«Англичанин» так увлекся своим делом и протралил уже несколько десятков немецких адских машин, что не заметил, как к нему подкрался вражеский миноносец и под угрозой стрелять и потопить захватил его.
Вместе с рыбачьей флотилией переодетых немцев, этот траулер, тоже под командой немецкого капитана, сопровождал боты в их рискованную экспедицию.
Подойти близко в английским берегам он не решался, но все-таки проводил эти лодки до места остановки сетей.
Капитан Вольгемут не любил медлить. Он сейчас перекинулся на своем боте к траулеру, переговорил с его командиром, и оба офицера с веселым смехом принялись за исполнение нового остроумного плана.
План этот был прост. Немцы придумали окрасить свои мины в английские цвета и этим вызвать сомнение, что взрывчатые аппараты поставлены самой Англией. Подтасовать общественное мнение, в особенности с помощью податливого и готового на всякую услугу агентства Вольфа, было нетрудно; телеграммы быстро оповестят весь мир о вероломстве Великобритании и свалят всю вину с больной головы на здоровую.
Немало понакидано было в Немецкое море замаскированных подобным образок мин. Старались видать именно в том месте, где проходили суда нейтральных государств. Это было сделано для того, чтобы при взрыве одного из последних можно было бы объявить виновницей Англию.
— Ну, дальше ты не ходи с нами, Шварцберг, — сказал своему товарищу, командиру траулера, Вольгемут, — мы без тебя продолжим наш маскарад и постараемся ввести в заблуждение наших приятелей-англичан.
Траулер остался ожидать направлявшуюся дальше к английским берегам рыбачью флотилию.
Ветер дул попутный, но капитан все-таки решил немного отстояться на море, чтобы подойти к Гримсби, когда достаточно стемнеет. Это давало немцам возможность безопаснее заняться своим страшным делом. Никто не обратил бы в сумерках на них внимания.
— Ну что, английская собака, лежишь? Трусишь? — презрительно обратился в старому рыбаку один из экипажа.
Только сжался Джон, закусил губы, чтобы не ответить дерзкому врагу. У старика уже созрел план. Он надеялся, что никто из немецких злодеев не уйдет из родного ему Гримсби.
К вечеру погода переменилась. Хотя и было мористо, но ветер значительно упал. Солнце спускалось за чуть видневшуюся береговую полосу, море дышало солью и йодом. Легкая дымка сумерек подернула водяную поверхность, кое-где заклубился туман.
— Ну, теперь пора. Ставь паруса! Живо домчимся до нашей цели, — приказал капитан, и боты понеслись на северо-запад, по направлению к гавани Гримсби.
Все ближе и ближе вражеская земля. Вечер потопил в темноту все кругом. Неожиданно прорезал тьму яркий столб берегового прожектора, перекинулся через все рыбачьи боты и стал нащупывать дальше в море; видимо, убедившись, что, кроме рыбачьей флотилии, море свободно от других судов, луч прожектора упал. Снова стало темно.
Ослепленный ярким светом электрического луча, Вольгемут облегченно уставился в темное пространство, казавшееся теперь еще глубже, еще темнее…
— Вот и Гримсби, — послышался глухой голос морского волка-англичанина, — и его опытный глаз уловил линию газовых фонарей.
Все ближе и ближе стягивалось огненное ожерелье гавани. Притихли и немцы на лодках, боятся немецким словом перекинуться, выругаться, чтобы не выдать себя; только Вольгемут, держа револьвер у груди старика Джона, сидевшего на носу первой лодки, зорко следил за британцем.
Старый рыбак не подавал признаков жизни. Он вперил глаза в знакомую ему одному только точку на берегу и, затаив дыхание, настойчиво ожидал, когда боты подойдут к ней.
Передалась ли его затаенная мысль немецкому капитану, или тот ради осторожности инстинктивно берегся захваченного врага, но он грубо схватил за плечо англичанина и внушительным шепотом сказал:
— Помни, британская собака, если чем-нибудь посмеешь подать сигнал своим, сейчас же будешь убит!
Точно не слыхал угрозы старый Джон и ничем не отозвался на нее.
Вот уж немецкие боты проскользнули створы гавани; здесь ветер еще стал тише. С берега неясно слышался человеческий голос.
Вольгемут сам понял, что настало время приняться за разбрасывание мин. Чтобы отдать приказание, он на мгновение отвернулся от пленника и еле слышным шепотом сказал:
— Начинайте!
Этого было достаточно, чтобы старый рыбах собрал все свои усилия и, как уж, быстрым скачком перекинулся через невысокий борт загруженного тяжелыми минами бота.
Еще мгновение — и он, отдуваясь от попавшей ему в рот воды, поплыл к берегу.
Вольгемут растерялся. Он не знал, что ему делать: стрелять в плывущего беглеца или воспользоваться минутой замешательства и, не исполнив своего дерзкого плана, в темноте ускользнуть обратно?
Последнее намерение он предпочел, и тихий приказ плыть обратно сейчас же передался по всей немецкой флотилии.
До створов оставалось недалеко, но ветер еле раздувал упавшие паруса; неуклюжие рыбачьи боты медленно поворачивались и тихо двигались по успокоившейся поверхности гавани.
Только одну мину удалось сбросить в воду, остальные лежали наготове, но теперь было не до них.
— Скорее, скорее! — торопит капитан переодетых матросов. Близок створ, мелькнули его разноцветные глаза.
Нос первой лодки почти уже касается гигантских ворот гаваньского створа, как неожиданно задребезжал электрический звонок, где-то глухо брякнул автоматический аппарат, и тяжелые створки медленно стали сдвигаться.
Ужас охватил вражеских моряков: они поняли, что попали в западню, из которой выхода нет никакого.
У Вольгемута в голове блеснул отчаянный план: кинуть одну мину в заграждающий выход могучий створ, взорвать его и выйти на свободу.
— Кидай мину, прямо в ворота, — громко скомандовал он соседнему боту.
И германцы, подняв дружными усилиями тяжелый аппарат, со всей силы швырнули его о каменный парапет, к которому были прикреплены дубовые ворота.
Раздался громкий взрыв, все полетело вверх, столб воды перекинулся через мол и с грузным плеском упал обратно в воду.
Море расступилось. Лучи прожектора ярким столбом упали на место взрыва. Страшная картина обнаружилась: из всех пятнадцати ботов каким-то чудом уцелели только два последние; обе стороны стенки были разрушены, от тяжелого створа не осталось и следа.
Начальник гавани сейчас же принял меры, чтобы выловить те мины, которые могли случайно остаться целыми и повредить выходившим из гавани судам.
Всю ночь рыбачьи лодки, освещенные лучами прожектора, искали этих страшных утопленников, но их оказалось очень мало. Несомненно, что от страшного взрыва, благодаря детонации, они тоже взорвались.
Следы взрыва были ужасны.
Когда рассвело, англичане убедились в этом. Их утешало только то, что ни одно английское судно, даже рыбачья лодка, не пострадали при этом.
— Ну, старик, тебе будет награда, — благодарно взглянув на морского волка, сказал начальник гавани. — Благодаря тебе, адский замысел немцев не удался.
— Я хотел сообщить вам, господин комендант, еще кое о чем, — тихо, по своей привычке, сказал Джон и медленно передал о траулере, захваченном немцами у англичан и о его злонамеренной работе, имевшей целью опорочить британское имя.
Не умолчал старик и о привешенных немцами к рыбачьим сетям минах.
Всполошились английские власти. Сейчас же был снаряжен один из быстроходных миноносцев; он должен был немедленно отправиться в путь и во что бы то ни стало захватить предательский траулер.
— Ну, Джон, — ласково похлопывая по плечу старика, промолвил командир миноносца, — ты пойдешь с нами, пусть твои старческие глаза поработают на пользу родины; ты выищешь этот немецкий траулер и узнаешь его?
— Как не узнать! Я помню хорошо всю его оснастку.
Яркий день сменил непроглядную ночь. Свежело. Седая волна чувствовала себя хозяйкой. Точно змея, шипела она, перегибаясь своим зеленым телом.
— Вот и ноши значки, — указал Джон на махалки, привязанные у буйков, где были брошены сети.
Командир осторожно далеко обошел опасное пространство, и миноносец продвинулся дальше.
— Вон какой-то рыболовный пароход, — заметил несколько времени спустя один из офицеров миноносца.
Командир посмотрел на судно, «съел» его взглядом и спокойно ответил своему подчиненному:
— Это, Чарли, судно его величества, видишь, английский флаг!
Все ближе и ближе надвигался миноносец на «рыбака», качавшегося на якоре.
— Ура! — загремело британское приветствие на борту последнего.
Командир успокоился.
— Ну, не прав ли я был, Чарли, это наш, английский траулер, вероятно, вылавливает немецкие мины.
Капитан снова приложил бинокль к глазам и, после короткого наблюдения, с довольным видом сказал:
— Теперь я вижу вполне ясно, что это не вражеское судно; вся оснастка, окраска, да и номер английские.
Офицер, пожав плечами, ничего не возразил своему начальнику.
— Ну, а ты, Джонни, что скажешь? — обратился к рыбаку командир, точно ища подтверждения в его ответе.
Напряглись старые глаза, сузились.
— Подозрителен он мне что-то, капитан, шкот не так вытянут, как мы, англичане, вытягиваем, через шлюз иначе пропущен.
Такая мелочь заставила командира миноносца усмехнуться, но он все-таки не упустил из виду замечания рыбака.
— А мы сейчас это все выясним. Чарли! — крикнул он офицеру. — Спустите шлюпку и отправляйтесь для осмотра!
Немного спустя, шлюпка запрыгала по волнам, приближаясь к траулеру.
Командир наблюдал в бинокль за последним.
Какая тревога внезапно поднялась на борту траулера! Приближение лодки, видимо, было нежелательным для него. Не было спущено трапа для приема подплывавших моряков, а напротив того, спешно вытягивался якорь, было слышно, как визжала торопливо цепь.
Понял капитан миноносца, что дело неладно. Он сейчас же вывесил сигнал, что будет стрелять в траулер, если он не впустит на свой борт команду с английской шлюпки.
Суета сразу замерла на судне. Миноносец подошел ближе к неизвестному пароходу — и сейчас же все выяснилось.
Несмотря на недолгое сопротивление, траулер очутился во власти англичан. Это было то же судно, которое вчера ночью встретилось с переодетой флотилией немцев.
Капитан Шварцберг злобно посмотрел на английского моряка, заставившего его положить оружие, и молча сдался в плен.
Сейчас же принялись обыскивать все помещения судна; в них нашлось более сотни мин, которые немцы расставляли на фарватере.
Немцы захватили несколько недель тому назад у англичан этот траулер, благоразумно умолчав об этом для того, чтобы, пользуясь английским обликом судна, совершить свой злодейский план.
Александр Барченко
«ЭКСТРЕННЫМ РЕЙСОМ»
Дальше море было мутное, молочно-зеленое; к горизонту накрывалось лиловой пеленой, что на востоке свисала с неба. А здесь, возле борта, вода пряталась под плотной шершавой чешуей. Перепутавшись, липли к бокам парохода вялые водоросли, обломки тростника, золотые шкурки бананов и старые пробки.
С океана на рейд забирались шквалы, сдирали с воды блестящую скользкую кожу, расстилали длинные темные коврики ряби. И с ковриком вместе, будто припаянная, вползала на рейд крутозадая джонка под жестким костистым парусом.
Малайские «прау» сновали, протискивались между судами с видом озабоченных сплетниц, а тростниковые шатры на судах черномазых тамилов уже закурились дымом; готовят ужин.
Океанское судно сразу при входе облипают двуногие паразиты; не помогают ни брандспойты, ни ругань. От «москитов рейда» под тропиками застрахован только станционер, и то не всегда. Цепляясь Бог знает за что, туземные лодки липнут к корме парохода день и ночь напролет, густым веером, как стружки к магниту.
Надо видеть, как здесь заходит солнце. Солнцу надоедает за день еле ползти под зенитом. И будто лопается нить, что держит над горизонтом этот багровый сплющенный диск. Быстро — только следить успеваешь — диск падает на воду, полощет в воде широкую алую ленту и тонет.
И нет зари. Быстро сползает темнота, тушит краски.
Далеко, над городом, встало мертвое зарево электрических «солнц». А рейд весь иллюминован цветами живыми и теплыми.
Там, где с утра еще вытравил якоря белый лебедь, красавец почтовый лайнер «Messageries Maritimes»[4], в темноте протянулось и в воде опрокинулось по три длинных ряда огненных глаз. На борту звуки оркестра. Темная масса русского «Добровольца»[5] тяжело придавила сонную воду ближе к выходу в море.
В башнях-трубах жестко скрежещет. Поднимают пары. И, чудится, вся эта чудовищная железная громада трепещет и вздрагивает с тихим гуденьем.
Внизу визжат и стрекочут лебедки, с шаланд грузят последний уголь. Ночью дальше, на север…
— Надежда Семеновна! Что с вами?
Молодая женщина зябко встряхнула плетеными бабушами на крошечных ножках, настороженно выпрямилась в лонгшезе, отозвалась рассеянно:
— Со мной? Господи, абсолютно ничего!
— Но вы побледнели?
— Просто вздрогнула. Боялась, что он сейчас сорвется в воду, этот матрос… Кстати, Василий Степаныч, кто он? Или это юнга?
Толстый кубышка-штурман пыхнул жесткой манильской сигарой, развел рукой облачко пахучего дыма, пригляделся.
— Ну, уж… какой юнга! Четвертый десяток малому идет. Это Янсон, эстонец. Ловкая шельма… Идет первым рейсом, а с делом освоился, будто родился на нашей «Туле». Что он вас так интересует?
— Просто так. Разве не прелестная группа?
Под балкончиком расплющился на воде плоскодонный туземный дощаник, груженый плодами. На корме нагие фигуры сидят, охватив руками колени, вокруг очага. Огонь мажет кровью нахмуренные лица, подчеркивает белки влажных глаз. Длинные огненные руки ложатся на воду, гладят выпуклый борт парохода. И как раз в полосе света висит над бездной, над чем-то возится стройная фигура в матросской рубашке, с сильным загорелым затылком.
Штурман перегнулся через решетку, окликнул:
— Янсон!
— Есть!..
— Ты что там копаешься? Иллюминатор? Готово?
— Так точно.
— Поди-ка сюда.
— Есть!
Матрос подергал за невидимый линь, подтянулся, змеей пополз вверх, перемахнул на руках через фальшборт, вытянулся перед столиком.
— Вот, Янсон, барыня тобой интересуется.
Изящная собеседница укоризненно повернулась к штурману.
— Василий Степаныч! Я вовсе не хотела отрывать… молодого человека от работы. Просто испугалась… Вы работали в такой опасной позе.
Стройный матрос повел глазом на лицо говорившей. Ответил не сразу, странно-холодно, с заметным акцентом:
— Покорно благодарю, барыня. Эта работа ничего… Пустяки.
— Все-таки… Вы прежде не служили в цирке?
Матрос выдержал паузу, еще более долгую, вздрогнул углами резко очерченных губ, возразил спокойно:
— Никак нет, не служил. Я с детства на море.
Пассажирка с беспомощным видом повернулась к штурману. Видимо, не знала, чем кончить беседу с этим жилистым эквилибристом, вблизи таким заурядным и вместе странным; взялась было за неразлучный спасительный портфельчик, нерешительно порылась в нем. Внезапно встретившись взглядом с невозмутимым матросом, растерянно щелкнула замочком. Вдруг придвинула столик, потянула из бокальчика чайную розу с длинным стеблем.
— Вот вам… приз!
— Бери, бери, чего же ты… — поддержал штурман. — Ишь, лапы-то трясутся. Опять наханжился на берегу? Можешь идти.
— Шельма! — заметил штурман. — А золотые руки. Ему боцманская вакансия впору.
Звонкий голос окликнул с мостика над тентом:
— Господа! Можно?.. Не помешаю?