– Все нормально, а что?
– Выглядишь злобно.
– Ну да, я злюсь, но все нормально, – ответила она. – Обычная ерунда.
– Какая еще обычная ерунда?
Элли оперлась подбородком на ручку лопаты и вздохнула. Вокруг сновали утки – индийские бегуны двух расцветок. Я обожала шоколадных.
– Просто… ну, понимаешь, Рик. Это сложно. – Я кивнула:
– Я в четверг подслушала часть вашего разговора. Мне не понравилось, что он тебе сказал. – Элли снова вздохнула. – Ты ведь в курсе про безопасный секс, болезни и все такое?
– Я в курсе, – кивнула она.
– Тогда просто… будь осторожнее, ладно?
Мне хотелось отвести ее в библиотеку и сдать на руки библиотекарям со словами: «Пожалуйста, научите ее всему».
Минуту мы неловко молчали, я взяла метлу и принялась выметать опилки из угла.
– Похоже, мама была права, – сказала Элли. – Я начала слишком рано и уже жалею.
Мое сердце, кажется, пропустило удар.
– Ты уже начала?! – В тот день, когда мы наткнулись на фотографию масляного пениса, мы пообещали немедленно рассказать друг другу, как только сделаем это. Я почувствовала себя обманутой, как и всякий раз, когда Элли меняла правила посреди игры.
Элли кивнула:
– Да, недели две назад. Ну… в первый раз. И с тех пор еще несколько раз. Прости, что не сказала тебе.
– Но мне казалось, что ты не собираешься этого делать.
– В этом нет ничего такого, – отмахнулась она.
– Тогда почему ты такая злая? – Моя фраза висела в воздухе над утиным домиком несколько секунд. – Если не хочешь, хватит это делать.
–Он здесь живет.
– И что?
– Все сложно.
– Я понимаю. Но все же…
Элли расплакалась:
– Я не знаю, что делать.
Я не знала, что сказать ей, и обняла ее, хотя могла подхватить вшей. Мне было плевать. Элли надо было обнять, и я обняла ее.
– А еще у меня плохие новости, – сказала она.
– Какие?
– Мама нашла окаменелую мышь.
– Она ее выбросила?
– Не совсем. Она все еще у меня. Но она… не та, что прежде.
========== Песнь о Максе Блэке (он же Бог) ==========
Он рассыпался в пыль. Как мы ни вглядывались, нельзя было разглядеть ни глазного яблока, ни крыла, ни ноги, ни рыльца. Просто горка сора. Элли изобразила реакцию Жасмин:
– Что это за хрень? – спросила она противным тоном Жасмин, не переставая трясти банку, растирая Макса Блэка в мелкую пыль. – Она трясла банку и кричала. Ненормальная! Это просто летучая мышь. Кому до нее какое дело?
– Это была не просто мышь, – заметила я.
– Знаю, – отозвалась Элли. – Это был Бог.
– Прикинь, твоя мама убила бога, – пошутила я, чтобы разрядить обстановку, но Элли не засмеялась. Она отвинтила крышку банки и вгляделась в пыль.
Думаю, она придумала это еще тогда, но не говорила мне ничего до вечера: когда стемнело, мы встретились снова, чтобы достойно проводить нашего бога по имени Макс Блэк в последний путь, развеяв его пепел по ветру. Когда мы встретились, высоко в небе сияла тощая бритая луна, и мы сделали совсем не то, что собирались.
– Достань мне того средства от вшей, – попросила Элли.
– Достану, – при одной мысли о вшах у меня зачесался скальп. – Жесть. Ты же ненавидишь эти гребни! – В последний раз, когда у Элли были вши, ей пришлось отрезать добрый фут волос, чтобы прочесать их антиблошиным гребнем.
– Они переселились, – сообщила Элли.
– Кто?
– Вши.
– Но… – удивилась я. – Головные вши ведь живут только на голове?
– Они… понимаешь, они переселились… туда, – она показала на свою ширинку.
– Эл, это же совсем другое. Они не расплодились, это просто другие вши.
– До прошлой недели ты думала, что они прыгают. Что ты вообще понимаешь?
– Достаточно.
– Ага, конечно.
– Так что, на твоей голове никто не живет?
– Да, все хорошо, – ответила Элли. – Погоди… То есть теперь на мне живут другие вши?
– Типа того.
– И откуда, блин, они взялись? – Я молчала. – Рик?
– Наверно, так они и передаются, – предположила я.
– А у него-то они откуда? – Я промолчала. – Мы встречались три месяца! – Я продолжала молчать. – Это их мы подхватили от горилл?
– Думаю, их много видов. Но, думаю, да. Наверняка. Хочешь, куплю вам обоим средства?
– Нет, блин, спасибо.
– То есть с Риком все кончено?
– Да, блин, разумеется.
Чувствую, это будет сложно. Но вскоре мы забыли о вшах: Элли сходила в сарай и вернулась с банкой, полной божественного праха Макса Блэка, и шестью банками пива.
========== Племя окаменелой летучей мыши ==========
Весь вечер Элли не выходила из первой зоны. Она все время повторяла слово «насрать».
– Куда мы пойдем? – спросила я.
– Да насрать, – ответила Элли.
В итоге мы пошли к пруду, потому что я не хотела пить пиво в лесу. На берегу я развернула прихваченный из дома плед и спросила Элли, сядет она на плед или на траву.
– Мне насрать, – ответила Элли.
Я разложила плед, села на него, достала пачку «доритос» и предложила Элли. Та злобно на меня уставилась.
– Чего?
– Ты всегда ко всему готова, даже бесит, – ответила Элли. – Ты и твоя оранжевая светящаяся гадость. – Не успела я что-нибудь ответить, как она, кажется, приготовилась заплакать и спросила: – Как мне помогут эти шесть банок пива? Не знаешь? – Она снова показала пальцем на свою ширинку.
– Не знаю. Откуда это у тебя, кстати?
– От Рика, сказала же.
– Я про пиво.
– Тоже от Рика. Мы собирались выпить в понедельник, на вечеринке при звездах. Но сейчас уже насрать.
– Завтра я достану тебе средство, вши исчезнут, и ты сможешь больше о них не волноваться. Это уже будет не твоя проблема.
– Это всегда будет моей проблемой, – ответила Элли. – Моя главная проблема – что я дура. Что мы все идиоты. Ты, я, моя мать, вся коммуна, все наши знакомые, все на этой улице, в этом городе, в этом штате, в этой стране и на этой планете! Вот в чем моя проблема!
– Хреново, – заметила я.
– Ага, хреново.
Пока мы пили по первой бутылке пива, Элли не переставала морщиться. Я молчала и не вмешивалась в ее сольное выступление. Она продолжала говорить – в основном о том, что мир полон идиотов. Когда мы открыли по второй банке, я спросила:
– Можно я кое-что скажу?
– Можно.
– Мне кажется, со мной что-то не так.
– И что же? – По ее тону было ясно, что сейчас, даже заболей я раком или проказой, ее неудачный сексуальный опыт и лобковые вши все равно будут хуже, так что я удержала язык за зубами:
– Ничего, я просто выделываюсь.
Повисла тишина. Мы выпили еще пива, хотя нам обеим, кажется, не особо понравилось. Я поставила свою банку на землю и не собиралась больше из нее отпивать. Вдруг Элли заерзала и пробормотала что-то себе под нос. Потом повернулась ко мне:
– Но он же должен был подхватить их от кого-то еще?
– Да, похоже на то.
– Я такая дура!
– Нет, ты не дура.
Мы лежали и смотрели на звезды, и Элли все больше накручивала себя и все больше распалялась. Мне казалось, что она сейчас встанет и уйдет от меня. Или просто лопнет от злости. Она была не похожа на себя – ни на одну из привычных мне версий Элли – глупую, саркастичную или до ужаса похожую на Жасмин. Она была… очень сильно на всех зла. Я уже видела ее в ярости, но не такой, как сейчас. Сейчас все было куда сложнее.
– Давай выпьем эту хрень, – произнесла она. Я отключилась и прослушала, о чем она вообще говорит, так что переспросила:
– Кого выпьем?
– Окаменевшую мышь. Бога. Зови эту дрянь как хочешь, – указала она на банку.
– Макс Блэк, – вырвалось у меня.
– Кто такой Макс Блэк?
– Я называю мышь Макс Блэк. Это термин из фотографии. Не слушай меня, я, кажется, пьянею.
Элли отсалютовала мне банкой:
– Я глотну первой. Вот увидишь, у нас крылья вырастут. Представь, мы выпьем бога. Черт, может, нас даже накроет.
Она протянула руку и взяла последние полбанки пива – вообще-то, это было мое пиво, но оно согрелось и я не хотела его допивать. Сначала Элли открыла банку с мышью и обнюхала ее:
– Просто пыль. У нее даже вкуса не будет. – С этими словами она налила пива прямо в пыль и трясла банкой, пока жидкость в ней не стала однородной.
Элли отпила первой, скорчила восторженную гримасу и протянула банку мне. Я помедлила, а потом тоже сделала уверенный глоток. В конце концов, что мне было терять? Через несколько дней я заканчивала старшую школу, мне было некуда идти и нечем заняться. Почему бы не выпить прах мыши? Горлышко банки было слишком широким, и часть жидкости оказалась у меня на шее. Я запила смесь остатками теплого пива из своей бутылки.
Элли подняла руки ладонями вверх:
– Теперь мы стали частью Бога, правда, Глори?
Я говорила про бога разве что в шутку, но Элли, кажется, действительно прониклась. У меня слегка кружилась голова. Наверно, я немного опьянела и слишком взволновалась от того, что выпила летучую мышь. Но вообще-то можно было сказать, что я чувствую себя богом. Знакомьтесь, Глори О’Брайан. Бог. У меня дома лежит атомная бомба. Я дочь давно умершей Дарлы О’Брайан из нулевой зоны.
Я перевела взгляд на Элли: Элли Хеффнер, тоже бог, но атомной бомбы у нее дома нет, разве что на днях я принесу ей средство против лобковых вшей. Дочь Жасмин Блю Хеффнер, чертовой чокнутой хиппи.
– Теперь мы – племя, – заплетающимся языком вещала Элли. – Как кровные сестры, только лучше. Племя окаменелой летучей мыши!
Тогда все поменялось, но мы еще ничего не знали.
Первые полчаса после того, как мы выпили мышь, мне казалось, что меня сейчас стошнит. До этого я всего раз в жизни выпила одну бутылку пива и не знала, что будет, если я напьюсь. Но так, как сейчас, я себя точно никогда не чувствовала. Элли, кажется, правда поверила, что стала богом. Она шептала что-то себе под нос, как будто с кем-то разговаривала. То ли с вшами, то ли сама с собой, то ли просто выпила лишнего. Лишнего бога.
– Обрети свободу, – проговорила Элли. – Будь смелее.
– Что?
– Обрети свободу. Будь смелее, – повторила Элли. – Не знаю, слова просто пришли ко мне.
– Ясно, – ответила я. К себе она обращалась или ко мне? Я задумалась. «Обрети свободу. Будь смелее». Здесь было столько разных смыслов, столько камней в мой огород…
Мы битый час лежали и смотрели на звезды, и Элли в кои-то веки не назвала ни одного созвездия. Она даже не показала мне Юпитер. Это так напугало меня, что я чуть не указала на него сама. Но, взглянув на него, я увидела одновременно его прошлое и будущее. Я увидела мощный взрыв и то, как в пустоте формируются звезды и планеты. Я увидела скорость света. Потом снова настала темнота, как будто все погибло. Мне захотелось плакать, и я отвернулась и перевела взгляд на Элли. У нее был испуганный вид. Возможно, мы с ней видели одно и то же.
– Мне пора, – вдруг сказала я. Я просто лежала на траве – и вот я уже стою и жду, пока Элли слезет с моего пледа. Элли тоже встала и наскоро попрощалась. Я вернулась домой и поздоровалась с папой, но не смотрела ему в глаза. Я боялась, что иначе папа увидит, что я сошла с ума и выпила прах окаменелой летучей мыши. Или увидит, что я бог. Как все сложно.
Я легла спать в одежде, пытаясь сосредоточиться на том, чтобы чувствовать себя нормально. Я чувствовала себя ненормально. Мне казалось, что я парю. Летаю. Что я тяжелая и невесомая одновременно.
========== Плачущая горлица ==========
Я просыпаюсь в пять утра: у окна моей спальни живет плачущая горлица, и сейчас она решила прочистить горло. Никогда не любила плачущих горлиц. Я слишком рано узнала, что значит оплакивать потерю, а эти горлицы никого не оплакивали. Мое окно – прямоугольник шесть футов в высоту и десять в длину – состояло из трех частей, а прямо за ним цвели фруктовые деревья. На одном из них сидела плачущая горлица и издавала эти кошмарные звуки: «Ту-у-у-уи ту-у-у ту-у-у ту-у-у».
Посмотрев на птицу, я увидела не только ее. Я увидела что-то странное – например, ее предков. Ее прапрапрадедушку сбила машина, только перья в стороны разлетелись. Потом я увидела ее детей и правнуков. Я видела весь путь ее потомков к вымиранию. В конце концов они обратились в пыль, как вчера Юпитер. Меня охватил привычный страх.
Я помотала головой и распрямила плечи, чтобы перестало тянуть в груди. Сегодня будет обычный день, я отправлюсь в торговый центр за платьем для выпускного. Ничего сложного. Может быть, чуть позже мы встретимся с Элли, вспомним, какими глупостями занимались накануне, и хорошо посмеемся.
Я приняла душ и сделала упражнение, которое папа в детстве научил меня делать, если мои мысли бегают слишком быстро: я не включала свет в ванной и старалась не думать ни о чем, кроме струи воды, бьющей мне в лицо. Я пыталась просто быть здесь и сейчас. Я вдохнула и выдохнула, улыбнулась, размяла шею, сосредоточилась на текущей мне в лицо воде и улыбнулась снова. Мне все еще было странно. Я чувствовала себя летучей мышью по имени Макс Блэк. У меня на спине как будто росли невидимые крылышки. Мне хотелось есть букашек. Я слышала все, что творится за несколько километров. Я стала другой. Размять шею, поймать струю воды в лицо, улыбнуться. «Глори, все не так страшно».
Я сунула в рюкзак камеру (не цифровую, а Leica M5 с черно-белой пленкой) – вдруг по пути к торговому центру мне захочется остановиться и сделать пару снимков. Иногда я так делала. Это было чем-то вроде семейного наследия – иногда проводить время наедине с вещами, которые не казались интересными никому, кроме нас. Впечатывать эти вещи в эмульсию на пленке. Я считала, что имею на это право. Дарла О’Брайан сунула голову в духовку, так что иногда я притворялась ей. Кем бы и чем бы она ни была. Я притворялась, что знаю ее. «Ту-у-у-уи ту-у-у ту-у-у ту-у-у».
Когда я вышла из дома, папа как раз усаживался на диван. Когда я мыла тарелку от хлопьев, папа спросил меня:
– Все в порядке?
– Ага. Пойду куплю чертово платье, – ответила я.
– Ты ведь помнишь, что не обязана надевать платье, если не хочешь? – напомнил папа. Это могла бы говорить Дарла. Хотя, может, она считала иначе.
– Помню.
– Хорошо.
Если честно, я просто не знала, что еще девочки надевают, если хотят приодеться. Мне не хотелось приходить на выпускной в деловом костюме или чем-нибудь таком. Так что я решила просто съездить в торговый центр, а если ничего не найду, всегда можно заехать в комиссионный магазин с винтажной одеждой и купить платье домохозяйки из сороковых. Что-нибудь просторное и не слишком официальное. Что-нибудь, подо что можно надеть «док мартенсы» и всем будет плевать. В конце концов, все и так считают меня странной. Я Глори О’Брайан, победитель голосования «Этот человек точно не будет вашим другом». Первая в рейтинге «Эти люди не будут трогать вашу палатку». Главный кандидат на голову в духовке.
Когда я парковалась перед торговым центром, рядом остановилась другая машина, я взглянула на женщину за рулем, она взглянула на меня, и у меня случилось… видение. На самом деле, целая куча видений. Послание от женщины, припарковавшейся рядом, гласило: «Ее мама сидела в тюрьме. Ее бабушка любила джаз. Ее внука исключат из старшей школы. Другой ее внук станет сенатором и наконец добьется того, что женщинам будут платить столько же, сколько и мужчинам. Это произойдет в середине двадцать первого века. У этого сенатора будет второй дом в штате Аризона, и в тот день, когда он представит билль о равноправии сенату в Вашингтоне, этот дом сожгут».