В раскрытую дверь ворвался холодный ветер. Джинни поежилась, запахнула накидку и вышла.
– Это все Роза.
Они доели жаркое и отодвинули пустые плошки. Клэй знал, что надо бы их сложить в таз с водой, пусть отмокают, а то потом не отскребешь, но ему было лениво вставать из-за стола. Гэбриель явился среди ночи, откуда-то издалека, и ему явно не терпелось что-то рассказать. Ладно, пусть рассказывает.
– Дочка твоя? – уточнил Клэй.
Гэб медленно кивнул, оперся ладонями о столешницу, устремил взгляд куда-то вдаль.
– Она у меня… строптивая, – наконец произнес он. – Порывистая. Я бы сказал, что в мать нравом пошла, но… – По губам снова скользнула тень знакомой ухмылки. – Помнишь, я ее учил рубиться на мечах?
– Ага, а я тебя предупреждал, что лучше этого не делать, – сказал Клэй.
Гэбриель пожал плечами:
– Я хотел обучить ее основам, чтобы она в случае чего смогла за себя постоять. Ну, сам знаешь, коли́ острым концом и все такое. Но ей хотелось большего. Ей хотелось… – Он умолк, подыскивая слова. – Ей хотелось славы.
– Вся в отца.
– Вот именно, – удрученно поморщился Гэбриель. – Наслушалась глупых россказней, вбила себе в голову, что надо стать героем и собрать свою банду.
«Интересно, от кого она слышала эти глупые россказни», – подумал Клэй.
– Ну да, – кивнул Гэбриель, словно прочитав его мысли, – я сам виноват, отпираться не стану. Но дело даже не во мне. Нынешние юнцы, Клэй… они ведь бредят наемниками. Чуть ли не поклоняются им. Как с ума посходили. А наемники эти… у них не банды, а не пойми что. Какой-нибудь мудак нанимает безымянных отморозков, чтобы устраивали бучу, а сам размалюет морду, нацепит расфуфыренные латы, подвесит сверкающий меч к поясу – и ну гарцевать. Представляешь, нашелся придурок, который выезжает в бой на мантикоре.
– На мантикоре? – ошарашенно переспросил Клэй.
– То-то и оно, – горько рассмеялся Гэб. – Это ж каким олухом надо быть, а? Мантикоры же зловредные. Да что я тебе рассказываю, ты и сам знаешь.
Клэй и впрямь знал; однажды мантикора насквозь проткнула ему правое бедро, до сих пор остался вот такущий шрам. Нет, на мантикоре далеко не уедешь. А потом, какой дурак решится оседлать крылатого льва с отравленным жалом в хвосте? Ан нет, похоже, нашелся один такой.
– Они и нам поклонялись, – напомнил Клэй. – Ну, тебе-то уж точно. И Ганелону. До сих пор и сказки сказывают, и песни поют о ваших подвигах.
Естественно, рассказы о подвигах были преувеличены, а песни по большей части – сплошная выдумка. Но их все равно помнили, даже тогда, когда те, кого восхваляли в песнях, давным-давно забыли о прежней жизни.
«А ведь когда-то мы были великанами…»
– Нет, теперь все иначе, – вздохнул Гэбриель. – Видел бы ты, Клэй, какие толпы собираются, когда эти банды приходят в город. Мужики орут как резаные, бабы визжат, рыдают взахлеб, чуть ли не в судорогах бьются… Говорю ж, как с ума посходили.
– Бред какой-то, – с чувством произнес Клэй.
– Так вот, – продолжил Гэбриель, – Розе втемяшилось в голову стать мечником, ну я ее и научил кое-чему, думал, что надоест, побалует и бросит. Я ж не учил плохому. Жена взбеленилась, понятное дело.
Еще бы, подумал Клэй. Валерия, мать Розы, не признавала ни грубой силы, ни оружия и терпеть не могла тех, кто ими пользовался – как во зло, так и во благо. Отчасти из-за нее банда и распалась.
– А у Розы оказался настоящий талант, – сказал Гэбриель. – Из нее вышел отличный боец, и это я говорю не из отцовской гордости. Поначалу она устраивала битвы с соседскими ребятишками, но тем быстро надоело – кому ж интересно, когда тебя раз за разом укладывают на лопатки. Тогда Роза начала ввязываться в уличные драки, а потом уговорилась с устроителями турниров и показательных поединков, ну и понеслось.
– Еще бы, дочь Золотого Гэба… – задумчиво произнес Клэй. – На нее всякому любопытно поглядеть.
– Ага, желающих нашлось немало, – кивнул приятель. – Только как-то раз Валерия увидела синяки и взъярилась. Ох, да ты же ее знаешь… Она во всем обвинила меня, а Розе и думать запретила о мечах да о баталиях, так что какое-то время дочь не участвовала в поединках, а потом… – Он умолк, скрипнул зубами. – Когда Валерия меня бросила, мы с Розой… в общем, мы тоже рассорились. Она снова взялась за свое, дома не бывала сутками, к синякам прибавились раны посерьезнее. И волосы обкорнала… Слава Святой Четверице, что Валерия этого не видела, иначе я бы тоже кой-чего лишился – не волос, а головы. А тут еще и циклоп откуда ни возьмись…
– Циклоп?
Гэбриель покосился на приятеля:
– Ну, здоровый такой тип, сволочного нрава, единственный глаз – и тот во лбу.
– Да знаю я, что такое циклоп, – насупился Клэй.
– А чего тогда спрашиваешь?
– Я не… – начал Клэй и осекся. – Ладно, проехали. Так что там с циклопом?
Гэбриель вздохнул:
– Он обосновался в старом форте к северу от Выдриного Ручья, начал таскать коров и коз, сожрал чью-то собаку, а потом загубил и хозяев, которые отправились на поиски пропавшей живности. У престольных гвардейцев забот полон рот, вот они и решили кого-нибудь нанять, только как раз тогда годных наемников в округе не нашлось, а у тех, кто был под рукой, с циклопом разбираться кишка тонка. Долго ли, коротко ли, вспомнили обо мне, прислали человека с предложением, только я отказался наотрез: мол, у меня и меча-то больше нет.
– Как это нет? – недоуменно спросил Клэй. – А Веленкор?
Гэбриель отвел глаза:
– Я его… продал.
– Не понял… – Клэй, не дожидаясь ответа, тяжело оперся ладонями о столешницу, чтобы ненароком не ухватить плошку и не разбить ее о голову приятеля, ну, или не заехать кулаком в морду, и медленно произнес: – Мне тут послышалось, что ты продал Веленкор. Тот самый Веленкор, которым тебя одарил архонт на смертном одре? Тот самый меч, которым он прорубил проход из своего мира в наш? Ты продал этот меч?
Гэбриель понуро сгорбился над столом:
– Ага. Мне надо было расплатиться с долгами, а Валерия запретила держать в доме оружие, особенно после того, как узнала, что я Розу учил мечному бою, – смущенно пояснил он. – Она заявила, что меч – опасная штука.
– Да она… – Клэй осекся, откинулся на спинку стула, потер глаза руками и застонал; Гриф, словно вторя хозяину, тихонько зарычал на подстилке в углу. – Ладно, продолжай.
– После того как я отказался, циклоп резвился еще пару недель, а потом вдруг пошли слухи, что его порешили. – Гэбриель печально улыбнулся. – Она сама. В одиночку.
– Роза, – понимающе сказал Клэй, хотя и так было ясно, кто разделался с циклопом.
Гэбриель кивнул:
– Вот она и прославилась в одночасье. Ей даже прозвище придумали – Кровавая Роза. Красиво, правда?
Ага, подумал Клэй, но вслух говорить не стал, слишком обозлился на приятеля из-за меча. Ладно, пусть Гэб рассказывает, зачем пришел, а как расскажет, тут-то Клэй и выставит своего старинного закадычного дружка за порог, чтоб духу его здесь больше не было.
– А потом Роза набрала свою банду, – продолжил Гэбриель. – Они порасчистили окрестности: уничтожили гнездо гигантских пауков, убили старого аспида-падальщика в сточной канаве, про которого все и забыли, что он еще жив… Я все надеялся… – Он закусил губу. – Я все надеялся, что она выберет другое занятие, пойдет не по отцовской дорожке, а по какой получше. – Он в упор посмотрел на Клэя. – А тут вдруг Кастийская республика запросила помощи, созвала всех наемников на битву с Жуткой ордой.
На миг Клэй задумался, при чем тут это, а потом вспомнил недавние разговоры в кабаке: двадцатитысячное войско Кастийской республики попало в окружение и было наголову разбито превосходящими силами противника, а уцелевшие бойцы укрылись в осажденной Кастии и теперь наверняка жалели, что не погибли на поле боя.
Значит, сгинула и дочь Гэбриеля. Или сгинет, как только город падет.
– Гэб, мне… – начал Клэй, стараясь ничем не выдать мучительную боль.
– Я иду к ней на выручку. – Гэбриель подался вперед, гневно сверкнул глазами. – Ты мне нужен, Клэй. Самое время снова собрать банду.
Глава 3
Хороший человек
Без меня.
Судя по всему, приятель не ожидал такого ответа и уж точно не думал, что Клэй даст его с такой резкостью. Пламя в глазах Гэбриеля угасло, сам он заморгал и недоверчиво уставился на Клэя:
– Но…
– Говорю же, без меня. Я с тобой никуда не пойду, ни на какой запад. И Джинни с Талли не оставлю. И не собираюсь искать Муга, Матрика и Ганелона, – кстати, Ганелон наверняка до сих пор всех нас ненавидит лютой ненавистью! И ни в какую Жуть не потащусь, и не зови! Глифовы титьки, да отсюда до Кастии тысяча миль, и все нехожеными тропами, ты же знаешь.
– Знаю, – начал Гэбриель.
– Ах, знаешь?! – перебил его Клэй. – Тоже мне, знает он! Помнишь горы? А великанов в этих горах не забыл? А птичек? Помнишь этих проклятых тварей, Гэбриель? Тех самых, что великанов таскали в когтях, как мышей?
Гэб поежился, вспомнив тень гигантских крыльев в небе, и неуверенно предположил:
– Так ведь птицы-рух давно вымерли…
– Может, и вымерли, – смилостивился Клэй. – А раски? Йетики? Кланы огров? А тысячемильный лес никуда не делся? Ты вообще помнишь Жуть, а, Гэб? Ходячие деревья, говорящие волки… Между прочим, табуны кентавров все еще охотятся на людей! И жрут человечину в свое удовольствие. Я вот не забыл. А черногниль? По-твоему, ради всего этого я должен составить тебе компанию? Ты соображаешь, куда меня тащишь?
– Так ведь не впервой, – напомнил Гэбриель. – Зря, что ли, нас прозвали Королями Жути…
– Прозвали, ну и что с того? Мы тогда были на двадцать лет моложе, спину по утрам не ломило, не вставали по малой нужде по десять раз за ночь… Время жалости не знает, Гэбриель. Оно исправно делает свою работу – вон как нас поломало и скрючило. Мы теперь старики. Это раньше нам все удавалось, а теперь… Поздно уже нам, трухлявым пенькам, соваться в Жуть. Ничего хорошего из этого не выйдет.
Дальше можно было не продолжать. Было понятно и без объяснений, что, даже если удастся дойти до Кастии, в обход Жуткой орды, и незамеченными пробраться в город, скорее всего, к тому времени Роза погибнет.
– Она жива, Клэй, – сказал Гэбриель, но в его глазах блеснула не холодная уверенность, а предательские слезы. – Она жива, я знаю. Я же сам ее учил рубиться. Из нее мечник вышел не хуже меня. А то и лучше. Она в одиночку справилась с циклопом! – Он уговаривал не столько друга, сколько самого себя. – Четыре тысячи бойцов уцелели в смертельной битве и укрылись за стенами Кастии. Четыре тысячи! И Роза среди них. Иначе и быть не может.
– Ну, наверное, – вздохнул Клэй. А что тут еще скажешь?
– Я должен ей помочь, – продолжал Гэбриель. – Ее надо спасти. Я знаю, что уже не тот, что прежде… Я даже на тень свою больше не похож. Постарел, одряхлел, – грустно признал он. – Все мы постарели. Но я – ее отец, пусть и хреновый, потому что не надо было ее отпускать. И все равно, я не собираюсь сидеть и жаловаться на свои болячки, пока дочь помирает с голоду за тридевять земель отсюда. Только одному мне ее не вызволить, – горько рассмеялся он. – У меня нет денег на наемников, а если б и были, все равно желающих не найти.
И то верно, подумал Клэй.
– На тебя вся надежда, – сказал Гэбриель. – Без тебя – без всей нашей банды – у меня ничего не выйдет. И Роза погибнет. – Он умолк, выжидая, а потом нарочно надавил на больное: – А если б на ее месте была Талли?
Клэй долго молчал, вслушиваясь в тихое потрескивание половиц и разглядывая грязные плошки и деревянные ложки на столешнице. Потом посмотрел на Гэбриеля. Гэбриель не сводил с него глаз, грудь мерно вздымалась и опадала, сердце стучало в такт сердцу Клэя. Интересно, каким образом этот простой орган – скользкая от крови мышца размером с кулак – предчувствует то, что разум еще не осознает…
– Прости, Гэб. Я не могу…
Приятель сидел не шевелясь, только напряженно свел брови, а потом по губам его скользнула странная, робкая улыбка.
– Я не могу, – повторил Клэй.
Прошло еще немного времени. Гэбриель, продолжая смотреть на приятеля, чуть склонил голову набок и наконец произнес:
– Знаю.
Он встал. В тишине ножки стула скрипнули по половицам, будто пронзительно вскрикнул сокол.
– Заночуй у нас, – предложил Клэй.
– Нет, пойду, – покачал головой Гэбриель. – Мои вещи на крыльце. В городе найдется постоялый двор?
– Да, – кивнул Клэй. – Гэбриель… – Ему хотелось что-то добавить, только он не знал, что именно. Еще раз попросить прощения? Объяснить, что если он отправится на запад, то, как ни крути, случится неизбежное и Джинни останется без мужа, а Талли – без отца, а этого он не может допустить. Рассказать, что здесь, в Ковердейле, ему хорошо и покойно, впервые за много беспокойных лет? Признаться, что его до усрачки пугает сама мысль о Жути, осажденной Кастии и орде?
Нет, он не мог признаться в своих страхах.
К счастью, Гэбриель его прервал:
– Поблагодари Джинни за вкусное жаркое. А дочке передай привет от дяди Гэба, ну, знаешь, здравствуй и прощай или как-то так.
«Надо бы ему сапоги дать и плащ какой-нибудь. Воды или вина в дорогу…» – рассеянно подумал Клэй, но вслух ничего не сказал, так и сидел за столом, не двигаясь с места.
Гэбриель распахнул дверь, впустил в дом ночную прохладу. Ветер свистел в кронах деревьев. Сверчки стрекотали в высокой траве.
В углу на подстилке Гриф приоткрыл глаз, посмотрел на Гэба в дверях и снова уснул.
На пороге Гэбриель помедлил, оглянулся.
«Ну вот, сейчас чего-нибудь съязвит на прощание, – мысленно вздохнул Клэй. – Мол, он бы мне на выручку всегда пришел, а я…»
Лучшим оружием Гэба – если не считать Веленкор – всегда были слова. Потому он и в банде был вроде как лидером, ее голосом. Но сейчас, прежде чем закрыть за собой дверь, он сказал только:
– Хороший ты человек, Клэй Купер.
Простые слова. Не обидные. Не нож в бок, не клинок в грудь.
А все равно больно.
Талли, как только вбежала в дом, принялась показывать лягушек, вывалила их на стол, мать не успела ее остановить. Одна из лягух, здоровенная, желтая, с куцыми, еще не отросшими крылышками, рванулась было на свободу и спрыгнула на пол, но тут к ней подбежал Гриф, облаял, она и замерла. Талли подхватила беглянку, шлепнула по башке и посадила к остальным. Ошалелая лягуха притихла.
– Пока стол не отмоешь, спать не ляжешь, – сказала Джинни.
Дочка невозмутимо пожала плечами:
– Ага. Пап, а угадай, сколько я лягух нашла?
– Сколько? – спросил Клэй.
– А ты угадай.
Он посмотрел на четырех лягушек на столешнице:
– Гм… Одну?
– Нет, больше!
– Ах, больше… Пятьдесят?
Талли, хихикая, оттолкнула осмелевшую лягушку подальше от края стола.
– Нет, не пятьдесят! Вот, погляди, целых четыре! Ты что, считать не умеешь?
С гордостью заправского барышника, похваляющегося табуном призовых скакунов, она стала показывать лягушек одну за одной, называя их по именам и объясняя, чем они отличаются друг от друга. Здоровенную желтую лягуху Талли сгребла в горсть и сунула Клэю под нос:
– Это Берт. Видишь, он желтый. Мама говорит, он скоро крылья отрастит. Я его дяде Гэбриелю подарю. – Она оглядела комнату, словно только сейчас заметив, что Гэбриеля нет. – Ой, а где он? Спит уже?
Клэй с Джинни переглянулись.
– Он ушел, – сказал Клэй. – Просил передать тебе привет.
– А он вернется? – недоуменно спросила дочка.
«Надеюсь, что нет», – подумал Клэй и ответил:
– Может быть.
Талли ненадолго умолкла, разглядывая лягушку в горсти, а потом широко улыбнулась:
– Ну, тогда у Берта крылья успеют отрасти!
Куцые култышки на лягушачьей спинке судорожно дернулись.
Джинни подошла к столу, пригладила дочке встрепанные волосы, совсем как недавно мужу: