Монеты звенят: стражник пересчитывает бронзовые кружочки в своей ладони. Фыркнув, он говорит:
– Не хватает.
– А должно бы, – отвечает Мама Агба с отчаяньем в голосе. – Это все, что у меня есть.
Ненависть поднимается внутри, обжигающая и острая как шипы. Это несправедливо. Мама Агба не должна умолять. Я поднимаю глаза и встречаюсь взглядом со стражником.
Это ошибка. Прежде, чем успеваю отвернуться и скрыть отвращение, он хватает меня за волосы.
Я кричу, и через секунду стражник швыряет меня на землю, лицом вниз, с такой силой, что у меня перехватывает дыхание.
– Может, денег у тебя и нет, – его колено упирается мне в спину, – но у тебя тут мушки на любой вкус.
Он грубо хватает меня за бедро:
– Начну с этой.
Кожа горит. Я задыхаюсь, сжимаю кулаки, чтобы унять дрожь. Хочу закричать, переломать каждую кость в его теле, но с каждой секундой слабею. Его прикосновение уничтожает меня, ту, которой я с таким трудом пыталась стать.
Я снова чувствую себя маленькой беспомощной девочкой, которая ничего не может сделать, пока солдаты утаскивают ее мать.
– Хватит! – Мама Агба отталкивает стражника, прижимает меня к груди, рыча как рогатая леонэра, защищающая детеныша. – Я отдала деньги, и это все, что вы получите. Уходите. Немедленно.
Стражника бесит ее дерзость. Рука скользит к клинку, но другой солдат удерживает его:
– Пойдем. Нам нужно уйти из деревни до заката.
Хотя темнокожий говорит спокойно, его челюсти крепко сжаты. Возможно, глядя на наши лица, он вспоминает мать или сестру, кого-то, кого тоже хотел защитить.
Другой стражник замирает, как статуя, и я не знаю, что он собирается сделать. Затем он убирает руку с эфеса и впивается глазами в Маму Агбу.
– Научи мух знать свое место, – предупреждает он. – Или это сделаю я.
Он смотрит на меня. Хотя по коже струится пот, внутри я леденею. Стражник скользит взглядом по моей фигуре, как бы предупреждая, что может у меня забрать.
«Попробуй!», – хочу огрызнуться я, но во рту пересохло. Мы молчим, пока стражники не уходят и лязг подбитых металлом сапог не исчезает в отдалении.
Силы оставляют Маму Агбу, будто свеча гаснет на ветру. Она хватается за манекен, чтобы не упасть. Из беспощадной воительницы, которую я знаю, она превращается в слабую незнакомую мне старуху.
– Мама…
Я спешу ей на помощь, но она отталкивает мою руку:
– Оде!
Дура, ругает она меня на йоруба – языке магов, запрещенном после Рейда. Я не слышала его так давно, что мне требуется время, чтобы понять значение этого слова.
– Что, во имя богов, с тобой не так?
Снова все глаза в ахэре устремлены на меня. Смотрит даже маленькая Биси. Но почему Мама Агба злится? Разве я виновата, что эти стражники воры?
– Я хотела защитить тебя.
– Защитить меня? – повторяет Мама Агба. – Ты знала, что твои слова ничего не изменят. Из-за тебя нас всех могли убить!
Я отступаю и спотыкаюсь, потрясенная ее резкостью. Никогда еще мне не приходилось видеть в ее глазах такого разочарования.
– Если я не могу с ними бороться, то для чего мы здесь? – Голос срывается, но я проглатываю слезы. – Что толку тренироваться, если нельзя защитить себя?
– Ради богов, подумай, Зели. Подумай о ком-нибудь, кроме себя! Кто защитит твоего отца, если ты ранишь этих людей? Кто поможет Тзайну, когда стражники решат отомстить?
Я открываю рот, чтобы возразить ей, но мне нечего сказать. Она права. Даже если я убью нескольких стражников, с армией мне не справиться. Рано или поздно меня найдут.
И уничтожат всех, кто мне дорог.
– Мама Агба? – Голос Биси похож на мышиный писк. С глазами, полными слез, она цепляется за шаровары Йеми. – Почему они нас ненавидят?
Усталость отражается в каждой черте Мамы Агбы. Она обнимает Биси.
– Они ненавидят не вас, а тех, кем вы должны были стать.
Биси прячет лицо в складки ее халата и тихо плачет. Мама осматривается, замечая, что остальные тоже едва сдерживают слезы.
– Зели спросила, зачем мы здесь. Это хороший вопрос. Мы часто говорим, как нужно сражаться, но не говорим, почему.
Мама опускает Биси на землю и жестом просит Йеми принести стул.
– Вы должны помнить, что мир не всегда был таким. Прежде все мы были едины.
Мама Агба усаживается, девочки собираются вокруг, готовые слушать. Каждый день она заканчивает урок легендой или притчей, рассказывая о прежних временах. Обычно я пробиваюсь вперед, чтобы не упустить ни слова, но сегодня стою позади – слишком виновата, чтобы приблизиться.
Мама Агба растирает руки, медленно и методично. Несмотря на то что случилось, легкая улыбка скользит по ее губам – улыбка, которую может вызвать только один рассказ. Не в силах сопротивляться, я подхожу ближе, расталкивая других девчонок. Это наша история. Правда, которую король пытался похоронить с мертвецами.
– В начале времен Ориша была страной, где счастливо жили люди, наделенные магией. Каждому из десяти кланов боги даровали способность управлять силами природы. Одни маги властвовали над водами, другие – над огнем. Встречались и те, кто умел читать мысли, и даже те, кто мог видеть будущее!
Хотя мы все, так или иначе, слышали эту историю – от Мамы Агбы или от родителей, которых потеряли, – ощущение волшебства не исчезает. Наши глаза загораются, когда Мама Агба описывает магов, способных исцелять и насылать болезни. Мы наклоняемся ближе, и она рассказывает о заклинателях, несущих свет и тьму в своих ладонях.
– Все маги рождались с белыми волосами – знаком божественного прикосновения. Они использовали свои таланты, чтобы заботиться об оришанах и были почитаемы народом. Но не каждый удостаивался милости богов, – Мама Агба обводит хижину рукой. – Поэтому день, когда новый маг появлялся на свет, становился праздником для всей страны, и люди радовались при виде белых локонов. Дети, избранные богами, не могли колдовать, пока им не исполнялось тринадцать. Пока сила не проявлялась, их называли «ибави», «божественными», «предсказанными богами».
Биси поднимает подбородок и улыбается, вспомнив происхождение нашего титула предсказательниц. Мама Агба склоняется к ней и дергает за прядь белых волос – знак, который мы все научились скрывать.
– Маги жили в Орише, становились первыми королями и королевами. В те времена на земле царил мир, но он был недолгим. Пришедшие к власти стали злоупотреблять магией, и в наказание боги лишили их своих даров. Сила в их крови иссякла, а волосы потемнели как символ греховности. Через несколько поколений любовь к магам превратилась в страх. Страх сменился ненавистью. Ненависть – жестокостью и стремлением стереть их с лица земли…
От слов Мамы Агбы в комнате словно темнеет. Все знают, что будет дальше: ночь, о которой мы не говорим и которую нам не забыть.
– До той ночи маги выживали, используя свои силы. Но одиннадцать лет назад все волшебство исчезло. Почему, известно лишь богам.
Мама Агба закрывает глаза и тяжело вздыхает:
– Вечером магия жила. Утром она погибла.
Почему, известно лишь богам?
Из уважения к Маме Агбе я сдерживаюсь. Она говорит, как все взрослые, пережившие Рейд. Покоряется воле богов, забравших у нас магию в наказание или вообще без какой-либо причины.
В глубине души я знаю правду. Поняла, увидев магов Ибадана в цепях. Боги умерли вместе с нашей магией и никогда не вернутся.
– В тот роковой день король Саран не колебался, – продолжает Мама Агба. – Он использовал слабость магов, чтобы нанести удар.
Я закрываю глаза, сдерживая слезы, которые вот-вот прольются. Цепь, накинутая на мамину шею. Кровь, стекающая в грязь…
Молчаливые воспоминания о Рейде наполняют тростниковую хижину, и воздух будто тяжелеет от горя.
Той ночью мы все потеряли своих близких – тех, что были магами.
Мама Агба вздыхает и поднимается. Собравшись с силами, снова становится той, кого мы знаем. Смотрит на девочек в хижине, словно генерал, осматривающий войска.
– Я учу пути посоха каждую, кто этого захочет, ибо в мире всегда будут мужчины, желающие причинить вам боль. Я начала тренировки для предсказательниц, дочерей умерших магов, потому что, хоть вы и не можете колдовать, вас всю жизнь будут сопровождать ненависть и жестокость. Вот почему мы здесь. Вот зачем тренируемся.
Резким движением Мама достает свой складной посох и ударяет им об пол.
– Ваши враги носят мечи. Почему я учу вас драться?
Наши голоса повторяют слова, которые Мама Агба заставила выучить наизусть:
– Ты уклоняешься, а не бьешь, бьешь, а не увечишь, увечишь, но не убиваешь. Посох не забирает жизнь.
– Я учу вас быть воинами в саду, так что вы никогда не станете садовниками войны. Я помогу вам бороться, но главная ваша сила в чувстве самообладания.
Мама оборачивается ко мне, расправив плечи.
– Вы должны защищать слабых. Это путь посоха.
Девочки кивают, а мне остается лишь опустить глаза. Я снова всех подвела и едва все не разрушила.
– Ладно, – вздыхает Мама Агба. – На сегодня достаточно. Соберите свои вещи, продолжим завтра.
Одна за другой девочки выходят из хижины, довольные, что избежали гнева. Я тоже пытаюсь ускользнуть, но сморщенная рука Мамы Агбы ложится на мое плечо.
– Останься, – приказывает она.
Последние девчонки награждают меня сочувствующими взглядами и потирают ягодицы, возможно, подсчитывая, сколько ударов плетью я получу.
Двадцать за нарушение правил боя… Пятьдесят за дерзкий разговор… Сотню за то, что нас чуть не убили…
Нет. Сотня – это слишком мало.
Я сдерживаю вздох и готовлюсь к трепке.
Все пройдет быстро, успокаиваю я себя. Закончится, не успеешь и…
– Сядь, Зели.
Мама Агба протягивает мне чашку чая, другую наливает себе. Сладкий аромат щекочет мне нос, теплая глина греет руки. Я поднимаю брови:
– Он отравлен?
Уголки рта Мамы Агбы слегка поднимаются вверх, но лицо остается строгим. Я делаю глоток, чтобы скрыть улыбку, и чувствую вкус меда на языке. Поворачиваю чашку в руках и провожу пальцами по узору из лиловых бусин по краю. У Мамы чашка такая же, но бусины на ней серебряные – украшения в честь Ойи, богини жизни и смерти.
На миг эти воспоминания отвлекают меня от Мамы Агбы и ее разочарования, но аромат чая слабеет, и кислый привкус вины возвращается. Она не должна была проходить через это. По крайней мере, не ради провидицы вроде меня.
– Прости, – я обхватываю чашку руками, не в силах поднять глаза. – Я знаю… Знаю, что все только усложняю.
Как и Йеми, Мама Агба – косиданка, оришанка, не имеющая способностей к магии. До Рейда мы верили, что боги сами выбирали, кто будет предсказателем, а кто – нет, но теперь магия ушла, и я не понимаю, почему это различие остается. Лишенная белых волос, Мама Агба могла бы жить с другими оришанами и избежать произвола стражников. Если бы она не работала с нами, они бы вообще ее не беспокоили.
Часть меня хочет, чтобы она бросила нас, избавила себя от боли. С ее талантом швеи она могла бы, наверное, заняться торговлей – это принесло бы ей прибыль, которая теперь утекает сквозь пальцы.
– Ты походишь на нее все сильнее, знаешь об этом? – Мама Агба отпивает немного чая и улыбается. – Когда ты в гневе, сходство просто пугающее. Ты унаследовала ее ярость.
Я стою, разинув рот от удивления. Мама Агба редко говорит о тех, кого мы потеряли.
Да и немногие из нас их вспоминают.
Я прячу изумление, сделав еще глоток, и киваю:
– Знаю.
Не помню, когда именно это случилось, но папа стал относиться ко мне по-другому, начал избегать моего взгляда – наверное, смотрел на меня и видел лицо убитой жены.
– Хорошо, – улыбка Мамы Агбы меркнет. – Во время Рейда ты была ребенком. Я боялась, что ты ее забудешь.
– Не смогла бы, даже если бы захотела. – Разве можно забыть мамино лицо, похожее на солнце? Я пытаюсь сохранить его в памяти. Это лицо, а не труп со струйкой крови, бегущей по шее.
– Знаю, ты бьешься за нее, – Мама Агба гладит меня по белым волосам, – но король жесток, Зели. Он скорее вырежет все королевство, чем станет терпеть ересь предсказательниц. Когда у твоего врага нет чести, нужно выбирать другой путь.
– Разве я не могу на этом пути разбить пару голов своим посохом?
Мама Агба фыркает, и морщинки вокруг карих глаз становятся глубже:
– Просто обещай, что будешь осторожна и выберешь правильный момент для битвы.
Я сжимаю руки Мамы Агбы и низко кланяюсь.
– Обещаю, Мама, что не подведу тебя снова.
– Хорошо, потому что я хочу показать тебе кое-что и не хочу об этом жалеть.
Из складок своего халата Мама Агба достает гладкий черный прут. Делает резкий взмах. Я вскакиваю, когда прут превращается в блестящий металлический посох.
– О боги, – выдыхаю я, едва сдерживаясь, чтобы не схватить это произведение искусства. Черный металл испещрен древними символами, каждый из которых напоминает об уроке, однажды преподанном Мамой Агбой. Как пчела на мед, я смотрю на акофену – знак, изображающий скрещенные клинки, мечи войны. Смелость не всегда рычит, сказала она тогда. Доблесть не всегда сияет. Мои глаза скользят к акоме, гравировке в виде смиренного сердца, что следует за мечами. Почти уверена, в тот день меня высекли.
Каждый символ возвращает меня к какому-нибудь уроку, истории, притче. Я выжидающе смотрю на Маму. Это подарок или то, чем меня сейчас накажут?
– Держи, – она вкладывает гладкий металл мне в руку.
Я ощущаю его тяжесть. Железо, способное крушить черепа.
– Неужели это по-настоящему?
Мама кивает:
– Сегодня ты сражалась, как воин, и прошла инициацию.
Я поднимаюсь, чтобы раскрутить посох над головой и прихожу в восторг от скрытой в нем мощи. Металл режет воздух, как нож, более смертоносный, чем любой из посохов, вырезанных мной из марулы.
– Помнишь, что я сказала тебе на нашей первой тренировке?
Я киваю и говорю усталым голосом Мамы Агбы:
– Если собираешься драться со стражниками, лучше научиться побеждать.
Она дает мне подзатыльник, но от тростниковых стен отражается ее теплый смех. Я протягиваю ей посох, и она ударяет им об пол. Оружие снова превращается в металлический прут.
– Ты знаешь, как побеждать, – говорит она, – просто убедись, что знаешь, когда сражаться.
Гордость, смешанная с болью, бушует в моей груди, когда Мама Агба вновь вкладывает посох мне в ладонь. Не веря своим глазам, я обнимаю ее за талию, вдыхая знакомый запах свежей ткани и сладкого чая.
Мама Агба кажется напряженной, но отвечает на объятие, смиряя мою боль. Отступает назад и хочет сказать что-то еще, но замирает, когда полотна у входа в ахэре распахиваются вновь.
Я хватаюсь за прут, готовая к драке, но узнаю в вошедшем старшего брата. Тзайн входит внутрь, и тростниковая хижина сразу становится меньше. Кажется, будто он состоит из одних мышц и сухожилий. Пот стекает с черных волос и струится по лицу. Он встречается со мной взглядом, и сердце сжимается от страшного предчувствия.
– Это касается папы.
Глава вторая. Зели
Его слова – последнее, что я хотела бы слышать.
«Это касается папы» означает, что все кончено. Что он ранен или еще хуже…
Нет. Я пытаюсь отбросить эти мысли, когда мы несемся по деревянным доскам торгового квартала. Он в порядке, говорю я себе. Что бы там ни случилось, он будет жить.
Солнце пробуждает нашу морскую деревню Илорин. Волны разбиваются о деревянные столбы, поддерживающие поселение на плаву, и накрывают наши ноги тучей брызг. Будто у паука в паутине моря, у нашей деревни восемь деревянных ног, которые сходятся в центре. Туда мы сейчас и спешим – так быстрее можно добраться до отца.
– Осторожней! – вопит косиданка, когда я пробегаю мимо, едва не сбив с ее черной головы корзину с бананами. Может, если она поймет, что мой мир рушится, то найдет в себе силы простить.