длинную и высокую лампу из синего стекла, снабженную водяной лупой и медным крючком, которая светила влажным зеленоватым светом.
— Клянусь вам, это — Кантерпук! — вскричал он в приступе энтузиазма.
— Кантерпук?
— Так звали знаменитого жестянщика, жившего в Боро в 1790 году, — сообщил мистер Сламбер, — подобные лампы заслуженно создали ему громкую славу.
Бакстер-Браун промолчал, но при каждом посещении Сламбера луна Кантерпука радовала мягкую и простецкую душу бывшего надзирателя лицея.
Как-то ночью Бакстер-Браун проснулся от чувства опасности.
Он уже несколько лет не мог спать в темноте и оставлял у изголовья ночничок с поплавком, чье желтое пламя без особого успеха боролось с молчаливой ордой теней.
Крохотный язычок огня выхватил из мрака враждебную тень с блистающим кинжалом в руке. Испуганный Бакстер-Браун увидел, как взметнулся клинок, а из тьмы выступила черная маска. Он зажмурился, ожидая удара, когда произошло непонятное. Нож вдруг выпал из руки убийцы и воткнулся в пол, из-под маски донесся короткий хрип, потом стон боли и отчаяния. Человек умирающим голосом прошептал:
— Простите меня… Я хотел взять Кантерпук.
Вор, умерший с этим жалким признанием на устах, был беднягой Сламбером.
Врач хотел спросить себя, каким образом внезапный сердечный приступ сразил его старого друга и спас жизнь ему, когда увидел Полли.
Она висела в футе над ночником, выпуская маленькие круглые кольца из головки, помеченной тремя крестиками. Кольца были ровные и плотные, довольные, если так можно сказать, своей идеальной формой.
Бакстер-Браун приглушенно вскрикнул и протянул к ней руку; жест его оказался неудачным, ибо загасил хлипкое пламя. Когда он зажег ночник, трубки и в помине не было, а в комнате воняло дешевым табаком.
Он спас репутацию мистера Сламбера, спрятав маску и кинжал и уложив труп на скамейку сквера в ста шагах от дома.
Эдди Бронкс была бы красива, даже очень красива, не придай базедова болезнь какого-то испуганного выражения ее светло-голубым глазам.
Бакстер-Браун встретил ее у Литтлвуда, корнхильского фармацевта, которому обещал передать свою лабораторию и тайну изготовления мазей.
Эдди с удовольствием беседовала с ними, поскольку, как любила с гордостью повторять, «была собратом по профессии». Она работала помощницей медсестры в Нью-Чарити Хоспитал.
Бакстер-Браун никогда особо не жаловал женщин, но образ Эдди Бронкс заполонил его думы.
— При следующей встрече попрошу ее стать моей женой, — неоднократно повторял он сам себе.
Но следующая встреча, как и многие другие, заканчивались, а предложение руки и сердца так и не срывалось с уст доктора. Беседы касались лишь достоинств литтлвудских лекарств, лечения базедовой болезни и ее частных случаев, которые встречались у его пациентов.
Однажды осенним вечером Бакстер-Браун зашел к Литтлвуду — тот стоял, облокотившись на прилавок, у него дрожали губы, а руки были ледяными.
— Подумайте только, — простонал он, — малышка Бронкс только что ушла отсюда в полном отчаянии. Ее уволили после перепалки с главной медсестрой. Она хочет покончить с собой… Нет, нет, я знаю толк в этом, Браун… Не забывайте, что болезнь предрасполагает к неврастении… Она направилась в сторону Уотер-Воркс.
Литтлвуд сильно хромал и не мог догнать отчаявшуюся девушку.
Бакстер-Браун, как сумасшедший, понесся по темной улице и остановился, запыхавшись от бешеного биения сердца. Впереди под луной блестела поверхность водохранилищ.
— Эдди! Эдди! — в отчаянии закричал он.
И заметил девушку — та опасно перегнулась через хрупкие перила… Ночная вода готовилась принять ее в свои ледяные объятия.
— Дорогая… я хотел только…
Именно в этом странном месте и в более чем странных обстоятельствах произошло объяснение в любви и предложение руки и сердца.
Рыдающая Эдди Бронкс последовала за ним.
Он развел огонь в камине в гостиной, зажег все лампы, даже лунный Кантерпук, и дрожащими руками приготовил грог.
— Завтра, дорогая, я займусь брачной лицензией.
Она не слушала его, лицо ее поднялось к потолку, в глазах появилось тоскливое выражение.
— Что это, доктор Браун? — выдохнула она.
— Что? Но…
Она рухнула в глубокое кресло рядом с камином.
— Простите… кружится голова… сердце… Доктор, прошу вас, не курите!
Бакстер-Браун отставил в сторону стакан с грогом.
— Дорогая, я не курю!
Эдди Бронкс рывком вскочила на ноги.
— Там, в углу, человек с шлемом на голове… он прячется… я вижу его ноги под столом… они похожи на змей, — и вдруг закричала: — Он приближается! Боже правый!
Бакстер-Браун хотел ее удержать, когда она рванулась к двери, с невероятной силой оттолкнув его.
Он покачнулся, потерял равновесие и ударился головой о кресло, где она только что сидела.
А когда поднялся, услышал хлопок входной двери и бросился к окну.
Девушка бежала по пустынной улице, а когда он нагнулся, заклиная ее вернуться, различил чудовищную тень, которая бесшумно скользила вдоль поблескивающего тротуара.
Наутро из резервуара 2 водохранилища Уотер-Воркс в Камдене извлекли труп Эдди Бронкс.
Бакстер-Браун умер через год после ее трагического конца.
Последнее время его мучили приступы астмы, но он не лечился.
Литтлвуд часто навещал его, и именно он поведал о последних мгновениях жизни доктора.
— Он допустил роковую оплошность, — рассказывал аптекарь. — Хотя доктор Россендил велел ему сидеть дома и лежать в постели, он решил выйти на улицу. Лил проливной дождь, и он вернулся домой насквозь промокшим.
Я упрекнул его в небрежности и тут же уложил в постель.
— Что за безумие выходить в такую погоду, — пожурил я его, — зачем лишний риск?
— Надо было расплатиться с долгами, — загадочно ответил он.
Я измерил температуру — она подскочила до сорока, он бредил. Заговорил о непонятных вещах, в том числе о каком-то зеркале.
— Я хотел знать после стольких лет… Он обитает в нем… Он…
Слово Он произносилось с надрывом, и я приказал ему замолчать и успокоиться.
К утру доктору полегчало, температура упала. Я надеялся, что кризис миновал и он заснет.
Воспользовавшись передышкой, я решил отдохнуть и задремал в кресле.
Меня разбудили его крики.
Он сидел в кровати, задыхаясь, грудь вздымалась, как кузнечные мехи. Его окружало облако табачного дыма, хотя я знал, что он не курил.
— А, — кричал он, — вон он… конечно, он… теперь я знаю… она мне известна… Мерзавец, ты украл у меня трубку!!!
И рухнул бездыханным — жизнь его прервалась.
Но в последний момент доктор сделал странный жест, словно выхватывал что-то из воздуха. Когда рука его упала, кулак сжимал вересковую трубку с головкой, помеченной тремя крестиками.
Ее не удалось извлечь из его скрюченных пальцев. Думаю, Бакстер-Брауна похоронили вместе с ней.
Конец
Вне кругов
Написано для Лулу
Вероятно, я заснул в теплой постели под желтым туманом ночника с книгой Диккенса или Ройтера в руке. Потухшая трубка, как всегда, лежала на полу. Так я ежевечерне расстаюсь с повседневной жизнью, отправляясь в недвижное путешествие сна. Я проснулся у ночного ревущего моря. В ночном пробуждении нет ничего удивительного, поскольку оно граничит с фантазией сновидений, но, обретя равновесие в пространстве и времени, я убеждаю себя:
— Все это реально.
Реальность есть только там, где ты близок к Богу. Ближе всех к нему душа покойника. Я собирался задать вопрос пескам, морене и пенному приливу вод, когда послышался знакомый голос, а из-за дюны показалась Лулу.
Малышка — она навсегда осталась ребенком в моем сердце и памяти — яростно терла глаза.
— Дадди, — сказала она, — я отлично выспалась.
Доверчиво сунула свою лапку в мою большую неловкую ладонь.
Мы повернулись спиной к пустынному морю, и наши шаги зазвенели на плитах бесконечного бульвара, тянувшегося вдоль домов с безжизненными окнами.
Лулу устремила вдаль свои чудные темные глаза.
— Дадди, мне кажется, мы оба умерли, но это ничего не меняет, не так ли?
Она проглатывала слоги, как в далеком детстве.
— Нет, — подтвердил я и с силой сжал ее руку, — это ничего не меняет.
Теперь я знал, что ее рука никогда не вырвется из моей ладони, потому что никто не мог забрать ее у меня, никто — две вечности слились в одну.
— Дадди, — попросила она, — расскажи сказку.
— Жил-был однажды, — начал я.
— Хорошо, — кивнула она, — никогда не следует начинать сказку другими словами; они красивы, как сама сказка.
— Жил-был однажды бедный человек, которого люди заперли в тюрьму, запретив глазам и сердцу любоваться окружающим миром и радоваться ему.
Он постарел, ощущая постоянную боль, но боль была так велика, что продлевала жестокие годы заточения, а не сокращала их число. Но однажды боль перестала питать его сердце надеждой, и он умер.
— Принеси мне человека, пережившего самые сильные муки, чтобы я мог вознаградить его по справедливости и доброте, — велел Бог одному из архангелов. Дух Неба доставил душу умершего человека, и Он сказал: — Твое страдание было безмерным, и я хочу дать в награду безмерную радость. Вот мое небо, где звезды стали цветами, пусть оно станет твоим садом. Твое дыхание зажжет новые туманности, движение твоей руки погасит звезды, которые тебе не понравятся, ты мыслью изменишь орбиты, по которым несутся миры, ибо моя воля и моя радость станут отныне твоими.