Надо сказать, слушатель мне попался отменный. Ведя себя так, словно ежедневно ужинает в ресторанах, ловко орудуя столовыми приборами, он не только старательно внимал моим словам, но и в самом деле, обратил внимание на некоторые погрешности в логике, и в итоге в моей голове сложился почти готовый вариант апелляции. Может быть, это было и лучше, что я не смог обратиться к Золтану или Луке. Для моей растерзанной гордости делиться своим позором даже с самыми близкими друзьями было бы, наверное, слишком болезненно. А этого бродягу я не знал и, надеюсь, больше никогда не увижу. Распрощавшись возле подворотни, я сунул клошару все деньги, которые оставались в моих карманах, и поспешил в свой кабинет.
Теперь недопитая бутылка коньяка показалась мне лишней помехой. Я быстро все убрал и, обмакнув перо в чернильницу, приступил к работе. Рука моя так и порхала над бумагой, едва поспевая за мыслью. Потом еще несколько раз внимательно перечитав и внеся последние правки, я уселся за пишущую машинку, чтобы подготовить окончательный документ.
Ну вот и все. Уже давно стояла глубокая ночь. Заявиться в это время к Лавассёрам было явно неприлично, поэтому я быстро допил остатки коньяка и улегся спать, провалившись в глубокий сон без всяких сновидений. Утром, приведя себя в порядок, я, как только счел это удобным, уже стоял на пороге дома моего доверителя. Месье Лавассёр, конечно, удивился моему внезапному натиску, когда я горячо стал убеждать его в необходимости подавать апелляцию. Естественно, я даже не стал поднимать вопроса об оплате дополнительных услуг, после такого провала просто язык бы не повернулся. Мне было лишь необходимо получить его принципиальное согласие и подпись. Улыбнувшись в пышные усы, тот проговорил:
— Действуйте, месье Ансело, я в вас не сомневался. Вас порекомендовала Юлалия, а она никогда не ошибалась в людях.
Чтобы оттянуть срок нового разбирательства, а заодно усыпить бдительность Гринбенга, я отложил подачу апелляции на самый последний возможный срок, приложив все свои силы для проверки всего, в чем могло возникнуть малейшее сомнение. Наверное, так, как в этот месяц, я еще никогда не работал. К счастью, друзья меня поняли и не беспокоили в это время. Даже о Рождестве я вспомнил лишь потому, что мама с Наоми пришли накануне в гости, чтобы меня поздравить. Хорошо, что свои подарки для них я приготовил заранее. Больше всего я боялся, что мама заговорит о моем позоре, захочет выразить сочувствие, или, еще хуже, скажет о том, как переживал из-за меня отец. Благо, она очень деликатная и понимающая женщина и никак не затронула этот вопрос. Надеюсь, что Наоми вообще осталась не в курсе произошедшего.
Хорошо, хоть огромная загруженность не позволяла мне особенно зацикливаться на собственных переживаниях и мучениях ущемленного достоинства. За все это время я лишь пару раз буквально на часок выбирался в ближайший бордель, и то лишь для того, чтобы посторонние мысли не отвлекали от дела. Меня едва не шатало от усталости и недосыпания, я осунулся, под глазами залегли тени, но к установленному сроку я уже полностью уверился в правильности своего решения.
Сдав документы в канцелярию и встретившись через неделю с Гринбенгом у судьи для назначения даты разбирательства, я уже достаточно спокойно выслушал его презрительное:
— Молодой человек, а Вы еще глупее и самонадеяннее, чем я думал. Неужели Вам одного раза показалось недостаточно? Или, может быть, Вы мазохист?
— Вы склонны к поспешным выводам, месье Гринбенг, — сдержанно ответил ему я. — Это непрофессионально. До встречи в судебном заседании.
Тот от подобной наглости даже в лице переменился. Мне показалось, даже зарычал, но быстро взял себя в руки. Пусть считает меня наглым дураком, меня это вполне устраивает. Что же, теперь у меня есть еще полтора месяца для того, чтобы подготовиться. Значит, нужно отбросить в сторону все страдания и переживания и сосредоточиться только на деле. Насколько я знал, самый лучший специалист в нашей сфере — месье Раймодин, недавно удалившийся от дел и проживающий в провинции. К нему-то я и поспешил. Моя просьба о помощи и консультациях ничуть не удивила мэтра. Ознакомившись с материалами дела, он предложил мне на три месяца стать гостем в его загородном доме, однако назначил за свои услуги такую цену, что я мысленно чертыхнулся. Высоко же ценит себя светило юридических наук. Что же, очевидно, оно того стоит, и я принял все его условия, договорившись переехать к нему через два дня.
Вернувшись в Париж, я условился с месье Лавассёром, что накануне назначенного слушания он предоставит в суд справку, заверенную его личным врачом, о моем серьезном заболевании, например, пневмонии. Уверен, после моих слов Гринбенг даже не заикнется о рассмотрении дела в мое отсутствие. Теперь ему будет крайне важно не просто повторить свой триумф, а сделать это так, чтобы именно я уже никогда не поднялся. Оставалось теперь только найти нужную сумму.
Первым делом я решил обратиться через Луку к его отцу. Месье Дюкре внимательно выслушал меня и, приподняв удивленно бровь, спросил:
— Неужели дела вашей семьи настолько плохи, что Ансело понадобилась ссуда? Позвольте, молодой человек, мне усомниться в этом. Ваш многоуважаемый отец держит свои счета и в моем банке, так что я, как управляющий, вполне осведомлен, что это вовсе не так. Так что же мешает тебе, Джори, просто попросить деньги у отца?
Я промолчал, не собираясь посвящать въедливого банкира в свои проблемы.
— Видишь ли, Джори, — строго проговорил он, очевидно заподозрив меня в каких-то неблаговидных делишках. — Даже если ты по личным причинам не желаешь использовать семейные счета, то хотя бы поручитель тебе все же нужен. Если бы в этом качестве за тебя согласился выступить твой отец, я бы без малейших сомнений и под самый минимальный процент согласился бы ссудить тебе практически любую сумму.
Он замолчал, вновь вопросительно глядя на меня. А что я должен ему ответить? Если бы я мог обратиться к отцу за поручительством, я бы действительно просто попросил у него эти деньги, и мне не был бы нужен банк Дюкре. Честно говоря, я ожидал, что мой друг сам за меня поручится, но Лука промолчал. Хотя, кто знает, какие у них сейчас в семье отношения. А, может, события, произошедшие со мной, подорвали доверие.
— Нет, месье Дюкре, — пришлось мне сознаться. — Я не могу обратиться к отцу.
Банкир задумался на какое-то время, оценивающе глядя на меня. Появилось чувство, будто я милостыню прошу, захотелось встать и немедленно уйти, но тогда я потеряю шанс реабилитироваться. Придется умерить гордыню на время.
— Ну хорошо, Джори. Только потому, что я тебя знаю много лет и хорошо знаю твою семью, я пойду на то, чтобы выделить тебе, скажем, половину запрашиваемой суммы. Но ты должен дать мне слово, что не попал в неприятности незаконного характера. Можешь завтра зайти в банк и получить деньги, — вынес, наконец, вердикт банкир.
Половина, конечно же, не решала моих проблем, но это все же лучше, чем ничего. Пришлось соглашаться на его условия. К тому же, я прекрасно понял, что Дюкре-старший все равно позвонил моему отцу. Уверен, несмотря ни на какие разногласия и ссоры, Гаэтан в любом случае поручится за меня. Конечно же, я не собирался его подводить. С долгом рассчитаюсь сразу же, как только смогу. Но, даже если бы у меня так ничего и не получилось, и я бы оказался в безвыходной ситуации, я не сомневаюсь, что моя семья поняла бы меня и не осудила.
Все, что нашлось у меня из золотых украшений — пара булавок для галстука, запонки, перстни, я отнес в ломбард, собрал всю наличность, которая имелась, и снял крохи, остававшиеся на счете. Потом я отказался от квартиры, чтобы не оплачивать аренду, все равно меня в ближайшие месяцы не будет в городе. Все свои личные вещи я перевез к Золтану. Увидев такое дело, друг сам предложил мне помочь, но я знал, что ему самому сейчас приходится почти всю выручку отдавать банку, да и лечение отца стоило недешево. Необходимую сумму я уже набрал, так что, поблагодарив, отказался. К тому же, кто знает, как оно там обернется через три месяца.
Раймодин оказался крайне твердым и строгим наставником, но и ученик ему попался, я полагаю, очень старательный. Целыми днями он выслушивал меня и вычитывал мои речи, покачивая седой головой и постукивая по полу резной тростью с красивым костяным набалдашником, придираясь ко всему, вплоть до интонации и выражения лица, не говоря уже о фактической стороне, и, конечно же, бесконечно поучал и наставлял. Кажется, ему самому это доставляло большое удовольствие, так что наши с ним дискуссии, начавшись сразу после завтрака, затягивались до глубокой ночи. А после он еще давал мне рекомендации, что именно я должен изучить, и благополучно отправляясь отдыхать. Пожалуй, все мои университетские годы не дали мне столько, сколько я смог узнать здесь. Наступила весна, и все чаще наши занятия стали проходить в саду месье Раймодина, который обилием розовых кустов сильно напоминал мне тот, что находился возле дома моих родителей. Должен признаться, я скучал по ним и по сестренке. Но сейчас я не мог себе позволить даже и думать о возможности примирения.
И вот мы снова под крышей Дворца правосудия. Зал другой, и судьи другие, но главные действующие лица все те же. Кроме супругов Лавассёр в этот раз здесь присутствует и месье Раймодин, полушутливо-полусерьезно предупредивший, что, в случае моего поражения, он сломает свою трость о мою голову. Несмотря на мои возражения, явился и Золтан, который в принципе не допускал и мысли, что я могу проиграть еще раз.
В этот раз не предусмотрено никаких длительных прений, все должно решиться одним днем. После того, как я зачитал текст своей апелляционной жалобы, право выступить с возражениями было предоставлено Гринбенгу. Метнув на меня убийственный взгляд, он подошел к трибуне. Цель его выступления вполне ясна. Изначально он хотел выбить из-под моих ног малейшую опору, и, конечно же, постарался опровергнуть все те факты, которые я изложил в апелляции. Но он просчитался. Я уже теперь не тот Джори, что в прошлый раз, сегодня я действительно оказался готов к бою и встретил его во всеоружии.
Уверенной и твердой походкой я вышел для ответного слова. Удивительно, но я почти не волновался. Мне не приходилось напрягаться и заглядывать в бумаги. Все его аргументы и контраргументы, даже то, чего он не сказал — все это уже неоднократно проговаривалось мною мысленно и вслух. И речь моя текла легко и без усилий. И по тому, как замер зал за моей спиной, по тому, как доброжелательно кивали в такт моим словам помощники председательствующего, я понимал, что я выиграл этот поединок.
После того, как я закончил и судьи удалились в совещательную комнату, я посмотрел в сторону своего оппонента. Глаза у Гринбенга полыхали гневом. Чем все это сейчас закончится, было ясно для нас обоих. Возразить ему оказалось нечего. А когда судьи вернулись для оглашения приговора, противник, кажется, не выдержал. Он сорвался с места, подбежал к президиуму и попытался завладеть вниманием председателя суда:
— Ваша честь, можно мне слово?! — воскликнул он, вглядываясь тому в глаза.
Однако судебные приставы тотчас же прикрыли судью от нарушителя, а тот сделал Гринбенгу замечание и зачитал, наконец, долгожданное решение.
— Мы еще встретимся, Ансело, — прошипел Гринбенг, проходя мимо меня.
— Буду счастлив, месье, — не сдерживая улыбки победителя, ответил я.
Теперь я действительно имел полное право торжествовать, тем более, что помимо морального удовлетворения получил и довольно весомое материальное подкрепление, что позволило мне тут же рассчитаться с банком Дюкре, лелея в душе надежду, что больше обращаться за ссудой не придется. Какое-то время я еще прожил у Золтана. Его мама, мадам Леговец, оказалась очень доброй и заботливой женщиной. Не имея возможности оплачивать прислугу, она сама содержала в порядке дом, прекрасно готовила, да еще и помогала мужу, а теперь и сыну вести бухгалтерию. Отец моего друга потихоньку поправлялся и постепенно начинал вставать на ноги, но, видя успехи сына, практически не вмешивался в дела, ограничиваясь лишь небольшими техническими консультациями по его просьбе.
Рекомендации и связи в околокриминальных кругах четы Лавассёр сделали свое дело. Теперь серьезные клиенты стали обращаться ко мне куда чаще, и не только как к адвокату. Я и сам почувствовал, что обладаю вполне приличными детективными задатками. Поиск необходимой информации, порой скрытой очень глубоко — это то, что оказалось для меня достаточно интересным и прибыльным делом. В том числе, я понял, что умело могу использовать свои таланты очаровывать и соблазнять женщин. Как я убедился на своем опыте, в жизни далеко не всегда встречались умные жены, вроде Юлалии. Гораздо чаще попадались доверчивые глупышки, которые выбалтывали все, что я хотел узнать об их благоверных, с минимальными усилиями с моей стороны, так и не поняв, что же они натворили.
Вскоре я полностью рассчитался с долгами. Не желая больше обременять мадам Леговец, которая категорически отказалась брать с меня плату за проживание, я снова снял квартиру и начал потихоньку прочно вставать на ноги. А через полгода я узнал, что противостоять мне в суде снова вызвался Гринбенг. В этот раз наше состязание ни с одной стороны не напоминало «избиение младенца». Оба мы уже представляли, с кем имеем дело, и ни один не проявил излишней самоуверенности. Для меня это была возможность закрепить успех, доказать, что моя первая победа оказалась не случайной, а Модаус безусловно жаждал реванша. Все предварительные слушания проходили у нас с переменным успехом, и до самого последнего момента, пока судьи не ушли в совещательную комнату, никто не брался назвать фаворита. Но я знал, я чувствовал, что уже не уступаю. И, важнее даже, чем вердикт, вынесенный в нашу пользу, для меня оказались слова Гринбенга:
— Ну, что же, коллега, вынужден признаться, что действительно немного поторопился давать Вам советы. Надеюсь, Вы также понимаете, что почивать на лаврах я Вам все равно не позволю.
Через год я имел свой первый автомобиль, купленный, конечно же, в салоне у Золтана и по его рекомендации. Мой друг за это время так же неплохо развернулся, почти полностью выплатил кредит, и дела его пошли в гору. Я снимал жилье в престижном районе, у меня был приличный счет в банке, а вместе с ним росла и моя гордыня. С мамой и Наоми я продолжал поддерживать близкие отношения. Иногда они приходили ко мне в гости, или мы встречались где-нибудь в кафе. Каждый раз обе они, особенно мама, уговаривали меня вернуться домой и помириться с отцом, но упрямство не позволяло мне самому сделать первый шаг навстречу.
Флор, видя мое растущее благосостояние, рассталась со своим перезрелым женихом и почти стелилась передо мной, все чаще заговаривала о нашей возможной свадьбе. Мне, конечно, это льстило. Приятно было осознавать, что я доказал всем, и в первую очередь ей, на что способен, фактически завоевал ее, ведь прежде женщины сами были готовы упасть в мои руки. Наверное, именно это, плюс собственническое чувство привели к тому, что я почти готов был сделать официальное предложение, но почему-то заколебался. Возможно, образ светской львицы Флор не вполне соответствовал моим представлениям о той, которую я хотел бы видеть матерью своих будущих наследников, внуков Гаэтана и Селесты. Я тогда уже вполне осознавал, что семья — это не только общая постель и совместные выходы в свет. Для этих целей вполне подходили и те девицы, которые у меня бывали. Пожалуй, в тот момент мне не помешал бы родительский совет. Но гордыня по-прежнему не позволяла обратиться к отцу, поэтому я решил ограничиться тем, что познакомлю с потенциальной невестой свою маму. Это не было для меня простой формальностью. Я надеялся, что, возможно, её мнение поможет мне принять окончательное решение и развеет мои сомнения. К тому же, я не сомневался, что она непременно расскажет о своих впечатлениях и отцу, что тоже в данной ситуации было весьма нелишним. В то время мне еще не исполнилось двадцати пяти лет, а Флор двадцати одного года. Следовательно, в соответствии с Гражданским кодексом, я обязан был спросить согласия Гаэтана на этот брак, а также заручиться ответом родителей Флор. Впрочем, я считал для себя это лишь формальностью и не сомневался, что, если все же решусь жениться и проявлю настойчивость, несмотря ни на какие ссоры, отец в любом случае не станет стоять на пути моего счастья. Что же касается месье Серайз, он и так уже поглядывал на меня, как кот на сметану. Но даже если бы возникли какие-то препятствия, мы могли бы полтора года быть просто помолвлены, а потом расписаться уже без чьего-либо согласия.