Джек закатил глаза.
– Что мне делать, Джек?– спросил Донно. – Я не вижу, зачем все это нужно теперь. Вообще ничего не знаю, и…
Он замолчал, не в силах выразить словами пустоту, которая постепенно вытесняла все, что у него было внутри.
Джек закусил губу, задумавшись. Потом спокойно посмотрел на Донно.
– Забей, – сказал он.
– Что?..
– Забей, говорю, – терпеливо повторил Джек. – Лучший выход из любой ситуации.
«Идиотские у тебя советы, Джек», – сонно пробормотал Донно, просыпаясь.
Подушки пахли цветами. Лиловый тонкий хлопок белья, чужая комната.
«Твою ж мать», – вырвалось у него.
Длинное утро Морген
Сначала Морген насмешило тихое ругательство, вырвавшееся у Донно, едва тот проснулся.
Потом она рассердилась и ткнула его пяткой пониже спины.
– Если ты сейчас скажешь, что это было ошибкой, я выкину тебя в окно, – предупредила Морген.
Донно развернулся к ней, обреченно оглядел и ее – под тонким одеялом одежда не угадывается – и себя – аналогично. Закрыл глаза и вздохнул.
Ничего не помнит, поняла Морген.
Впрочем, углубляться в мысли не захотелось – если вчерашнее неистовое стремление Донно к теплу и близости были понятны, то зачем она сама в это полезла… сейчас Морген казалась себе жалкой: то ли воспользовалась его слабостью, то ли чересчур сильно влезла в проблемы пациента.
Нет-нет, все прекрасно, что он ничего не помнит.
– Но это было ошибкой, – тихо сказал он. – Ты не должна была забирать меня из больницу. Ночь в палате я бы как-нибудь перетерпел.
– Ты… – Морген запнулась, не зная, как сказать. – Ты слишком круто о себе думаешь. Ты вообще бредил на ходу и даже не знал, где находишься.
– Морген, – мягко остановил ее Донно. – Я бы пережил. Не впервой. Не надо было меня жалеть.
Он криво улыбнулся, видимо, пытаясь показать, что тот разбитый и неправильный человек вчера склеился бы сам по себе. Морген изо всех сил врезала по его лицу подушкой – он только охнул, не уворачиваясь.
– Я сейчас уйду, Морген, – тихо сказал он. – Я честно не думал, что до такого дойдет, и… надеюсь, у тебя все в порядке? Я тебе не повредил?
Его дурацкая пустая заботливость взбесила Морген, и она проглотила едва не сказанное: «Да ничего ведь и не было». Пусть думает, что было, и волнуется.
Вчера… то есть, конечно, уже сегодня утром, часа в четыре, после откровений в машине, Донно задремал, и Морген с трудом растолкала его, чтобы довести до квартиры. Лифта у них в доме не было, и на третий этаж Морген почти тащила его на себе.
Сначала Донно бормотал что-то, неимоверно раздражая Морген, но на втором этаже начал приходить в себя, и даже поймал ее за талию, когда она оступилась, едва не подвернув ногу. Притиснул ее к себе так, что у Морген перехватило дыхание.
Морген думала, что со стороны они выглядят очень, очень однозначно. Хотя и возможны варианты: два алкоголика или алкоголик с проституткой.
Можно было бы посмеяться, но сил как-то не осталось.
Последний пролет уже Донно почти нес ее – и не то что бы она совсем падала, но неожиданно для Морген это оказалось… волнующим?
– Проходи, – сказала она, пропуская его в темную прихожую. Недлинный коридор упирался в двери ванной и санузла и раздваивался – налево кухня и ее спальня, направо – комната Эвано.
Скидывая туфли, которые уже давно ощущала как раскаленные башмаки сказочной королевы, Морген покачнулась, и Донно снова поймал ее.
Прижал ее к себе, потерся щекой, как большой кот, о ее волосы. Морген чувствовала, что Донно снова бьет крупная дрожь озноба. Она крепко обняла его в ответ, попыталась нагреть воздух вокруг, но от усталости мало что получилось. Рядом с ним она чувствовала себя слишком маленькой, а Донно, слабый и больной, сейчас все равно был куда сильнее, чем она.
Морген не очень понимала, чье сердце грохочет так, что звук слышно в ушах, голова невыносимо кружилась – конечно, от усталости. Ей бы выспаться. Жалко, что ее тело вдруг раскалилось и начало плавиться, и не сдвинуться с места… Донно с видимой легкостью поднял ее, и от щекотного прикосновения бороды к открытой шее, Морген охнула.
Донно только что дрожал от холода, тщетно сжимал ее в руках, пытаясь насытится ее теплом, а сейчас его горячие губы обжигали ее кожу, заставляли выгибаться и вздрагивать.
Окружающее сжалось в точку, исчезло, осталась только тьма вокруг. Морген ни о чем не думала, молча поддаваясь его напору, и сама изо всех цеплялась за него, когда он отстранялся.
Они добрались до спальни – и там Донно отключился. Уложил ее на поверх покрывала, склонился сверху и вдруг навалился, обмякнув.
Морген еще полежала немного, приходя в себя, потом с трудом устроила его удобнее, перекатив под покрывало. Сил ни на душ, ни на осмысление не было, и она почти так же как Донно, мгновенно провалилась в сон.
Он отказался от завтрака, принял душ и спешно собрался. В прихожей сделал было движение к ней, но остановился. Извиняясь, улыбнулся – эту улыбку Морген уже терпеть не могла, – и вышел.
Морген осталась одна, обхватила себя руками и рассеянно огляделась: на столике у зеркала среди мелочей и квитанций лежали ключи с круглой стальной бляхой охранного амулета.
– Донно! Донно, подожди!
Он уже спускался по лестнице, очень быстро обернулся и замер, глядя на нее снизу вверх.
Морген вдруг стало неловко – за то, что она ничего важного не собиралась говорить.
– Ты… ключи забыл, – тихо сказала она и босая шагнула к нему.
Одним прыжком Донно вернулся назад, выхватил связку из ее рук и, хмурясь, поставил за плечи обратно в квартиру.
– Простудишься ведь, – сердито сказал он и, уже не прощаясь, развернулся и ушел.
И даже не поблагодарил, вдруг обиделась Морген. Хлопнула дверью погромче.
В зеркале в прихожей отразилась лохматая сутулая женщина с помятым лицом и набрякшими мешками под глазами. Морген расстроилась вдруг, вздохнула. Где-то там, далеко в прошлом, осталось то время, когда можно было после бурных ночей утром сиять несмотря ни на что.
Сегодня пятница, размышляла Морген. Ничего планового нет. Надо позвонить Каролусу и сказать, что она не придет сегодня. Как-нибудь разберутся без нее.
Галке еще позвонить, чтобы подстраховала.
Морген включила воду, наполняя ванну. Набрала из коробки горсть морской соли, капнула на нее эфирным маслом – пусть будет бергамот для сил и лаванда для спокойствия – подождала, пока крупные мутные кристаллы впитают желтизну, бросила в воду. Привычные действия отвлекали, возвращали ее в нормальную жизнь.
Морген задумалась перед зеркалом, водя массажной щеткой по волосам. Складки на лбу и у губ, отеки под глазами… Возраст не красит. Одна знакомая ходила на мезотерапию недавно, и хотя сразу после нее она толстым слоем тонального крема замазывала синие точки кровоподтеков, потом вроде бы очень даже неплохо было… но деньги. И последствия.
Ухом Морген прижимала к плечу телефон и слушала гудки.
– Да, – раздраженно бросил в трубку Каролус. – Почему опаздываешь? Что за ночные бдения были?
«Витя, небось, доложил», – рассеянно подумала Морген и перехватила телефон рукой, подняв голову.
За ее плечом в мутном, покрытом водяным паром, зеркале стоял человек. Он по-прежнему закрывал лицо руками, но сквозь раздвинутые распухшие пальцы влажно блестел один глаз.
Ярко-зеленый, как водоросли, и красные лопнувшие сосуды белка только подчеркивали зелень.
Потрескавшиеся вздутые губы шевельнулись.
Морген задохнулась и зажмурилась, рванув в сторону. В ребра слева врезался угол шкафчика, и Морген, едва соображая, вылетела из ванной, по дороге роняя телефон на пол.
Пришла в себя на кухне, рядом с окном. Окно – это к улице, к людям, там, где нет бредовых фигур…
Да что ему надо? Почему эти дурацкие охранные чары на доме, за которые она тоже платит каждый месяц, не работают?!..
Морген давила в себе всхлипы, зная, что нельзя паниковать, страх открывает дорогу еще более опасному, питает их и укрепляет. Это втолковывали им всем, еще в школе. Думая о дурном, даешь ему силу… хотя обычным людям можно сколько угодно пугаться темноты и воображать чудовищ. Если во тьме скрывается хотя бы тень нечеловеческого, мысли мага помогут этому существу обрести более плотное тело.
Недаром у некромантов самое богатое воображение.
Морген боялась отвернуться от прохода, и нарочно смотрела на молочного цвета стену кухни – чтобы не цеплять взглядом сумрак коридора. От стекла позади тянуло холодом.
– Шаг в шаг, след в след, – зашептала она и поначалу испугалась своего голоса, – след в след, стой за спиной, смотри в оба глаза, храни меня. Шаг в шаг, след в след, стой за спиной, смотри в оба глаза, храни меня.
С этим детским наговором – тот, который полагается, из справочника, она уже забыла – Морген залезла с ногами на подоконник и сжала кулаки, усилием воли вспоминая недавнее утро.
Надо переключиться.
Донно чертыхается. Взъерошенные темные волосы, широкие плечи…
Воспоминания принесли с собой и утренние чувства: неловкость, удивление. Они успокоили Морген.
В коридоре зазвонил городской телефон.
Морген не сразу решилась слезть с подоконника, но звонок пиликал и пиликал. Держась спиной к стене, чувствуя себя слишком незащищенной, она прошла мимо раскрытой двери ванной. Везде было пусто – и осторожное прощупывание сканированием тоже показало, что она одна в квартире.
– Что у тебя там творится? – с любопытством спросил начальник.
Старая поганка, даже не обеспокоился.
– Я… опоздаю, – сказала Морген. – Уже выезжаю, буду через сорок минут. Я все объясню.
В холле больницы первым делом она зашла в магазинчик и купила два оберега для дома.
Ненастоящий
– Ты уясни одно, – сказал однажды куратор. – Ты думаешь, что ты сейчас крутой и видишь всех насквозь. И ни фига это не так. Есть ребятки, которые умеют болтать так, что ты и не поймешь, что тебя дурят. Они будут коверкать факты, недоговаривать, из кусков правды склепают тебе большую ложь. И ты – даже со своей суперспособностью – ничего не уловишь. Чтоб понятно было, вечером погляди новости по телеку, а еще лучше какие-нибудь политическую болтологию. Я тебе заранее скажу, что они все как есть врут, а ты попробуй это увидеть своими внутренними глазами.
Сова был прав: Лейтэ попробовал и совсем ничего не понял и не увидел. Ведущий что-то эдакое порой выдавал, что было неправдой, а вот остальные – нет. Даже заранее зная, что выступающие в передаче люди лгут, Лейтэ не смог этого увидеть.
И в фильмах, где играли по-настоящему классные актеры, этого тоже не было. Они верили в то, что говорили и что делали, и потому превращали придуманные кем-то слова в истину.
Лейтэ не хотелось во всем этом разбираться, чем больше он узнавал, тем хуже ему становилось, и все сильнее было желание накрыть голову подушкой и не вылезать оттуда долго-долго.
Мелькали трусливые мысли о том, что можно попросить маму что-нибудь сделать, чтобы она вытащила его из этой кривой неправильной школы, где на уроках физкультуры они после отжиманий и пробежек отрабатывали сабельные удары и метание кинжалов. А на уроках биологии наизусть затверживали список сущностей, которых нельзя убивать, несмотря на их опасность, и изучали разницу между горбанами и русалками. А эта парафизика, которая должна была начаться на следующей ступени… и еще начерталка, от названия которой плевались все однокурсники…
Но каждый раз когда он возвращался домой, он пытался выглядеть спокойным, и говорил, что хоть трудновато, но он как-нибудь разберется.
Ему уже объяснили, в первую очередь объяснили, что теперь его родители – только номинально, по старым бумажкам, родители, а настоящую ответственность за него несут государство и Институт.
Вот таким образом, быстрее, чем он думал, исполнились его мечты о самостоятельности.
Сова все-таки изредка тоже врал и совсем не смущался, когда Лейтэ говорил ему об этом.
Лейтэ уже привык к нему, и, наверно, сейчас это был единственный человек, которого Лейтэ без стеснения уличал во лжи. Остальных не решался. И без того ребята лишний раз старались не подходить. Лейтэ изо всех сил притворялся, что его это ни капли не волнует.
Один пацан немного подкалывал его по поводу того, что Лейтэ первое время рвало чуть что, но Лейтэ пару раз насовал ему в морду, и тот успокоился.
Зато насчет старых друзей ему сразу сказали, что они «отвалятся» – так и вышло. Игорь не перезвонил, а когда Лейтэ поймал его после школы, наврал про телефон.
Легче всего было с Гепом – пес ничуть не изменился. Он был истинным от носа и до кончика хвоста.
Теперь Лейтэ не видел золотого дыма, когда люди врали, он просто различал правду и ложь, как люди различают оттенки цветов. Иногда ему казалось удивительным, что остальные этого не понимают.
С учебой у него не очень клеилось. В подготовительном отделении не было таких классов, как он привык – просто потому, что все ребята были разные, кто старше, кто младше. Их старались объединять в небольшие группы, чтобы на общие предметы вроде тех, что в обычной школе дают, ходили вместе. По истории магии ему пришлось догонять: выдали планшетник с учебниками и сказали, до какого параграфа зубрить, чтобы уложиться со всеми. По парабиологии и практическим занятиям у него была индивидуальная программа, по которой он катастрофически не успевал. Преподаватель практики, молодой чернявый парень врал, что все в порядке, потом вспоминал, что Лейтэ понимает, и смущался.
Но у Лейтэ в голове не укладывалось: как, ну как это все можно сделать? Какие плетения, что плести? Узлы заклинаний? Из чего? Из воздуха, что ли?
– Это блок, – говорил преподаватель практики. – Такое бывает. Его нужно преодолеть, и…
– Ты, блин, не усложняй, – в свою очередь говорил куратор. – Делай, что говорят, и когда-нибудь получится. Ты думаешь, я прям сильно в этой парафизике разбираюсь? Нафига мне это нужно? Работает – и ладно.
Однажды куратор приехал не в обычное время, снял его с занятий и повез в госпиталь. Директриса подготовительного отделения, нервно выламывая длинные худые пальцы, говорила им в дорогу:
– Сова, головой отвечаете! Мальчик только-только начинает входить в сообщество… он еще нестабилен. Вы должны обращаться с ним крайне аккуратно!
«Угу, – подумал Лейтэ. – Ну, квочка. Ничего, что я тоже тут стою и все слышу?»
Ее узкое смуглое лицо кривилось, собираясь морщинами, она действительно волновалась. Лейтэ вежливо кивнул на прощание, и донельзя радостный, что сбежал с занятий, даже не спросил Сову, куда они едут.
Тот сказал сам, резко выруливая вдоль набережной:
– Помнишь ту бабу, которая тебя хотела забрать?
Лейтэ неуверенно кивнул: та женщина уже давно была в его голове кашей из кусков воспоминаний.
– Один из пацанов, которых она до тебя похитила, сбежал, – сказал Сова. Он был непривычно серьезен. – Только пацан не разговаривает. Вроде бы узнает близких, но разговаривать не хочет.
– А я… чего?
– А ты постоишь рядом, когда я с ним попробую поговорить. Может, в этот раз что-то выйдет.
Лейтэ шагал вслед за Совой, едва поспевая за широкими шагами куратора. Тот бурчал под нос, потом хватался за телефон, ругался с кем-то. В просторном холле больницы их опасливо сторонились.
– Чего-то случилось? – деланно небрежным тоном спросил мальчик, когда они зашли в лифт больницы.
Сова покосился на него сверху, прищурив лисьи глаза, потом вздохнул.
– Есть такое.
Но пояснять не стал.
Они вышли на третьем этаже. Детское отделение госпиталя было повеселее серого холла. Тут и мультяшные герои на стенах, и даже игровой уголок был. На большом мягком кубе сидели две девчонки и шушукались. Пятилетний малыш сидел за столом и рисовал. Фломастеры он попутно мусолил во рту, и вокруг губ весело расплывались разноцветные полоски.