— Ну и ладно, обойдусь без сторожа, ведь решетка открыта, — проворчал я.
Передо мной простиралась обширная зеленая лужайка, окруженная могильными плитами и огромными памятниками с эпитафиями.
— Хорошо населенное кладбище, — буркнул я себе под нос, — но оно не очень отличается от тех, что уже посещал.
Впрочем, вон тот бронзовый проходимец, который виднеется сквозь ветви ив, выглядит необычно.
Мой взгляд привлекла тяжелая зеленоватая статуя, вдвое превышавшая рост человека; истукан держал в руке чудовищного размера песочные часы и опирался на могильную плиту.
— Ты не очень красив, но велик и силен и должен прилично весить.
Не знаю, какие катаклизмы или скрытная работа непогоды искалечили лицо символического хранителя мавзолея, но скульптура внушала страх — изъеденное серой зеленью лицо отвратительно скалилось.
Я прочел на плите — Семейство Пебблстоун.
— Должно быть, Пебблстоуны обладали мошной, набитой золотом, чтобы позволить себе такое могильное чудище, — сказал я и уселся на край плиты, чтобы выкурить трубку, ибо воздух был холодным и влажным.
На границе лужайки торчала настоящая изгородь из стел и пузатых камней, за ней проглядывалась ледяная поверхность — мне показалось, что там располагалось детское кладбище.
— Набито постояльцами, как нигде! — воскликнул я и с громадным наслаждением раскурил трубку.
В это мгновение кто-то коснулся моей спины.
Я повернулся и с удивлением отметил, что бронзовая статуя находилась намного ближе, чем прежде.
Кроме того, бронзовый человек поменял песочные часы на чудовищный серп.
Я вспомнил, что серп всегда идет в паре с песочными часами, и упрекнул себя в рассеянности. Повернулся спиной к статуе и испытал потрясение.
Стена стел и камней сдвинулась вправо, перекрывая дорогу к входной решетке; детское кладбище, похожее на бледное море, медленно колыхалось, смещаясь к выходу с кладбища.
Я вскочил на ноги и с ужасом заметил, что с опасностью для жизни задел железный серп.
— Черт подери, — сказал я себе, глянув на острое как бритва лезвие — такие игрушки нельзя оставлять в руках людей, даже если они из бронзы.
Я направился к выходу, но понял, что зрение не обмануло меня — на дорожке выросли стелы и камни, детское кладбище спешило преградить путь к отступлению. Ускоряясь, оно ползло в мою сторону.
Я бросился бежать и подскочил к решетке в миг, когда обломок колонны из красного мрамора бросился передо мной на землю, словно огромный безголовый питон. Чудом увернувшись от него, я выскочил за решетку — она захлопнулась за моей спиной, зловеще лязгнув. Я обернулся — странный бронзовый гигант одной рукой вцепился в решетку, другая с беспощадной свирепостью размахивала серпом.
В несколько прыжков я оказался на крыльце таверны.
Дверь была закрыта, я принялся стучать в нее, призывая Пиффи.
За стеклом возник лунный череп, и зеленые глаза трактирщика пронзили меня.
— Он уже ушел! — фальцетом проблеял он.
— Впустите!
— Вы не войдете! — завопил негодяй. — Убирайтесь!
— Не уйду, пока не выскажу все, что думаю о вашем поганом кладбище, — с внезапной яростью крикнул я.
Он усмехнулся и показал мне нос.
— Что скажут, если узнают, что его сторожит белый кролик?
— Бе… белый кролик? — он отвратительно икнул и взгляд его помутнел.
— А что скажут об одноногом бентамском петухе?
Круглое лицо побледнело и прижалось к стеклу.
— Скажите… — с усилием проговорил я. — Если я суну под дверь двадцать фунтов, могу рассчитывать на…
— Шиш, грязный поганец!
— Сто фунтов!
— Нет!
Лунный череп распух от ярости и отчаяния.
— Оставьте кладбище в покое, — взревел он, — иначе оно не оставит в покое вас… вы поняли меня?
Стекло почернело.
Вдали проревела пронзительная сирена; я увидел трамвайный вагончик ярдах в ста, кондуктор яростно размахивал руками.
— Отправляемся! Отправляемся!
Я уехал без Пиффи.
Вагон качался и переваливался с боку на бок, как шлюп во время бури. Желудок мой взбунтовался от приступа неожиданной морской болезни; я еще боролся с нею, когда меня бесцеремонно выбросили на мостовую неподалеку от пожарной башни Олдгейта рядом с лавчонкой торговки каштанами, которая обозвала меня пьяницей, хулиганом и прочими неприятными прозвищами.
Жаль, что не состоялась встреча с Пиффи, ведь за ним остался должок — я ожидаю объяснений по поводу кладбища Марливек.
Пришла зима, и я, укрывшись в теплом и уютном доме, мечтал о былом спокойствии, когда на меня обрушились несчастья.
Однажды, когда я курил трубку и наслаждался пуншем, оканчивая чтение занимательной книги, в саду поднялся непривычный шум.
Глухие медленные стуки, словно там работали мостильщики, укладывающие булыжники мостовой.
Небо было закрыто низкими тучами, но иногда в просветах появлялась луна.
Я прижался лицом к стеклу, и вдруг увидел, как посреди газона, которым очень горжусь, возникла красная стела. Я узнал ее… Это была колонна, рухнувшая к моим ногам у выхода с кладбища Марливек!
Стела неуклюже раскачивалась, как пьяный моряк, но гнусная штука была не одна — вокруг нее вырастали и странными медузами скользили небольшие плиты детского кладбища.
Не страх возобладал во мне, а гнев. Я любил свой сад, и кровь моя закипела, когда увидел, что его порядок нарушили мраморные чудища.
У меня есть крупнокалиберный револьвер и мощные пули. Он шесть раз рявкнул в ночной тиши, и видение рассеялось. Но утром газон был истерзан, лиственница вырвана с корнем, ели разбиты в щепки, а сад усеивали обломки розового гранита.
Кроме того, мне пришлось унижаться, чтобы сосед Хигби не подал жалобу за ночной шум.
Как-то я заметил Пиффи в новом плаще и широкополой шляпе. Я бросился к нему, но он ужом скользнул в толпе и исчез за углом, а меня едва не сшиб проезжающий кеб.
Демон!.. Я понял, откуда на него внезапно свалилось богатство — он соблазнился предложением отвратительного человечка с голым черепом, оставив меня заложником таинственного мерзавца и его своры.
Я забыл о прелестях дома, отправился на поиски неверного приятеля и во второй раз заметил его, когда тот входил в кондитерскую на Беттерси-роу. Я схватился за край плаща.
Одежда разорвалась с сухим треском, в моих руках остался огромный лоскут, но Пиффи исчез, и я больше никогда не видел его.
В канун Нового года, когда я собирался опустить шторы и отгородиться от вечернего полумрака, над изгородью сада промелькнул тонкий предмет — знакомый страшный серп. Он несколько раз чиркнул по черепицам конька и растаял.
Через мгновение из-за изгороди показалось мрачное лицо бронзового истукана.
На меня смотрели его глаза — два огромных глаза цвета жидкого янтаря, два хищных зрачка, сверливших ночь.
Все кончено.
Он в доме.
Дверь разлетелась в куски, словно от удара тарана, кирпичи обвалились.
Ступеньки лестницы застонали и полопались, как сухостой. Вдруг шум прекратился — в доме воцарился странный и ужасный покой.
— Что это? Клик… клак… клик… клак… Железо, ударяющееся о камень…
…Боже! Он затачивает смертоносный серп…
Последний путешественник
В клетчатой каскетке и древнем пальто он перестал быть импозантным официантом «Оушен Кинс Отеля» и на семь месяцев мертвого курортного сезона превратился в простого жестянщика с Хамбер-стрит в Халле.
Мистер Баттеркап, владелец гостиницы, с сердечной улыбкой протянул ему руку.
— До будущего года, старина Джон. Надеюсь открыть заведение пятнадцатого мая.
— Если таковы намерения Бога, — ответил Джон, с серьезным видом осушая прощальный стакан виски, наполненный хозяином.
Тусклый воздух плотного тумана словно гудел от недовольного рева сильного прилива.
— Сезон закончился, — сказал Джон.
— Мы последние, самые последние, — добавил мистер Баттеркап.
Десяток фигур, согнутых под тяжким грузом, тащились по берегу в сторону плотины и китайской крыши крохотного вокзала, разукрашенного изразцами, как голландская кухня.
— Сталкеры уезжают, — заметил Джон. — Сторож мола сказал им, что сегодня выпадет снег.
— Снег, — возмутился мистер Баттеркап, — но ведь сейчас только начало октября!
Джон глянул на небо, затянутое морским туманом. В нем печально кружились чайки.
— Летят мимо болот, — сказал он, — ничего хорошего это не сулит.
Белая птица пролетела в черном небе с криком «Снеег, снеег».
— Слышите? — спросил Джон, натянуто улыбаясь.
— Снег, надо же!.. Снег, — подхватил мистер Баттеркап и философски добавил: — А мне-то какое дело? Завтра за мебелью, которая не остается здесь на зиму, придут грузовики, а послезавтра я уже буду в Лондоне.
Джон хотел было посочувствовать недолгому одиночеству хозяина, но ничего не придумал.
— Ну и что? — подтвердил он, запутавшись в мыслях.
Вдали слышалась барабанная дробь молотка, стучавшего по дереву.
— Честное слово, — удивился мистер Баттеркап, — уезжают даже Винджери. Слышите, он забивает ставни своей виллы.
— А пока вы остаетесь в одиночестве, — сказал Джон, — совсем один, как только уйдет последний поезд, начальник вокзала отправится к себе в деревню.
Мистер Баттеркап вздрогнул — один!
— Вот что значит зарабатывать в этой дыре на востоке, — скривился он, — лучше было бы устроиться в Маргейте или Фолькстоуне.
— Но дела шли неплохо, — тихо возразил Джон, похлопывая по карману с тугим бумажником.
— Да-а, — согласился мистер Баттеркап.
Далеко за горизонтом жалобно просвистел локомотив.
— У вас еще есть время. Еще виски?
— Последнее, мистер Баттеркап, в моем возрасте не очень-то побегаешь за поездами.
Мистер Баттеркап остался один в пустом темном холле. Прекратился даже стук молотка.
Он видел, как медленно тают под приливными волнами песочные замки, построенные утром детьми Сталкера. Пустой безрадостный пляж под пронзительным ветром.
«Ко-нец, ко-нец», — проскрипел бекас, улетавший с соседнего пруда.
— Сезон, сезон, — добавил мистер Баттеркап, пытаясь доказать дюжине плетеных кресел, что он еще может шутить.
Но ни бекас, ни дюжина кресел не воздали должного состоянию его души.
Глянув в сторону вокзала, он увидел отчаянно бегущего человека.
Призыв локомотива подстегнул запоздавшего пассажира, и он припустил пуще прежнего, размахивая руками, как марионетка на ниточках.
Мистер Баттеркап хихикнул от удовольствия.
— Мистер Винджери опоздал на поезд. Но так ли это смешно?
Телефонный звонок оборвал его ворчливую радость. Звонил служащий электростанции, который предупреждал об отключении тока, поскольку сезон закончился.
— Но я еще здесь, — возмутился мистер Баттеркап.
— Продолжаете работать в одиночестве? — хохотнул служащий.
— Делаю что хочу, — разозлился хозяин гостиницы.
— Конечно, мы тоже. Я же не идиот крутить динамо-машину ради вашего карманного фонарика?
— Карманного фонарика! Карманного фонарика! — возмутился мистер Баттеркап, который развесил в ресторанном зале электрические гирлянды.
— Еще бы! Карманный фонарик, растяпа!
Новый голос вмешался в разговор, голос начальника вокзала.
— Алло! Алло! Телефонная связь прекращается. Вокзальная контора и телеграф закрываются.
— Он собирается отключить электричество, — возмутился мистер Баттеркап.
— А мне все равно, — проворчал железнодорожник. — Здесь нет ночной службы, к тому же вокзал освещается ацетиленовыми лампами. Я тоже отключаю.
Мистер Баттеркап лишился части флегматичного достоинства хозяина гостиницы и сравнил обоих собеседников с некими предметами сангигиены.
— Сэ-э-эр, — завопил начальник вокзала, — вы оскорбляете чиновника, вы, торговец горячей воды!
— Водная тварь! Соленая треска! Червяк для наживки! — разозлился электрик, который по воскресеньям отдавал все время рыбалке.
Обширный словарь грязных ругательств еще некоторое время несся по проводам, потом оба служащих в унисон пожелали мистеру Баттеркапу поскорее убраться с морского курорта в Лондон или в ад, если не хочет, чтобы на его белых фланелевых брюках остались грязные следы ботинок солидных размеров.
Несчастный владелец гостиницы услышал еще, как электрик предложил железнодорожнику разогреть паровозный котел, потом захватить его за компанию, чтобы подходящими инструментами искромсать этого каналью-хозяина, а начальник вокзала выразил сожаление, что не имеет подходящих инструментов. Затем оба сотоварища договорились встретиться в любимом кабачке, где подают чудесный эль, отличное виски и вкусную жареную рыбу.
Мистер Баттеркап взял пару зеленых стеариновых свечей, торчащих в подсвечниках пианино, сотворил из бутылки из-под лимонада подсвечник и печально нацедил себе стакан виски.
Бледно-жемчужные всплески сорвались с последних лучиков света на западе.
Склоны дюн и остатки тумана тьма использовала для возведения в воздухе величественных храмов.
Пламя свечи колыхалось из стороны в сторону, погружая в опасную тень самые далекие уголки холла.
И вдруг кто-то толкнул дверь и со вздохом уселся в одно из плетеных кресел.
Мистер Баттеркап недоверчиво глянул на посетителя.
В глубине души он принял человека за одну из теней, бесцеремонно скользящих в пустом холле, но новый унылый вздох, доказал, что кресло действительно занял человек.
Свеча позволила ему рассмотреть гостя, только когда он оказался в двух шагах от него.
— Мистер Винджери! — воскликнул с облегчением хозяин гостиницы. — Вот так сюрприз!
Он забыл свой грубый язык, вновь превратившись в учтивого владельца гостиницы.
— Я видел, как вы бежали к вокзалу.
— Опоздал на поезд, — задыхаясь, ответил гость.
— Но вы здорово бежали. Боже, вам все еще не хватает дыхания.
— Грудь, — выдохнул человек, — очень слабая… больные легкие… хотел уехать… снег.
— Опять! Уверяю вас, снега не будет!
Вместо ответа мистер Винджери протянул прозрачную руку к потемневшим окнам, и хозяин гостиницы увидел мелкие хлопья снега, мелькавшие в вечернем воздухе.
— Ба! — пробормотал он. — Ба! Ну и что?
— Плохо для меня, — пожаловался гость.
— Я отведу вас домой, — сжалился мистер Баттеркап.
Мужчина покачал головой.
— Бесполезно. Вилла пуста и заперта. Останусь здесь, если у вас есть комната и немного горячего чая.
— А как же! — поспешил любезно ответить мистер Баттеркап. — Будете ужинать? Осталась холодная говядина, рыбные консервы и сыр…
— Спасибо, горячего чая с парой капелек выдержанного рома, если позволите.
— Вы мне составите компанию, — сказал мистер Баттеркап, пребывая в отличном настроении. — Представьте, я остался в полном одиночестве на всем курорте. Все уехали. Вы были последним. Октябрьская ночь. Не с кем поговорить, а в сотне шагов ревет море, да крики диких гусей — вот и все живые голоса вокруг вас. Худшее наказание для почтенного человека.
Но гость оставался столь же холодным, как и наступившая ночь. Мистер Баттеркап с ужасом увидел, как краснеет носовой платок от обильной слюны, хотя 6 слабом свете свечи кровь казалась черной и выглядела еще отвратительней.
Пожелав со стоном доброй ночи, мистер Винджери поднялся в номер, захватив с собой вторую витую свечу, которая дрожала в его руке, словно гость был пьян.
Мистер Баттеркап остался один перед пламенем, которое уже добралось до горлышка бутылки. Виски показалась ему горьким, и он допил его большими глотками, даже не ощущая вкуса. Изредка он бросал яростные взгляды на плетеную скамейку, где, как ему казалось, сидел начальник вокзала.