Поздно вечером пришел Белогор, принес ведерко меда, а когда отужинали, сильно поколотил Матрену. Потом завалился спать на полатях, а ткачиха, слушая его богатырский храп, с удовлетворением думала: «Ох, и любит же, аж страшно!» Потом нахмурилась. Вот вроде и любовь у них супружеская, а детей нет. Спустя десять лет совместной жизни Матрена уже потеряла надежду, стараясь работой за прялкой, денной и нощной, заполнить внутреннюю пустоту. «Пустоцвет», – говорили о таких женщинах. «Пустая семечка», – вдруг вспомнились Матрене слова юродивой. Она передернула плечами, словно от холода, и по телу ее побежали мурашки. Тогда женщина натянула на себя одеяло до самого подбородка и, перекрестившись, провалилась в сон, прерывистый и беспокойный.
– С праздничком тебя, дорогая супруга!
Белогор расцеловал Матрену в обе щеки и протянул ей большую редьку.
– На вот, хорони на здоровье.
Первый день сентября, в который отмечался праздник «похороны мух», выдался дождливым и ветреным. Присев на лавку у окна, ткачиха медленно пряла нитки и, отодвинув занавеску из домотканого полотна, смотрела, как муж, поскальзываясь в грязи, удалялся в сторону пасеки. Потом, вздохнув, принялась вырезать из редьки маленький гробик для насекомых. К вечеру она ждала в гости соседку Феклу, вместе с которой они собрались идти хоронить мух и тараканов. А потом они будут есть пирог с морковью, испеченный накануне. После чего Фекла с прялкой сядет у окна и будет ждать своего Белогора. И так каждый раз: с утра она уже знала, как проведет грядущий день и в какое время ляжет спать. Жизнь ткачихи текла размеренно и предсказуемо, и давно уже не преподносила никаких сюрпризов.
За шесть дней Матрена напряла ниток на несколько мотков, а на седьмой собрала их, бережно уложила в корзину и отправилась на торг. В последнее время она часто чувствовала себя разбитой, особенно когда просыпалась еще до восхода солнца, и в темноте шла на двор по нужде. Головокружение и слабость она списывала на то, что много работает и совсем не дает себе отдыха, – ни душе, ни телу.
Рынок шумел многоголосьем торговцев, зазывал и простого люда, медленно проплывающего туда-сюда вдоль рядов с товарами, от разнообразия и изобилия которого рябило в глазах. Мед, овощи, пряные травы, овечьи шкуры привозились сюда из разных концов государства. Ежедневно, с раннего утра и до позднего вечера здесь кипела веселая и шумная торговля, но Матрена приходила на берег Днепра только в субботу11. Товарки дивились, отчего она, не жалея себя и не помня о Боге, трудится без отдыха, аки пчела, а единственный свободный от трудов день проводит на рынке. Но сегодня, как назло, был явно не ее день. Простояв за прилавком до самых сумерек и не продав ни одного мотка ниток, ткачиха засобиралась домой.
– Ох, Боженька, люди кружатся, как мухи, целый день, целый день. О себе лишь помнят, о Тебе забывают. А семечка-то пуста, и пуста будет, – вдруг услышала она за спиной знакомый голос, который теперь показался ей еще более мерзким и отвратительным, чем раньше.
Юродивая кружилась на месте, подобрав грязный подол рубахи, и плевалась вокруг себя. За спиной ее, как и прежде, висела котомка, которая сейчас раздувалась от чего-то круглого и, как показалось Матрене, тяжелого для маленькой старушки. Ее заметно клонило в одну сторону, отчего Чаруша припадала на одну ногу. Остановив свой взгляд на ткачихе, юродивая залезла рукой в свой мешок и достала оттуда большую тыкву.
– На, милая, покушай, для тебя припасла. Семечек тут много, аки деток малых, авось и ты про пустоту свою забудешь.
Матрена побледнела и почувствовала, как к горлу снова подкатывает дурнота. Она попятилась назад, наткнулась на угол лотка и, больно ударившись об него, почти бегом бросилась с рынка. А вслед ей еще долго несся пронзительный истерический смех юродивой.
Однажды, спустя несколько дней, Белогор явился домой беспокойный и насупленный. Мужчина был чем-то озабочен и недоволен, и даже руки в этот вечер не поднял на жену. Напрасно Матрена ластилась к нему, как кошка и, накормив ужином, звала на полати. Белогор лишь отмахивался и скрипел зубами.
– Не лезь, колотить не стану, устал сегодня. Да и не до тебя мне нынче.
Когда улеглись, – Матрена на печь, Белогор на полати, – в избе ненадолго воцарилась тишина, в которой лишь было слышно, как под полом скребутся мыши.
– Ярослава брюхата снова, заметила? Семеро по лавкам, а туда же. А у Николая сноха намедни мальчонку родила.
Матрена повернула голову в сторону мужа и увидела, что тот лежит, подперев голову рукой и, не мигая, глядит куда-то в угол избы, откуда вчера ткачиха вымела огромного паука с его паутиной. Хоть и считал ее Белогор туповатой, но Матрена сразу поняла, откуда «ноги растут». Но сейчас ей меньше всего хотелось говорить о чужих детях, чей смех и плач уже не раз преследовал ее в ночных кошмарах.
– Ты бы, того-этого, Матрен, отдыхала что ли. Хоть бы субботу почитала, как Господь велел. Авось и наладится все…
Закусив кулак, чтобы не разрыдаться в голос, Матрена, казалось, совсем перестала дышать, только бы муж не догадался, что она не спит и все слышит.
А спустя несколько минут, не дождавшись ответа, Белогор повернулся на бок, спиной к Матрене, и в избе уже окончательно воцарилась тишина. Не в силах заснуть, женщина вспоминала, как в прошлую пятницу ходила в дубовую рощу. Там она долго стояла, прислонившись к огромному многовековому дереву, обнимала ствол, который и не обхватишь целиком. Всхлипывая, Матрена разговаривала с лесными духами, просила их о своем, сокровенном. Этот обряд знали все бабы, кому никак не удавалось зачать и выносить долгожданное дитя. Некоторые еще обходили старые дубы по солнцу, пили отвар из коры и много чего другого. И Матрена решила, что если духи не услышат ее молитву, тоже будет и кору пить, и даже грызть, если понадобится. Сейчас она и землю готова была есть, лишь бы угодить супругу и почувствовать счастье материнства.
«Каждая баба плачет о своем. Одна о том, что урожай в этом году не удался, другую муж поколотил сильнее, чем требуется, а третьей просто чаю не хватило, потому что вода в самоваре закончилась», – говорила соседка Фекла. Матрена кивала, соглашалась, и все же была уверена в том, что ее горе самое горькое, и никому его не переплюнуть.
Бросив прялку, Матрена вышла за порог и присела на лавку, припорошенную осиновыми листьями, которые холодный ветер еще с ночи нагнал с ближайшего леска. До морозов было еще далеко, но осень уже основательно вступила в свои права, и по утрам ткачиха снимала с веревки белье, чтобы тут же положить его на теплую печь. Маленький огород позади избы после снятия летнего урожая выглядел запущенно и неопрятно. А кошка, домашняя и дикая одновременно, потому что никому, ни Матрене, ни Белогору, не давалась в руки, перестала уходить из дома по своим кошачьим делам и большую часть дня проводила, свернувшись клубком на полатях.
Сейчас Матрене вспомнилась одна молитва, которой ее учила бабушка в детстве, но которую она быстро позабыла, вступив во взрослую жизнь. Пребывая в семейных заботах, ткачиха, как и все люди того времени, крестилась, вставая по утрам с постели; крестилась, отправляясь в дорогу; крестилась, начиная мотать новый клубок ниток. Словом, ни одно начинание по традиции не обходилось без мысленного обращения к Богу. Но чтобы вслух, так истово и осознанно – никогда. Впервые в жизни Матрена позабыла о том, что ее ждет работа, стирка, приготовление обеда.
Так и просидела она на лавке до самого вечера, отчего-то чувствуя себя невыразимо счастливой и свободной. Она поняла, что теперь, начиная с этой субботы, все у них будет хорошо.
Мой ребенок пахнет свежевыпеченным хлебом. Запах становится особенно отчетливым, когда, утомившись от игры, сын кладет голову мне на колени, и я кожей чувствую его мокрые от пота волосики. Они пахнут сдобой. И еще чем-то сладким и родным.
В нашей жизни и сейчас много таких «ткачих». Как утверждают просвещенные: экология, то-се, неправильное питание, стрессы. Только на Руси-то среди простого народа тоже не Бог весть какое разнообразное питание было. Морковка да брюква с огорода. Как говорил супруг во время моей беременности, когда я килограммами поглощала цитрусы: «Ты смотри там, мандарин чтобы не родился, оранжевый, и с хвостиком на голове».
Однажды, будучи уже «глубоко беременной», я, от избытка свободного времени и ради интереса, посетила одну из лекций медицинского училища. Тема как нельзя более подходила к моему тогдашнему положению: о развитии акушерства в нашей стране. На Руси повивальным делом занимались знахарки и повитухи. Как ни странно, уже тогда их считали представительницами медицины и верили им больше, чем Всевышнему. А в середине восемнадцатого века появились первые учебные заведения для подготовки акушерок – бабичьи школы. Они готовили «присяжных бабок», то есть повитух. Преподавали в этих школах в основном иностранцы, профессора и акушеры, и в первые годы – только теорию. Мало кто из женщин рвался освоить эту нелегкую профессию, поэтому за первые двадцать лет существования школы было подготовлено всего около сорока повитух.
Но это так, для общего развития. Больше всего мне запомнились открытки-агитки, которые продемонстрировали слушателям. Эта печатная продукция издавалась в двадцатых годах прошлого века и давала советы молодым матерям: о том, что нельзя самостоятельно удалять насекомое, попавшее в ухо ребенку; что младенец ни в коем случае не должен спать в общей постели с родителями, и т.д. А открытки с изображением детей, несущих агитационные плакаты, вызвали широкую улыбку. На афишах были фразы: «Акушерок, а не бабок!», «Чистого воздуха и света! Защиты от мух!», «Мы требуем здоровых родителей!» Ребенку, как говорится, лучше знать, что ему требуется, и от каких родителей рождаться. Они сами выбирают свою fata.
Глава 7
Мисс Марпл начинает расследование
Всю следующую неделю рукопись незнакомки не давала мне покоя. Точнее, личность ее автора. В наш век астральные путешествия стали уже чем-то сродни медитации. Им даже можно обучиться на специальных курсах. Но, судя по состоянию найденной тетради, писалась она много лет назад. И неизвестно, сколько пролежала на том месте, где я ее нашла. Поэтому вопрос времени написания дневника волновал меня в первую очередь.
Дождавшись выходного дня, я взяла у супруга кредитную карту и сказала, что иду по магазинам за новой сумочкой.
– Дорогая, бери обязательно из крокодиловой кожи. В ассоциации защиты дикой природы ты не состоишь, а зубатых к жизни все равно не вернешь. Хоть походишь как королева.
Наказав мужу покормить сына, когда проснется, и полить кактус на окне («да это же верблюд, он без твоей воды еще месяц протянет», – возмутился было он), я послала своей второй половине воздушный поцелуй и выпорхнула за дверь.
Я выкатила из гаража свой старенький велосипед и провела рукой по его сиденью. Толстенный слой пыли как напоминание о том, что я чрезвычайно редко прибегаю к услугам своего двухколесного друга. Все авто да авто. Прости, родной, но сегодня мне понадобится твоя помощь.
Своего гаража у нас не было, поэтому мы оставили свой велосипед и еще кой-какой нехитрый скарб в «автодомике» у соседки Люси. Женщина неделями не покидала квартиры, соревнуясь с постоянным похмельем – кто кого, поэтому на просьбу о том, что требуется приютить наши хозяйственные принадлежности, она, не думая, ответила согласием. Точнее, просто махнула рукой – «ой, да оставляйте, что хотите». Дала нам второй экземпляр ключа и, я уверена, тотчас позабыла о нашем существовании.
Усевшись на своего двухколесного коня, я помчалась в сторону дачного поселка. Ржавая цепь велосипеда скрипела, как несмазанное колесо телеги, и педали то и дело прокручивались вперед, словно подгоняя своего ездока. Но я не унывала. Катила себе и катила против ветра, который надувал колоколом мою шифоновую юбку, а при порывах посильнее вообще намеревался закинуть мне легкую ткань на голову. Совсем как у героини фильма Тинто Брасса. Только та еще трусиков не надевала. Ну, это уже никуда не годится. За такое меня супруг бы уже предал инквизиции к чертям собачьим.
Добравшись до поселка, в котором была найдена рукопись, я призадумалась, к кому можно обратиться за помощью. Дачников по пути я не встретила, а постоянных жителей было, раз-два, и обчелся. Да и вряд ли они могут что-то знать о времени, когда их домов тут еще и в проекте не было. В сельском магазине работала молодая девушка, которая мне также не смогла бы ничем помочь.
На пути к заветной полянке, когда я решила срезать путь, и пошла через лес, передо мной оказался погост. Маленькое кладбище со старыми, если не сказать древними, памятниками и крестами, наводило на мысль о том, что здесь уже давно никого не хоронят и, значит, маловероятно, что в сторожке смотрителя кто-то будет. Однако сама сторожка была кирпичной, с занавесками на окне и металлической дверью. И я решилась. Подошла, негромко постучала и отошла на шаг назад. За дверью послышался какой-то шелест, потом тяжелые шаги. Точнее, шаг – пауза, потом еще шаг – пауза. Не успела я задуматься над этими странными звуками, как в следующее мгновенье на пороге оказался мужчина средних лет, в кепке и с костылем подмышкой.
– Мадемуазель?.. – он шутливо приподнял кепку.
– Мадам, – машинально поправила я.
– Чем могу быть полезен? – улыбнулся дядечка.
– Видите ли, я ищу человека… Вы знаете полянку, где раньше был сосновый бор?
– Был бор, да весь вышел. Конечно, знаю. А вас-то что там могло заинтересовать? Сейчас на поляне пни одни да развалины.
– Вот развалины эти меня как раз и интересуют. Что было раньше на этом месте?
Мужчина призадумался, почесал затылок.
– Вот уж не скажу наверняка. Руины эти давние, с советских годов уж точно. А было тут вроде как учреждение какое-то государственное. Может, больница, а, может, школа. Есть у меня сменщик, Петрович, вот он должен знать. Он у нас старожил, в этом поселке каждую былинку знает, считай, вырос тут. Только сейчас он в городе живет, приедет меня подменить через неделю. Вот тогда и заходите. Если его не будет здесь, значит, он на пасеке. Найдете его в лесном хозяйстве за прудом.
Конец ознакомительного фрагмента.