Когда стало темнеть, пароход пристал к берегу — плыть ночью было опасно. На Миссисипи хватало островков, намытых течением. Им редко давали имена, чаще всего присваивали номера. Ещё опаснее были стволы-топляки. Эти и днём различались с трудом, а уж ночью-то и подавно.
Рано-рано утром, когда над левым берегом занималась заря, капитан ударил в большой колокол, и пароход величаво двинулся дальше.
Стычка с Добаном кое-чему научила Фёдора, вернее, подала ему мысль овладевать револьвером вплоть до сущего совершенства. Ведь Мейси он грохнул потому лишь, что оказался быстрее. Да что там! Повезло просто. Выхватывать «пушку» он научился, это верно, а вот палить, как здешние ганфайтеры, стрелки Божьей милостью…
Над этим стоило серьёзно поработать. Ни дня без выстрела! Никогда не разовьёшь талант пианиста, если не будешь упорно разучивать гаммы. С револьвером такая же закавыка, что и с роялем, — набивать надо руку, а лучше — обе.
И Чуга положил себе за правило ежевечерне, как только пароход отшвартовывался на ночь, уходить подальше, дабы не пугать нервных пассажирок, и упражняться в стрельбе. Час, другой…
Темнело — Фёдор раскладывал костерок, ма-аленький, лишь бы мишень видно было, и стрелял, стрелял, стрелял…
Туренин, порою сопровождая товарища «на занятия», ворчал, что уж больно много патронов переводится, но быстро смолкал, ибо как научиться стрельбе, не расходуя боеприпас?
Ночью рука у Фёдора побаливала, зато делалась всё ловчее, движения приобретали отточенность. Чуга потихоньку одолевал непростую дорожку к славе ганфайтера…
Через неделю судно отшвартовалось в Мемфисе, штат Теннесси. Некогда деревня племени чикасо, город стал главным невольничьим рынком под властью бледнолицых. Тут «Великого Могола» поджидала огромная баржа, гружённая дровами. Казалось невероятным перебросать все чурки, да ещё и место найти, где их все уложить, но ничего, команда справилась.
Чуга, Туренин и Шейн нашли себе укромное местечко на корме, как раз за аккуратным штабелем дров, и резались в карты.
Князь отчаянно мухлевал, но Фортуна оказалась немилостива к нему.
— Ну правильно! — возмущался Павел. — Если ни одного козыря!
— Привет, — удивился Фёдор, — а дама?
— Ну одна дама…
— А валет козырный?
— Ну один валет…
Тут князь перестал бурчать — его глаза сощурились, что-то высматривая за спиной у Чуги.
— Глянь-ка, — сказал он негромко. — Во-он тот типчик в сером котелке…
Помор обернулся, примечая суетливого господинчика в потёртом сюртучке и полосатых брючках.
— Где-то я его уже видел… — протянул Чуга и хмыкнул: — Где, главное! В Сент-Луисе и видел, в салуне! Он тогда спускался, а за ним топал Мейси.
— Да? А я его на улице приметил. Этот «серый» всюду за нами ходил…
Ларедо посмотрел на Туренина, перевёл взгляд на Чугу.
— Я что-то пропустил? — сказал он неуверенно.
— Пустяки, дело житейское! — ухмыльнулся князь. — Тео набил морду Мэтьюрину Гонту, и тот сильно обиделся.
— Самому Гонту?! Ну ничего себе…
— А эта «серая мышка», — кивнул Павел на типчика в котелке, — не иначе как «пинк».
— Кто? — не понял Чуга.
— «Пинк»! Агент Пинкертона.[70] Надо полагать, Гонт нанял «пинков» и пустил их по нашему следу!
— А мы сейчас проверим. Павел, подмогнёшь?
— Легко!
Фёдор поднялся и прогулялся по палубе, держа курс на господинчика в сером. Господинчик любовался видами на реку.
Чуга подошёл к нему с одного боку, Туренин с другого и взяли «пинка» под локотки.
— Что? — дёрнулся он. — Что такое?
— Разговор есть, — сказал Фёдор и воскликнул: — Ну конечно! А то ты, я смотрю, набрался изрядно, ноги не держат!
— Другу, да не помочь? — подхватил князь.
Пассажиры не обратили внимания на подвыпившую троицу — на пароходе многие лечились виски от скуки долгого пути.
Заведя агента на корму, Чуга нежно прислонил его к штабелю дров.
— Отпустите немедленно! — просипел тип в котелке. — В чём дело?
— Ты кто такой, засранец? — спросил его Чуга с проникновенностью.
— Я — Финиан Роуз, коммивояжёр! Что вам от меня надо? Денег у меня нет, предупреждаю сразу!
— Если ты действительно Роуз, — подступил князь, — то за каким дьяволом следишь за нами?
— Да вы что? — вытаращился Финиан так натурально, что Фёдор даже засомневался, а того ли они в оборот взяли.
— Вопросы тут задаём мы, — жёстко сказал Туренин. — Давно ты в агентстве Пинкертона? Кто тебя послал за нами — начальство или сам Гонт? Отвечай!
— Джентльмены что-то путают… — заскулил Роуз, но тут Чуга убедился в правоте своих подозрений: выглядел Финиан перетрусившим малым, но глаза смотрели спокойно, с иронией даже.
Фёдор основательно встряхнул «пинка», да так, что у того зубы клацнули, и проговорил — медленно, ровно, очень прохладным голосом:
— Ты заплатил Добану Мейси, чтобы тот порешил нас…
— …А джентльмены такого не спускают, — сказал Туренин, тыча дулом револьвера Финиану в бок.
Тут-то Роуз и «сдулся».
— Нет! — хрипло выдавил он. — Не надо! Я всё скажу! Да, я работаю на Пинкертона. Мы с Диком «вели» вас от самой Пятой авеню, но мы… Мой бог! Что нам приказали, то мы и делали!
— Кто приказал?
— Гонт! Мэтьюрин Гонт! Он заплатил большие деньги, чтобы мы вас нашли. Сперва мы получили от него указание за девкой его приглядывать, а потом — за вами.
Чуга отпустил «пинка», и тот чуть не упал.
— Живи, — сказал Туренин, пряча «адамс».
— Плыви, — добавил Фёдор. Роуз дёрнулся было уходить, но помор покачал головой: — Не туда. За борт — и плыви. Берег рядом, водичка тёплая. Мемфис недалеко… Или помочь?
— Нет-нет! Я сам!
«Пинк» торопливо перелез через леера, перекрестился и ушёл «солдатиком» в воду, придерживая свой котелок. Прошло немного времени, и Чуга разглядел маленькую чёрную фигурку, вылезавшую на берег.
— Вот тебе и весь сказ… — пробормотал он.
Глава 6
ЮГ
Миссисипи — величавая, плавная — катила свои воды, переливаясь на солнце. Мути в «Большой реке»[71] было столько, что наносные острова, кое-где покрытые деревьями, постоянно меняли свою «географию» — смещались, становились полуостровами, сращиваясь с берегом, размывались — и превращались в отмели. На одну такую едва не занесло «Великого Могола».
Река сверкала, распахиваясь во все стороны, веяло простором. Вялые, разморенные пассажиры лениво прогуливались по верхней палубе, когда вдруг вахтенный заорал в жестяной рупор:
— Лот на правый борт! Лот на левый борт!
Матросы, зовомые лотовыми, шустро кинулись на бак и перевесились через борта.
— Две сажени! — завопил левый. — Две-е! Две с половиной!
— Три-и! — вторил ему правый. — Три без четверти! Две с половиной!
— Две-е! Без четверти!
— Стоп правая! — загремело из рубки. — Стоп левая! Обе назад!
Монотонное, бодрое шлёпанье колёс сменило звучание.
— Стопори левую! Дай левой вперёд! Теперь стопори правую!
Пароход легонько сотрясся, вызвав ойканье пассажирок и взрыв лоцманского негодования. Однако пронесло — чиркнув по мели, «Великий Могол» почапал дальше.
Схватившись во время толчка за поручень, Фёдор отпустил его и поправил шляпу, подумав мельком, что прав был Павел — удобная штука «стетсон». Солнце печёт, а ему хоть бы хны.
Сощурившись, он оглядел берега. Восточный был далёк, а правый, низменный, стелился вдаль зелёными разливами травы. Суша поражала пустынностью, лишь однажды справа по борту показался одинокий заблудший бизон — громадный буйвол, косматый и горбатый, двигался грузной трусцой, мотая рогатой башкой, словно подметая густую травку.
Зато на воде было оживлённо. Издавая приветственные гудки, мимо проплыли пароходы «Эклипс» и «Фаворит». Постоянно попадались угольные баржи и бревенчатые плоты. Как раз один такой сплавлялся поодаль — обширнейший, заставленный штабелями жёлтых пахучих досок и вязками гонта.[72] На мокрой «палубе» плота стояли вразбивку четыре шалаша, у костра, разведённого на глине, дежурил повар, мешая варево в котле. Человек двадцать плотогонов ворочали вёслами на «корме» и в «носу» своего плоского корабля, заворачивая его по течению.
— Любуешься? — спросил Чугу подошедший Гуднайт, сменивший парадный костюм на привычные «ливайсы» и синюю фланелевую рубаху.
— Отдыхаю, — усмехнулся Фёдор и пояснил одним словом: — Покой.
Ранчеро кивнул понимающе. Достав расшитый кисет, он осведомился:
— Куришь?
— Смолю иногда.
Чарльз сыпанул ему табачку на ладонь и аккуратно оторвал четвертушку жёлтой сигаретной бумаги. Сварганив самокрутку, он чиркнул спичкой по джинсам и закурил. Поднёс огоньку Чуге.
Помор втянул сладковатый дымок и крякнул:
— Крепко! И вкусно.
Гуднайт облокотился на перила и стал смотреть на реку, на волны, на пену, взбитую гребными колёсами, — бездумно и рассеянно. Он тоже отдыхал.
— Это, конечно, не моё дело, — проговорил Фёдор, — а только зачем было ехать за деньгами аж в Нью-Йорк?
Чарльз вздохнул.
— Пришлось, — сказал он неохотно. — Хотел было взять ссуду в Денвере, да уж больно у них процент высок… А в Нью-Йорке у меня знакомец имеется. Фирма «Брэдок и сыновья». Дал взаймы пятнадцать тысяч…
— Большие деньги, — спокойно заметил Чуга. — Ну и как, выгодно это — скот разводить?
Гуднайт хмыкнул.
— Выгодно, — сказал он. — Если вставать затемно и ложиться в темноте. Порою по двадцать часов с седла не слазишь! Бывает, так наломаешься, что кружку в руках не удержишь, больше расплескаешь, чем выпьешь…
— Без труда не выловишь и рыбку из пруда, — Фёдор кое-как перевёл на «инглиш» русскую поговорку.
— О’кей, парень! — расхохотался ранчеро. — Весь фокус в том, что Техас переполнен коровами. Упитанного бычка-двухлетку легко купить всего за четыре доллара. А на Востоке за него дадут все сорок! А сколько одичавшего, брошенного скота гуляет по всему Югу, ты б только видел… И ежели ты упёртый да сноровистый, то соберёшь этих коровок, выдерешь их из зарослей, сгуртуешь и перегонишь на север, в Нью-Мексико или в Канзас. Друган мой, Оливер, аж до самого Иллинойса стадо доводил! В этом году мои ребятки отловили пять сотен ничейного скота. Вот куплю ещё столько же или чуток побольше и погоню в Форт-Самнер… — Вобрав полные лёгкие свежего речного воздуху, он сказал: — Эта земля, Теодор, создана для сильных мужчин и стойких женщин. Она щедро отблагодарит тебя, если ты вдоволь наглотаешься пыли, нажаришься на солнце, удобришь её своим потом.
— Рогом упираться — это нам не в диковинку, — сказал Чуга. — Лишь бы толк был.
— Будет! — уверенно заявил Гуднайт.
Ровно в полдень из труб парохода повалил копотный, чернущий дым — «Великий Могол» давал о себе знать жителям Натчеза. Городишко сей был не бог весть что, но глазу приятен. Стоял Натчез на левом берегу Миссисипи, холмистом, заросшем густым лесом. Когда-то здесь торговали невольниками, а плантаторы закатывали балы. Нынче вольготная прежняя жизнь ушла совершенно, оставшись в легендах о «джентльменах с Юга» да в брошенных особняках с колоннами. Зато картёжников-шулеров расплодилось — страсть! Эти ловкачи, лощёные и обходительные, оседали здесь на время, чтобы снова и снова подниматься на борт пароходов, курсировавших по Миссисипи, да обчищать скучающих пассажиров. Набьют карманы долларами — и в Новый Орлеан, просаживать неправедно добытое.
Впрочем, в Натчезе Гуднайт задерживаться не собирался. Наняв лодочника — старого седого негра-ранчеро, в сопровождении «свиты», переправился на западный берег Миссисипи, плоский и пустынный, где у самого берега скопились лачуги рыбаков-креолов, образуя местечко Видалиа.
Разумеется, здесь имелся свой салун под громким названием «Эмпайр-хаус», а за высоким амбаром пряталась станция дилижансов. Это было каменное строение футов тридцати в длину и пятнадцати шириною. Один конец помещения был отделён тряпичной занавеской, стыдливо прикрывавшей две койки со стёгаными одеялами. С деревянных крючков на стенах свисали патронташи, старая, чиненая сбруя, пустая фляга, тяжёлая куртка из бизоньей шкуры. Стол был сбит из необструганных досок на козлах, а взамен табуретов использовались ящики из-под свечей.
Зато дилижанс был ярок, как картинка с лубка, — красный с золотом «конкорд».[73] Кучер уже занял облучок, лениво наблюдая за конюхами, споро и умело запрягавшими шестёрку каурых, нетерпеливо фыркавших в ожидании бега. Смотритель станции тоже без дела не сидел — вместе с кондуктором таскал тюки с почтой. Груда посылок была увязана на империале,[74] жёсткими кожаными сумками с письмами доверху забили оба багажника, так что тюки укладывали прямо в салоне, благо желающих отправиться в Сан-Антонио нашлось всего трое — строгого вида дама в унылом дорожном платье, молоденький лейтенантик в новенькой форме выпускника Уэст-Пойнта,[75] направлявшийся к месту службы, и пожилой священник во всём чёрном, высохший, как мумия.
— Мистер Гуднайт! — радостно воскликнул кучер, живо привставая с козел. — И вы с нами?
— Да куда ж без меня? — весело ответил ранчеро.
Румяный, полнолицый кондуктор с бакенбардами-котлетками пожал Чарльзу руку.
— До конечной? — поинтересовался он.
Гуднайт кивнул.
— До конечной, Бад, — сказал он. — Оливер ждёт меня в Сан-Антонио.
Кондуктор проговорил приглушённым голосом:
— Сказать по чести, я рад, что поедем вместе, — банда Бершилла объявилась.
— Опять? — нахмурился ранчеро.
— Опять, — Бад виновато развёл руками, словно это по его недосмотру бандиты расшалились. — Напали на дилижанс у Бразоса, прямо на переправе. Убили кондуктора и кого-то из пассажиров, ящик с деньгами прихватили с собой… Последний раз их видели у Колорадо.[76]
— А рейнджеры? — резко спросил Чарльз.
Кондуктор замялся.
— Рейфен Хоуви погнался за ребятами Бершилла, даже подстрелил одного, но… Повернул назад. И вроде как доложил начальству, что Прайд Бершилл, как и он сам, — южанин и бился на стороне конфедератов. И вся его шайка такая — дескать, своих они не трогают, потрошат только «мешочников» с Севера…
— Нет, ну ты посмотри на него! — сказал Гуднайт, озлясь. — Гнать таких надо! Закон, он для всех! Или Рейф забыл, что война кончилась?
— Ну он-то сдал свою «звезду»…
Чарльз хмуро кивнул.
— Наверх я посажу стрелка, — сказал он отрывисто. — О’кей?
— Сдам своё место с радостью! — осклабился Бад.
— Можно я первый? — вежливо попросил Туренин.
— Валяй, — улыбнулся ранчеро.
Князь подмигнул Чуге и полез на место кондуктора — оно располагалось на козлах. Пожав руку вознице, Павел положил на колени свой «спенсер» и любовно огладил приклад и цевьё.
— Едем! — решительно сказал кондуктор, и кучер тут же задудел в почтовый рожок.
Фёдор, досадуя, что не ему сидеть на воздухе, полез в салон. Уложив мешок с ружьём, он аккуратно сунул шляпу в кожаные петли на стенке и уселся на заднем сиденье, с краю. Рядом устроились Ларедо Шейн и строгая дама, а священник, офицер и Гуднайт сели напротив.
Кучер лихо гикнул, свистнул, щёлкнул бичом, кони заржали — и покатил дилижанс, мягко покачиваясь на рессорах.
Раздвинув сборчатые шторки, Чуга стал смотреть за окно. Видалиа уползла назад, скрываясь за облаком пыли, пропала из виду серебрившаяся Миссисипи. Одна голая равнина стелилась по обе стороны от набитого тракта. Но вскоре стало веселее — отдельные кипарисы, дубы и вязы начали сплачиваться в рощи, и вот уже светлый лес обступил дорогу. Громадные деревья почти смыкали ветви над проездом, образуя высокий, полупрозрачный свод, наполненный приятным зеленистым светом. Пятнашки тени замельтешили, чередуясь с солнечными зайчиками, прыгая по необъятным морщинистым стволам, по дороге, по кузову дилижанса. Конский топот и скрип подвески нагоняли сон своею монотонностью, а мягкое покачивание убаюкивало. Фёдор поневоле задремал, сжимая винтовку между колен, и вздрогнул, услыхав соседку.