Что такое Кремль – откуда пошло название? Кремник – значит крепость внутри города. Ну а кром – охраняемая внутренность. Сравните кром и храм – есть над чем задуматься.
ГЛАВА – 2
Ти родилась, когда еще не существовало бездны, когда еще не было источников обильных водою. Ти родилась прежде, нежели водружены были горы, прежде холмов, когда ещё не сотворил Он ни земли, ни полей. Когда Он проводил круговую черту по лику бездны, когда утверждал вверху облака, когда укреплял источники бездны, когда давал морю устав, чтобы воды не переступали пределов его, когда полагал основания Гобы20.
Притчи Тин – ниТ.
С
тали ей видеться странные картины. То покажется, что стоят какие-то люди в странных одеждах, то почудится, что из-за башни выходят женщины в овечьих душегрейках и с митрами на голове. А однажды, когда она стояла рядом с Лобным местом, ей четко привиделась сцена её собственной смерти; змея обвила руку, да так ясно, что сердце забилось.
– Я знаю! – шептала Тейя Нетери торжественно, – я знаю! Что-то произойдет! Не может не произойти… Это случится непременно…
Тейя щурилась единственным глазом на яркую луну, левый глаз её был слеп и потому залеплен. Она вспоминала, как много лет назад, на этой же самой скамье она сидела рядом с ним. И точно так же, как и тогда, чёрная роза лежала рядом с ней на скамейке. Она сидела под Тайницкой стеной на одной из скамеек, поместившись так, чтобы ей был виден червлёный двор. Но теперь Гай Мельгарда не было рядом, но Инь Тейя знала, что лежит его мумия в могильном склепе у берегов Нила. Но она всё ровно представляла его сидящим на этой скамейке и разговаривала с ним.
Протащилась нелепая процессия, но и она не оторвала Великую Маговицу от её мыслей. На самом деле это была не просто «процессия», это были искушения – главные в человеческой жизни – эрос и смерть, но Нетери не поддалась ни на одно! И тогда волна ожидания утра и её возбуждения толкнула ее в грудь:
– Да, случится!
На самом деле, то был знак Эйвы21. Тейя выдержала испытание, и перед ней материализовался Гай Мельгард. То ли реальный человек, то ли фантом того дня, когда её, загруженную в льняной мешок для белья под стирку, внесли в её собственный покой. Откуда она взялась? То ли сама она искала, то ли её потаенные мечты о Тайницком троне притянули его. И она явилась! И призналась, что сгинувшая она жива, что её можно вернуть, что у неё есть способ быть с ним вместе, и что она и есть Исида, материализующая в себе и Мать (Дейя), и Дочь (Исиза) – наследницу Исиды.
В тот день нерешаемая задача начала решаться; невозможное желание исполнилось. Да это же путь, реально ей указанный.
Там у священного дуба материализовались самые сокровенные её желания. А место, где она сейчас сидела, именовалось Гет Тиевой (Кутафьей) мостицей. Мостица – это деревянная мостовая. А Гет Тией называлась большая толстая башня, стоящая рядом; гет – это полнотелая, дородная женщина, которая владеет копьём и мечом… И вооружённые гетеры в шеренгах на мостице. Вот почему даже самые мощные враги не властны навредить ей, ведь они не могут овладеть женщиной без её внутреннего разрешения и согласия.
Она поднялась на верхний ярус сада. Этот ярус не видно снизу – с тех мостиц, где гуляет основная масса горожан. И если тропа пути видна со Среднего яруса, то лужайки надежно скрыты. Там можно просто сесть на траву у дуба, и никто не увидит. Невероятные, зачарованные лужайки, напоминающие об эльфах (рати) и феях (теях). Они примыкали прямо к деревянной стене. Ее можно было потрогать руками! На ощупь стена… теплая и мягкая. Фантасмагорическая сценка. На лужайке сидит Тейя Нетери и её молодой Ань Гай Мельгард. Он мечтательно смотрит на траву и говорит:
– Мы слышим людей внизу, а они даже не подозревают, что мы тут сидим. А у нас тишина. Послушай, ее!
Они слушают. И вдруг откуда-то издалека налетает-доносится мужское имя. Потом, когда они возвращались в Тайницкую башню, Тейя шепчет Мельгарду:
– А я у стены на лужайке имя услышала!
– Ой, я тоже! – радуюсь я тому, что мне не прислышалось. – А какое?
– Тайт Мосул.
Тейя назвала мужское имя – совсем не то, что услышал Мельгард. Пройдёт много лет. Тейя встретит фантом погибшего мужа. И она выпалит ему без предисловия:
– Помнишь, мы сидели на невидимой лужайке у Белой стены? И я услышала мужское имя Тайт Мосул, помнишь?
– Да… – с трудом вспомнил он.
– Так вот предсказание было верным – после твоей смерти я оказалась в гареме твоего сына, рождённого старшей твоей супругой, мною… Он был мне невыносим… Я отравила сына, твоего сына… Я была вынуждена…
В голове у него что-то кликнуло, вспомнилось давно забытое, и он ахнул.
– Мне ведь тоже тогда послышалось имя будущего избранника… Ань Баал! Только потом я об этом напрочь забыл.
– Да… Чудеса? Он мой сын от тебя. Обычное предсказание храмовых стен и зачарованных лужаек? – Тейя засмеялась – Он предал меня… Я заколола его копьём… – Она продолжала смеяться.
Так несколько солнечных лучей пробились в сумерки жизни молодого повелителя. Но, как бы то ни было, он пришёл в год 1147 на помощь отвергнутой братом Нетери. Он призвал её к себе. Она была на тринадцать лет моложе его.
Юная Нетери явилась к Амен Гету.
– Что это с тобой сегодня утром? Кажется, ты взволнована? – спросил он.
– О, Амен, – ответила она, – мне снился такой чудесный сон!
– И что же тебе снилось?
– Мне снилось, что я Исида.
– А кто же тогда я?.. «Амон?» – сказал, пожимая плечами, Гай Мельгард. – Ну ладно, теперь дела.
– Но, ведь я и есть Исида! – убедительно подтвердила она.
– Но и я Амен Ра, и к тому ещё и Гет – воитель.
Разные сущности по-прежнему выходят из подземных ходов, тех, что находятся в глубинных покоях холма. Но Тейя ведала, кто и что появляется на поверхность. И если это что-то доброе, Боровицкий холм пропускает, а если злое – прогоняет вон.
ЛУННОЕ БДЕНИЕ – 1
Тогда Ти была при Нём многими образами и была радостью всякий день, веселясь пред ликом Его во все время, веселясь на земном кругу Его, и радость моя была с сынами человеческими.
Притчи Тин – ниТ.
В
671222 лето от Сотворения Мира в Звездном Храме. В весеннюю ночную пору, у восточной окраины острова Ка Ра Амонд23, в теснине высокого дома дворца Пан Тий Капища24, под сводами овальной крыши, сидел Великий Писарь. Тёмный зал комнаты был тих, потрескивали искры поленья камина, у стола коптили угли жаровни, стол освещался двурожковым подсвечником изображавшем солнечный струг. Сводчатый подволок уходил ввысь, теряясь в сумраке. Алорк сидел на табурете напротив серебрёного кресла и напрягши все чувства приступил к лунному бдению.
Великий Писарь устроился очень удобно хотя едва ли осознавал это, до того напряжённо он слушал тишину. Не доносится ли звук предупреждающий, что пана Тейя и шаги её спешат к нему с вечной приязнью бессмертной. Для большего удобства он снял с окна ставню. В безбрежном лунном океане струились холодные потоки лучезарной луны. Расплескавшись по стенам зданий, они просачивались в промежности каменного лабиринта улиц, образуя на мощённых дорожках лужицы света. Таких световых пятен за окном было много и эти пятна украшали мрак, окружавший палату Пан Ти Капища, которое человеческое воображение населяло всевозможными живыми и мёртвыми существами всех известных бессмертных форм, грозных и нежных, таинственных и просто уродливых. Был он и достаточно храбр, неистов и был знающий в искусстве убийства. Ему по душе был азарт сражения, но он совершенно не выносил мёртвых, не выносил их потухших глаз и их окоченевших тел, он не выносил неестественно сморщенные распухшие тела. Этот человек чувствовал к трупам антипатию, его неприязнь была вызвана обострённой чувствительностью, его сильно развитое чувство красоты отторгало всё отвратительное. Он не в состоянии был смотреть на мёртвое тело без горечи, к которому примешивался оттенок злости и ненависти. В смерти нет живописности, нет мягкости, нет торжества, но мёртвое тело благоговейно называли величием смерти и это понятие являлось бессмертием. Ему, пребывающему ночью при лампе, привычным было дело рождать в одиночестве диковинный мир, в котором обычный предмет обретал совершенно иной облик. Он и предмет смыкались теснее, точно прижимаясь друг к другу. Этот предмет был полон едва слышного, леденящего кровь шёпота умершего звука, какой нигде не услышишь, то был звук шуршания губ по потёртому женскому черепу и то был шорох схожий с шуршанием опадавшей листвы: звук этот – без названия, форма его – без содержания. В звуке – перемещение в пространстве, хотя ничего не движется; в звуке – движение, хотя ничто не меняет места. Здесь фанатик солнца соприкасается с лунным бликом в любовной истоме.
– Лили спасётся, – шептали его губы, патетический характер его слов выражал трагический и виновный тон, – нестрашна будет её зима… Вновь будут волноваться ветры… Тебя, нуждающуюся в друзьях, заставляют страдать… Ужасна зависть в любви… Зависть, как разбойница, породила ревность… Тяжбы твои ужасны.
Здесь уместно обратиться к культу отрубленной головы, столь широкораспространённому в древней Европе. Саки хранили их, как величайшую драгоценность, не соглашаясь уступить эти черепа ни за какое вознаграждение. У них есть множество упоминаний об обычае отрубать голову у поверженного врага: не сделавший этого покрывал себя позором. В стенах жилищ имелись даже специальные ниши для хранения черепов. Связывали черепа с представлением о «жизненной силе», с исчезновением, которой «телесная жизнь» человека прерывалась. Средоточием жизни считалась голова и только отделив её от туловища, можно было надеяться иметь её и владеть ею, как собственной. Иными словами, душа – «жизненная сила», в отличие от души – «тень», души – «образ» и души – «дыхание», мыслилась вечной, причём смысловое значение «душа» нельзя понимать буквально.
Близко от Алорка, так звали Великого Писаря, находился бдительный и внимательный друг и он не чувствовал себя одиноким. Череп Лолы лежал на столе рядом с футляром для писчих бумаг, прямо перед ним. Проникшись настроением торжественности, он утратил ощущение связи с видимым и слышимым миром. Этот мир казался ему бесконечным и в нём не было ни людей, ни их жилищ. Вселенная казалась ему первозданной загадкой мрака, а сам он единственный безмолвный вопрошатель его извечной тайны. Поглощённый мыслями, вызванными настроением, он не замечал, как шло время.
В дверном проёме он увидел женскую фигуру. Он мог поклясться, что раньше этой фигуры там не было. Мрак поглощал её или, что более вероятно, проявлял её из себя так, что можно было ясно различить формы женского тела. Алорк был единственным, кто мог привлечь к себе её женский взор и пробудить в ней радость и воспоминание о нём у неё. Он подвергал себя такой участи, какую испытывал, когда Лола возвращалась к нему в женщине живой. Он проявлял необычную любовь и счёл бы за нарушение закона быть разлучённым с ней не только тут в жилище, но и за чертогом вечности. И то был не траур человека, а был вечный праздник Эри Тейи – куда на ночь скрывалось солнце. По своей преданности был он для неё почти супругом и стал им по оказанному ей благодеянию к «жизненной её силе»: был тем, кем был всегда – мужчиной. Бурный поток «слезы» был открыт для неё во всех его военных переездах, ведь её «жизненная сила», таилась многие годы во мраке скромного жилища – его мешка. Поэтому его заслуга перед ней, тем была велика, что он возвращал близким ей женщинам жизнь её самой. О, если бы он мог найти такого Бога или такую Богиню, способных отвратить от неё несчастье смерти. Доблесть мужчины требовала, чтобы жизнь была возвращена погибшей женщине-воительницы, и его доблесть была высокого положения в нём. Его убеждение было таково: он считал необходимым восстановить в правах ту, которую любил в своём воображении. Он полагал, что над Лолой, в которой царит насилие, и над которой он не имел никакой власти правосудие отсутствует. Поэтому он и пришёл однажды к убеждению, что для него самое место там, куда на ночь скрывается солнце. Он не сомневался в том, что справедливость, если ей суждено быть восстановленной, сама возвратит ему Лилит вместе с собой.
Женская фигура в дверях не двигалась. Алорк поднялся и подошёл ближе. Живое тело ярче выразилось от поднесённой лампы, вглядевшись в лицо старик увидел Лолу. Он вздрогнул и отшатнулся с чувством страдания, затем к лицу её он поднёс лампу. За вспышками пламени возникло лицо той, которую он любил и которую помнил, за живым лицом которой проступала непроглядная чернота. Он вглядывался, пока женщина не возникла перед ним с ещё большей отчётливостью. Она, как будто придвинулась к нему ближе.
– Лилит! – воскликнули его уста. – Ты вернулась!
Алорк отвёл взгляд от проявившейся во тьме Лилит и уставился на круглый череп её жизненности. Он будто убеждался в отсутствии в нём жизненной силы, он был охвачен знакомым ему чувством. Это был не страх, а скорее ощущение её рядом живой и ощущение отсутствия её мёртвой в черепе. Лола продолжала лелеять надеждой и не нуждалась ни в чём, кроме плоти своего тела.
– Ты у меня в крови, – сказал он Лоле, – и это чувство не изживает во мне уже четыре десятка лет.
То было для древних вполне естественным убеждением. Находя оправдание в каких-то неведомых нам фактах, они полагали, что кровь является некой душой – таинственной силой, способной выявиться в чужой крови, способной проявиться героизмом поверженного героя или чувством погибшей любовницы. Это чувство возникало из вобранной в тело крови-души, выпитой из кровавой горловины отрубленной головы. Такое убеждение являлось одним из догматов древнейшей религии, которую он исповедовал. Религия настойчиво внушала такие убеждения, подобно тому, как они твердили народу о бессмертии человека.
Погружённый в размышления он вспомнил о той, которая эти мысли вызвала. Лола окончательно сошла к нему, и он мог видеть очертания всего её лица – розовое в свете лампы. На фигуре её пурпурный хитон. Под тонким бисусом грудь. Сосцы неестественно вздулись, живот чуть-чуть выпирал. Руки, в коротких рукавах, по-весеннему белы, согнутая в колене правая нога подгибалась к левой. Вся поза женщины казалась тщательно продуманной, точно знала к чему стремилась. Правда обитала в ней. В её приятной наружности проглядывалось искусность чародейки в блуде. В такой женщине раскрывается сама глубина и полнота природы женщины вообще.
– Ты знаешь, как преподнести себя.
Он с интересом глядел на женщину желая убедиться, что он её ждал. Тонкая рука протянулась к нему: он различил ладонь. То, чего он желал видеть, обладало всегда особой притягательной силой, подчас непреодолимой. И должно быть она заметила это, что он – закрыв лицо руками – подглядывал, когда она раздевалась.
Старик вперил взор в женщину, тянущую из него жизненную силу и то, был дивный сон его любви. Он не в силах был крикнуть.
«Неужто жизненная сила черепа, – думал он, – вступила в союз с живой головой? Действительно ли передо мной Лили? Да, и в том я убеждён!»
Никаким усилием воли он не желал заставить себя оторвать взгляд от светловолосой женщины.
– Из уст твоих исходит не пустословие, – сказал он. – Ладони твои облагорожены. Ноги мои сгибаются, чтобы совершить высшее и обследовать твою глубину – тот мрак ночи, за чертогом которой капище великой тьмы.
– Платье моё, милый, – отвечала жрица любви, – тень сумерек, а её адетон поражён чувственностью. Моё ложе – глубина пропасти. Моё жилище – ложе тьмы и в ночной тьме этой моё владычество. На основании мрака я располагаю своё жилище, где проживаю под магалией25 безмолвия, в освещении вековечного лунного пламени Тин_ниТ. И нет у меня удела среди тех, кто ярко светит. Горе мне, обладающей таким несчастьем, ибо пути мои – пути смерти. Стезями страдания являются мои слёзы, колея судьбы напоминает о смерти. Входящие во врата не вернутся и все обладающие вратами смерти сойдут в бездну. И нет возможности успокоить себя. Ноги вечно не торопятся, глаза не бросают мимолётные взгляды в разные стороны и веки не приподнимаются игриво, чтобы взглянуть на мужчину и заставить его споткнуться об избранницу праведности. Глаза её не бросают взгляд на мужчин что бы обольстить чадодейкой, чтобы подступились к ней и шествовали рядом, чтобы направились к пропасти её родника, чтобы обольстились женщиной.
Хочу предупредить читателя, что Алорк был здравомыслящим человеком. Что тут поделаешь? Ведь не мог человек устоять, когда бесчисленные жрецы убеждали его мужество идеями, которые мифом, слухом и сном проникали в сердце и грели кровь. Мужество его должно было подвергнуться такому безжалостному испытанию, как правдивость того времени.