Бург расположен на скале, возвышающейся над городом, с невероятно глубоким рвом под укреплениями с северной стороны. Жители Нюрнберга годились тем, что крепость ни разу не подверглась разграблению; в противном случае она бы не выглядела такой безупречно аккуратной, как в наше время. Ров не использовался уже сотни лет, и теперь его ложе было покрыто чайными садиками и фруктовыми садами, и некоторые деревья поднимались на значительную высоту. Пока мы обходили стену, наслаждаясь жарким июльским солнцем, то часто останавливались, чтобы полюбоваться видами, которые разворачивались перед нами, в особенности громадной равниной с бессчетными городками и деревнями, ограниченной голубой волнистой линией холмов, словно на пейзаже Клода Лоррена [8]. Оттуда мы с новым восторгом повернулись к красотам самого города с мириадами причудливых коньковых крыш, покрытых красной черепицей и усеянных слуховыми окнами. Немного правее за ярусами крыш вздымались башни Бурга, а еще ближе стояла мрачная Пыточная Башня, – вероятно, наиболее интересное место в городе. На протяжении столетий предание о нюрнбергской «Железной Деве» передавалось из поколения в поколения как свидетельство ужасной жестокости, на которую способен человек; здесь находилось средоточие этой традиции.
Во время одной из таких пауз мы прислонились к стене надо рвом и посмотрели вниз. Сад находился в пятидесяти или шестидесяти футах внизу, и солнце обдавало его интенсивным неподвижным жаром, словно из печи. Позади поднималась унылая серая стена громадной высоты, поворачивавшая направо и налево через углы бастионов и контрэскарпов. На стене росли кусты и деревья, а еще выше громоздились величественные дома, на чьей массивной красоте Время поставило лишь печать одобрения. Мы разленились под жарким солнцем; нас ничто не торопило, поэтому мы задержались на месте, прислонившись к стене. Прямо под нами развернулось милое зрелище: большая черная кошка растянулась под солнцем, в то время как вокруг нее резвился крошечный черный котенок. Мать помахивала хвостом, приглашая его к игре, или поднимала лапку и игриво отталкивала малыша. Они находились у самого подножия стены, и Элиас П. Хатчисон, пожелавший присоединиться к игре, наклонился и поднял с дорожки небольшой камешек.
– Смотрите! – произнес он. – Я уроню его рядом с котенком, и они будут гадать, откуда он появился.
– Будьте осторожны, – сказала моя жена. – Вы можете ранить это милое создание!
– Только не я, мэм, – ответил Элиас П. Хатчисон. – Я нежен, как вишневое дерево в цвету. Нет, я не больше способен ранить бедного малыша, чем оскальпировать младенца! Смотрите, я брошу камень чуть подальше, чтобы он никого не задел!
С этими словами он наклонился, вытянул руку и выпустил камень. Вероятно, существует некая сила, притягивающая большие вещи к малым, – или, что более вероятно, стена имела обратный уклон возле основания, который мы не заметили раньше, – но камешек с тошнотворным стуком, донесшимся до нас в разогретом воздухе, угодил прямо в голову котенку и расплескал мозги из его пробитой головки. Черная кошка быстро взглянула наверх, и мы увидели, как ее глаза, похожие на зеленый огонь, на мгновение остановились на Элиасе П. Хатчисоне. Потом ее внимание вернулось к котенку, который лежал неподвижно, подрагивая крошечными лапками, пока тонкая красная струйка вытекала из зияющей раны. С приглушенным вскриком, какой могло бы издать человеческое существо, она склонилась над котенком, вылизывая его рану и испуская протяжные стоны. Внезапно она как будто поняла, что он мертв, и снова посмотрела на нас. Ее зеленые глаза полыхали мрачным огнем, а острые зубы почти сияли под оболочкой крови, запятнавшей ее пасть и бакенбарды. Она обнажила клыки и выпустила когти. Потом она яростно бросилась на стену, словно пытаясь добраться до нас, но сила инерции отбросила ее и сделала ее облик еще более ужасным, ибо она упала на котенка, и ее черная шерсть была запятнана его кровью и мозгами. Амелия начала падать в обморок, и мне пришлось оттащить ее от стены. Поблизости, в тени раскидистого платана стояла скамейка, куда я усадил ее, чтобы она пришла в себя. Потом я вернулся к Хатчисону, который стоял неподвижно и смотрел на разъяренную кошку внизу.
Когда я присоединился к нему, он сказал:
– Да, пожалуй, это самое дикое животное, какое мне приходилось видеть, – если не считать одной скво из племени апачей, у которой имелся зуб на полукровку, которого прозвали Занозой из-за того, как он поступил с ее малышом, которого похитил во время налета, – просто чтобы показать, как он оценил огненную пытку, которую они раньше устроили для его матери. У нее была такая же свирепая рожа, которая словно приклеилась к ее лицу. Она три года гонялась за этим Занозой, пока ее воины наконец не изловили его и не привели к ней. Говорят, что ни один человек, будь то белый или индеец, не умирал так долго под пытками апачей. Единственный раз я видел ее улыбку, когда стер ее с лица этой скво. Мы прибыли в лагерь как раз вовремя, чтобы увидеть, как Заноза отбросил копыта, и он не слишком жалел об этом. Он был жестким парнем, и хотя я никогда бы не пожал его клешню после того дела с младенцем, – это было бы дрянное дело, и ему следовало бы быть белым человеком из-за его внешности, – но клянусь, он заплатил сполна. Черт меня побери, но я снял кусок его шкуры с одного из свежевальных кольев и сделал себе переплет для записной книжки. Вот она, здесь! – и он похлопал по карману пиджака.
Конец ознакомительного фрагмента.