Его убийца получил пулю в грудь и упал замертво рядом с тем, за кого отомстил.
Акимов с Быковым и Пончевым выстрелили залпом, мушкетёры с Ноланом вскинули своё оружие секундой позже. Четверо гугенотов пали от их руки, но, как оказалось, боеспособных нападающих было куда больше, чем ожидал Сухов. Добрый десяток разъярённых ларошельцев кинулись на них, отбрасывая бесполезные мушкеты, выхватывая шпаги, палаши и даже дедушкины мечи.
Выстрелов в спину они не шибко опасались, ибо гвардейцы кардинала, засевшие в доме, не стали бы открывать огонь, боясь поразить своих.
— С нами Бог! — провопил бородатый гугенот, размахивая шпагой.
Уклоняясь от сильных, но неуклюжих выпадов, Олег дождался подходящего момента и поразил бородача в горло.
Освободив клинок от трепещущей плоти, он вонзил его в грудь «следующему в очереди». Пользуясь секундной передышкой, окинул взглядом поле боя.
Быков сцепился еще с одним добрым молодцем. Рубил «добер молодец» мощно, как дерево топором, но неумело. Ярослав успел уже ранить его, так что бой обещал быть скоротечным.
Мушкетёры, барон и граф, уже расправились с парочкой противников и уделывали ещё одного. Нолан Чантри лучше справлялся с оружием огнестрельным, чем с холодным, поэтому орудовал мушкетом — заехав коренастому грузному гугеноту стволом под дыхало, добавил травмированному еще и прикладом по черепу.
А вот Пончику с Акимовым пришлось туго — вынужденные отступить, они бросились к распотрошённым возам, нагруженным сеном. За ними гнались трое гугенотов, уходя в прорыв, однако «военные слуги» не праздновали труса — кинувшись к убитым возницам, они подхватили брошенные мушкеты и выстрелили с разворота по догонявшим. Своего Виктор убил наповал. У Пончика дрогнула рука, и он лишь нанёс рану, разорвав ларошельцу бок, но и такая травма была не слишком совместима с жизнью.
Бросившись на подмогу «слугам», Сухов проделал дыру в третьем нападавшем, а тут и гвардейцы де Кавуа подоспели. Виктория.
Кардинал спустился в трапезную, ужасаясь учиненному разгрому и пролитой крови. Осторожно вышел во двор, где развернулась такая славная баталия.
Скрипя сапогами по битому стеклу, подошли Рошфор, потерявший шляпу, и раненый мушкетёр с наспех перевязанной рукой.
— Тысяча чертей!.. — вырвалось у него. — О, простите, ваше высокопреосвященство!..
Ришелье усмехнулся.
— Бог простит, сын мой, — сказал он мягко.
Тут, широко шагая, возвратились победители — разгорячённые, с окровавленными клинками, они поклонились кардиналу. Олегар де Монтиньи выступил вперёд, за ним шагнул де Кавуа.
— Ваше высокопреосвященство, — поклонился корнет, — враг разбит и уничтожен.
Тут к нему, прихрамывая, подошёл мужчина в разорванной рубахе, на шее у него болтался крестик на верёвочке. Он что-то прошептал Олегару на ухо, тот кивнул и почтительно обратился к Ришелье:
— Ваше высокопреосвященство, Нолан допросил одного из раненых гугенотов, и тот сообщил, что они были посланы герцогом Бэкингемом, дабы захватить вас.
— Однако! — хмыкнул кардинал. — Джордж Вильерс никак не уймётся. Что ж, мы и это ему припомним. Господин корнет, капитан, господа! Я приношу вам свою искреннюю благодарность.
Тут все набрали побольше воздуху и грянули:
— Да здравствует король! Да здравствует кардинал!
Улыбаясь, Ришелье обратился к де Монтиньи:
— Вы вернулись из Англии очень вовремя, господин виконт. Скажите, что я могу сделать для вас?
Олегар слегка поклонился и сказал:
— Ваше высокопреосвященство, славу я добуду сам, но вот мой костюмчик слегка пострадал.
Кардинал рассмеялся, мушкетёры и гвардейцы поддержали его смех своим грубоватым хохотом.
— Я обещаю обновить ваш гардероб, любезный виконт, — проговорил Ришелье, — и обязательно доложу о ваших подвигах его величеству.
Де Монтиньи поклонился и молвил:
— А не соблаговолит ли ваше высокопреосвященство устроить к себе на службу хорошего парня, стойкого и закалённого? Его зовут Нолан Чантри.
Мужчина с крестиком, заробев сперва, приосанился, выпятив и без того широкую грудь.
— Нолан Чантри? — приподнял брови Ришелье. — Англичанин?
— Он католик, ваше высокопреосвященство, за что и пострадал не раз. Ещё в детстве ему пришлось отплыть в Новый Свет, однако пуритане и там не дали ему жизни.
— Это меняет дело. Что вы скажете, Луи?
— Нолан бился храбро, ваше высокопреосвященство, — сказал де Кавуа. — Стрелок он замечательный, хоть со шпагой и не в ладах. Зато умудрился справиться с фехтовальщиком, вооружившись незаряженным мушкетом!
Ришелье кивнул и сказал ласково:
— Нолан Чантри, вы приняты в мою гвардию.
Чантри выпучил глаза и гаркнул:
— Да здравствует кардинал!
Глава 22,
в которой до Олега доносится эхо
Еще лет двадцать назад появились первые подзорные трубы, но пока что ни адмиралы, ни генералы не имели в своем распоряжении никакой оптики.
Олег высунул голову поверх бруствера и, сощурив глаза, разглядывал укрепления Ла-Рошели.
Фарватер, ведущий к городской гавани, был узок, и по обеим сторонам створа возвышались башни: с запада — массивная шестигранная Ла-Шен (Цепная), а с востока — пятигранная башня Сен-Николя.
От Ла-Шен крепостная стена тянулась до башни Лантерн, высокой, как маяк, с готической часовней наверху и острым шпилем.
Сухов вздохнул. Они с Алёнкой бывали тут проездом.
Бродили по набережной Вален, входили в город через во-он те ворота. Там начинается главная улица, Рю-де-Пале, а к востоку протянулась ещё одна, параллельная главной, — Рю-де-Мерсье.
Вдоль обеих выстроились дома с навесными карнизами из шифера, с аркадами, с водостоками-горгульями. А вон там с берега на остров Ре протянут мост. Ага, только выстроят его немного позже дамбы Клемента Метезо. Несколько столетий спустя.
Олег закрыл глаза и с силой потёр лицо. Господи, как совместить в одной тупой башке два времени за раз и не свихнуться?!
Шёпотом выругавшись, он спрыгнул в траншею и побрёл на свой редут, отряхивая пыль с мушкетёрского плаща.
Мушкетёрская братия встретила их с Яром как надо, выпили-закусили за приезд, за короля, за то, чтобы все были живы-здоровы.
Двух дней не прошло, а уже такое чувство испытываешь, будто и не уезжал никуда. Затягивает служба.
Редут быстро оказался обжит — палатки, фургоны с тентами и без плотно обступили само укрепление. Ожидать контратак не приходилось, а посему лейтенант де Лавернь не гонял маркитантов, торгашей и проституток — пускай вытрясают солдатское жалованье, лишь бы воинство было довольно.
Им тут всю зиму зимовать, а скорее всего, и весну захватить придётся: осада — дело долгое.[104]
За линией редутов ещё хватало шатров, но всё больше сооружалось крепких, тёплых бараков — воевать можно было без удобств, но и без особых лишений.
Редут Сен-Мишель, который защищали мушкетёры, представлял собой укрепление в форме четырёхугольника, длиной шагов пятьдесят, с валом и рвом. Человек двадцать из роты маркиза де Монтале находились на редуте постоянно, одним своим присутствием лишая осаждённых надежды.
Первым Олега встретил корнет дю Пейре. Жан-Арман, убедившись, что Сухов не чей-то протеже, а добивается чести и славы своей головой и руками, как и он сам, испытал расположение к нему.
— Не отощал на королевской службе? — ухмыльнулся дю Пейре.
— Ещё нет, но подкрепиться не мешало бы.
— Тогда собирай своих, и двигаем. Луи посылал гонца — мясо уже готово!
— Мушкетёры! — бодрым голосом вскричал Олег. — Выходи строиться! Нас ждут не дождутся мясо, хлеб и сыр!
— А вино?! — послышался крайне озабоченный голос де Террида.
— И вино! — веско сказал Сухов.
Пока его подчинённые оживлённо копошились, готовясь сдать свой пост ночной смене, корнет поднялся к пушкарям, на орудиях которых Ришелье приказал выгравировать: «Ultima ratio Regis» — «Последний довод королей».
Отсюда до Ла-Рошели было не слишком далеко. Неожиданно на «прифронтовой полосе», отделявшей позиции королевских войск и городские стены, Олег заметил уныло бредущих людей — понурые женщины вели за руку детей, старики, опираясь на палки, тащились следом за ними.
— А это ещё кто? — подивился Сухов.
Один из канониров, одноглазый Жак-Номпар, жевавший табак, сплюнул тягучей жёлтой слюной и проговорил с выражением презрения в голосе:
— А это, ваша милость, ларошельцы слабых от голода и холода уберегают! Вытурили их из города, чтобы, значит, за стенами нашли себе и стол, и кров. А кому они нужны? Вон вчера на редуте Сен-Жерве стреляли, отбивали вылазку гугенотов, так заодно, наверное, с десяток положили этих слабаков! Такое вот, выходит, милосердие…
Олег только головой покачал.
— Ваше благородие! — послышался голос Пончика. — Кони осёдланы!
— Не понимаю, — пробормотал Сухов, — почему бы благородному дону не прибить нахального слугу.
Дождавшись лейтенанта де Лаверня с отрядом, Олег и Жан-Арман увели своих в тыл. Война войной, а обед — по расписанию.
После сытного, хотя и не слишком-то изысканного ужина мушкетёры разбрелись по бараку. Кто-то устраивался сыграть в кости, слуги мыли посуду, граф де Лон дежурил в этот день на конюшне, и было слышно, как лошади перетаптываются в денниках и фыркают нетерпеливо в ожидании скребка и доброй порции овса.
Сухов устроился под навесом, где запасали на зиму хворост и солому — дров нарубить было негде.
Вместе с Яром и бароном де Сен-Клер они чистили мушкеты и смазывали замки. Первая заповедь воина: можешь не мыться месяц и зарасти грязью, но оружие изволь держать в чистоте и образцовом порядке, ибо только исправное и ухоженное ружьё может спасти тебе жизнь.
Олегов мушкет был с батарейным замком оружейника де Бурже. Спасибо мэтру — он сделал спусковой крючок таким, каким его привык видеть Сухов, то есть перемещающимся вертикально, а не горизонтально, как на том же мушкете у Быкова.
И приклад тут удобнее, и шейка ложи вытянута, легко охватывается рукой.
Зарядив ружьё, Олег приставил его к стенке и лишь теперь стянул с плеча особую кожаную подушку — при выстреле мушкет давал сильную отдачу.
Сощурившись, он осмотрелся. Солнце уже село, но офицеры продолжали гонять новобранцев из крестьян.
Вот проехала шагом кирасирская рота с копьями и кавалерийскими короткоствольными карабинами. Им навстречу рысила рота аркебузиров в касках-морионах и кирасах, с копьями наперевес и с тяжеленными аркебузами.
Тут Жерара-Туссена позвал Анри, и Олег с Яром остались вдвоём.
Провожая барона глазами, Быков сказал ворчливо:
— Удивительно, что армия короля вообще не разваливается. Представляешь, у них не существует интендантской службы! Хлеб и фураж поставляют всякие спекулянты. Ёш-моё! У них даже госпиталей нет! Ни санитаров, ни врачей. Ужас!
— Знаю, — кивнул Сухов. — Думаешь, в варяжской дружине медсёстры водились? Плохо то, что нижних чинов набирают из отребья, а офицерьё… Тут каждого второго надо под трибунал отдавать, если по-нашему. Солдаты дезертируют, а капитанам и горя мало. Пусть хоть вся рота сбежит, им же лучше — жалованье солдатское себе присвоят.
Они смолкли. Конный полк разбрёлся поротно, где-то запел горн, из барака доносилось неразборчивое бормотание, смех и стук костяшек.
Наступила тишина, та самая, которой дорожит всякий военный, отлично знающий, как бывает обманчив покой.
Именно в это мгновение прогрохотал выстрел из пушки. Орудие располагалось где-то неподалёку, это Олег уловил почти рефлекторно, но в следующий момент он ощутил морозное дуновение по хребту: стреляли по их бараку!
— Ложись! — заорал он, заслышав посвист ядра, и бросился на землю.
Быков шлёпнулся рядом.
— Какого… — выдохнул Яр.
У Сухова у самого мысли в голове носились рваные и отрывочные. Какой-то пьяный пушкарь выпалил сдуру?.. Подкрались ларошельцы?.. Но как?!
Тут ядро поразило мишень — пробило крышу барака, с треском ломая стропило и разваливая дымоход. По кровле посыпались обломки трубы.
И снова грянула пушка! И ещё раз! Тут уж ни о какой случайности речи не могло быть — их прицельно расстреливали!
Второе ядро снесло угол барака, а третье пробило стену и разворотило печь — горящие уголья сыпанули фонтаном, мигом поджигая запасы соломы.
— За мной! — рявкнул Олег.
Пригибаясь, он помчался в сторону холма, на противоположном, невидимом склоне которого и пряталась неизвестная батарея. Быков припустил следом, на бегу матеря неведомых канониров.
Сухов такую скорость набрал, что не сумел вовремя остановиться, его вынесло за холм, где вокруг трёх длинноствольных кулеврин[105] метались шестеро пушкарей.
Одна из пушек уже была заряжена, и канонир в белой рубахе навыпуск подносил фитиль.
Олег выстрелил с ходу — кулевринёра отбросило, а на его груди расплылось красное пятно. Напарник убитого сориентировался мгновенно и почесал в сторону, прыгая как заяц. Видимо, к оставленным лошадям.
Быков не стал стрелять по нему, он израсходовал боеприпас по заряжающему соседнюю кулеврину.
Один из неизвестных разрядил по Сухову свой пистолет, но промахнулся.
Олег пригнулся, бросая мушкет в траву, и выпрямился, хватаясь за шпагу. Вскочив на лафет с кулевриной, он спрыгнул, с размаху поражая пушкаря. Двое с палашами наголо шагнули к нему, но тут прогрохотали выстрелы — мушкетёры из обстрелянного барака давали сдачи.
Трое уцелевших пушкарей, убедившись, что перевес не на их стороне, решили дать дёру, но подбежавший Акимов выстрелил, перебивая ногу беглецу, мчавшемуся впереди всех. С диким криком кулевринёр повалился, а тут и второй подстреленный шлёпнулся рядом, и стали они орать уже дуэтом.
Сухов, глядя, как почесали к холмам де Террид и Пончик, не стал устраивать погоню — справятся и без него.
Быстро подойдя к поверженной паре, он уткнул кончик шпаги в шею тому, что был постарше и понебритей.
— Кто вас послал? — обратился к нему Олег.
Скуля от боли и загнанно дыша, пушкарь всё же пылал ненавистью.
— Гори ты в аду, проклятый папист! — прохрипел он.
— Гори сам.
Сухов вонзил клинок на глубину ладони. Выдернув шпагу, он приставил окровавленное остриё к глотке канонира помоложе.
Тот, в ужасе пуча глаза, даже вопроса дожидаться не стал, сразу раскололся:
— Н-нас п-послал… м-милорд Б-б…
— Ну? — Шпага сильнее надавила на горло поверженного.
— Это милорд Бу-букинкан! Это он нам приказал!
— Герцог Бэкингем?
— Да, да! В-вот…
Трясущейся рукой он достал из загашника мятые листки.
Олег с удивлением разглядел на одном из них свой собственный портрет. На другом был изображен Пончик. На третьем — Акимов.
— Жербье! — сказал Быков, заглядывая Олегу через плечо. — Этот хренов живописец сдал нас Холланду, а лорд всё передал герцогу!
— Тот сделал выводы, — мрачно кивнул Пончик. — Угу…
— И, конечно же, принял меры, — закончил мысль Виктор. — Шикарно.
Сухов усмехнулся.
— Не смог, гомосятина, до Ришелье добраться, так решил отыграться на нас. Что там, Понч? Все целы?
— Луи убило, — вздохнул Шурик, — который Л’Онуа. Сразу насмерть. Напополам… Угу.
Возбуждённые мушкетёры возвратились, ведя под уздцы коней, захваченных у пушкарей.
— Что это было? — крикнул Жерар-Туссен.
— Месть, — криво усмехнулся Олег.
Послышался топот копыт, и лощиной между холмов проскакали всадники. Впереди спешил лейтенант де Лавернь.
— Кто стрелял? — закричал он, привставая на стременах.
Мушкетёры расступились, позволяя разглядеть позицию с тремя кулевринами и трупами убитых.
— Мы тут допросили одного, господин лейтенант, — проговорил Сухов. — Он признался, что послан герцогом Бэкингемом. И показал вот это.
Олег передал де Лаверню портреты. Тот, с недоумением рассмотрев их, протянул обратно: