Прости. Я не хотел, чтобы это произошло, пусть даже вышло и неплохо.
После я еще надеялся, что сумею загладить свою вину, что сумею подарить тебе удовольствие, что буду обнимать и ласкать тебя всеми известными мне способами. Но в глубине души знал, что этого недостаточно. Я был не тем, кого ты помнила, и самое лучшее, что я мог сделать, — держаться от тебя подальше.
Но снова не смог, перешел всякие границы и заставил тебя. Господи, Скалли, да за одно это мне стоит пустить себе пулю в лоб.
Ты бы все равно не созналась даже самой себе. Убеждала бы, что хотела меня, но на самом деле у тебя не было никакого иного выбора, кроме как уступить и позволить мне сделать то, чего я желал. Ты думала, что я буду держать и насиловать тебя. Я ведь понял, как ты была напугана. И готов был все отдать за то, чтобы услышать твое согласие. А, получив его, слетел с катушек. Я сам не заметил, как грубо себя повел и что оставил тебе всего два варианта — подчиниться и терпеть или подвергнуться насилию. Но тогда я думал, что ты остановишь меня, если тебе станет больно.
Потому что я бы остановился, если бы ты велела мне. Я никогда бы не причинил тебе боли.
Скалли, если бы ты знала, как я хочу сказать тебе об этом!
Ей обязательно следует об этом знать.
Нет. Я вынудил ее. А то, что я предварительно вырвал у нее это разрешение, нисколько не умаляет моего греха.
Уже темнеет, а ноги чертовски устали. Я, пожалуй, посплю здесь, а потом…
И что я сделаю завтра? Уйду или останусь?
Уйду.
Я уйду завтра.
Нет. Останусь еще на день. Останусь и послушаю своего сына.
У меня есть одна странность, Скалли, — маниакальное желание его накормить, непременно убедиться, что он сыт. Если бы Малыш ел все, что я пытался в него впихнуть, то был бы уже размером со слона. Я таскал Марите столько еды, что в конце концов она попросила меня ограничиться сигаретами и выпивкой. Она совершенно не умела готовить, и я слышал, что Малыш голоден. И боялся, что он умрет, как те дети в Индии.
Ты ведь не знаешь об этом, да, Скалли? Ты ведь была в бункере, когда они умирали. Думаю, никто не рассказывал тебе, что произошло, и позаботился о том, чтобы ты не увидела трупы. Надеюсь, ты никогда не задумывалась о том, что маленький ребенок не может выносить взрослого пришельца.
Чрезвычайно рад, если так.
Видишь ли, требуется некое минимальное количество человеческой плоти, которое необходимо Серым. Если в ребенке есть килограммов пятнадцать, то он годится для их целей. Поэтому они хватали всех, кого находили, но только тех, кому было больше трех.
Остальных же просто бросили умирать. А в Индии очень, очень много детей.
Было.
Серые любезно вышвырнули меня с высоты двух метров, и я очнулся с вывихнутой лодыжкой от запаха тысяч маленьких тел, гниющих на жаре. Повсюду. В своих постелях, на тротуарах, в машинах. Они умерли там, где их бросили родители.
Хотя погибли не все. Те, кто постарше, сумели отыскать воду и пропитание, которых хватило недели на три, и все еще были живы, хотя едва могли передвигаться и распухли от голода. Я постоянно слышал слабые крики и натыкался в торговых лавках на какого-нибудь трехлетку, умиравшего от бог знает какой болезни. Это повторялось снова и снова — мои встречи с детьми, которым я ничем не мог помочь.
Я пытался, но я же не врач, Скалли. Моих познаний хватило бы разве что на то, чтобы рассказать им, как преодолеть психологическую травму из-за того, что их бросили, но это не являлось самой актуальной проблемой. Я даже не знал, что с ними. Кто-то умирал от голода, а кто-то уже был болен и просто не мог есть. У кого-то от грязной воды развился тиф или что-то вроде него, у других гноились раны…
Нет, не могу даже думать об этом.
Я ни одного не смог спасти. И в конце концов крики затихли. Не знаю, прекратили ли они кричать или я просто перестал их слышать. Я просто радовался, что наступила тишина.
И еще больше я рад, что тебе не пришлось слышать их, Скалли. И что ты всегда проследишь за тем, чтобы Малыш был сыт. Если он благополучно пережил стряпню Мариты, то твоя ему покажется раем.
Я хочу убедиться, что вы оба счастливы, а потом уйду.
Еще один денек.
Надо же удостовериться, что с ней все в порядке. Может, Скалли что-нибудь срочно потребуется? Может, я забыл что-нибудь оставить? Да, решено — я вернусь обратно и понаблюдаю за ними, но слушать не стану.
Всего один день — останусь на один день. А потом уйду и больше не вернусь никогда. И не стану слушать. Она даже не узнает, что я был здесь.
Да, и решит, что эти три кролика просто покончили с собой прямо у нее на крыльце. Блестящая идея, Малдер.
Может, надо было их освежевать?
Она же врач, гений. Уж как-нибудь и без тебя справится с тем, чтобы разделать пару кроликов.
Господи, ну возьми же себя в руки и просто уйди!
Я уйду днем. Посмотрю в последний раз, как Скалли пьет кофе, как играет Малыш Джон (ну и имечко!), а потом исчезну.
До чего же она печальна. Что тебя гнетет, Скалли? Тебе одиноко? Тревожно? Чего-то недостает? Что не так? Разве ты не счастлива?
Я отвезу тебя, куда пожелаешь, только скажи. Но ты не скажешь. Ограничишься своим вечным «Со мной все в порядке». Наша жизнь нынче более всего напоминает новую серию «Безумного Макса», а с тобой все по-прежнему «в порядке». Тебя продавали, как скотину, трижды чуть не изнасиловали, причем один раз это едва не сделал я сам, ты видела, как твой лучший друг и, быть может, даже любимый мужчина убил двух детей и дал пощечину сыну, а с тобой все так же «в порядке». Тебе пришлось спать со Скиннером, а потом со мной, пришлось взять моего ребенка и навеки распрощаться с возможностью контролировать свою жизнь.
С тобой, черт побери, не может быть все в порядке! Ни с кем из нас!
Не надо было ее подслушивать. Скалли ведь все равно догадается, что я это делаю. Хорошо хоть, что она все равно не может определить мое местонахождение. Наверняка думает, что я уже за много миль отсюда.
Какой же у нее грустный и покинутый вид. До меня доносятся обрывки ее мыслей: «Кофе остыл… Малдер, я люблю тебя… Надо было сказать ему… Пора бы почистить зубы… Я так по тебе скучаю… С ним все хорошо? … Где он? … Пожалуй, пора еще раз искупать Джона… Почему он бросил меня? … Я люблю тебя…»
Прекрати!
И я перестаю слушать, мысленно «убрав громкость».
Нет, ты не любишь меня, Скалли!
Внезапно Малыш Джон оборачивается и показывает пальцем прямо на то дерево, на ветке которого я сижу. Предатель! Скалли, подняв руку к глазам, смотрит прямо на меня, а потом выбегает на крыльцо, чуть не споткнувшись о трагически покончивших с собой кроликов. А я в это время спрыгиваю вниз, собираясь улизнуть, но в последний момент подворачиваю лодыжку.
Черт!
Все пропало.
Господи! Не трогай меня, Скалли! Оставь меня в покое!
Просто уйди!
Но она вместо этого втаскивает меня в нашу хижину (поправка: в свою хижину) и начинает осматривать мою ногу. К чему такие усилия? Я и так прекрасно знаю, что стряслось. Лодыжка растянута. Пять с половиной лет тому назад меня выкинули из космического корабля, а потом банда байкеров-извращенцев швырнула мое бесчувственное тело в придорожную канаву, и оба раза больше всего доставалось моей многострадальной лодыжке. Она как была растянута, так и осталась. Оставь меня в покое, ради Бога!
О, спасибо тебе, Скалли. Неужто ты вколола мне обезболивающее? Да, теперь уже не так больно, но мне кажется, ты боишься, что я ускачу на одной ноге.
И правильно. Как только смогу, сразу же исчезну.
Но не прямо сейчас. Прямо сейчас я буду лежать тут, в кровати, наполненной твоим запахом, погружаясь в приятную полудрему, и видеть сны о том, чему уже не суждено случиться.
А знаешь ли ты, что я всегда мечтал жениться на тебе, Скалли? Не знаешь? Конечно, нет. Кто бы мог подумать: Фокс Малдер, закоренелый холостяк, хотел жениться на Дане Скалли! Это первая женщина, удостоившаяся столь высокой чести. Мне, ясное дело, виделась не обычная церемония с белым платьем, смокингом и прочей ерундой, и уж тем более не в церкви, куда ты бы меня непременно затащила. Я бы отвез тебя куда-нибудь, где тепло и солнечно и полным-полно пляжей, и мы занимались бы с тобой любовью с утра до ночи. А потом — усыновили бы кучу детишек и поселились в загородном доме с белым заборчиком. Я бы и про кольцо не забыл. Уж нашел бы, откуда его взять. Из левого нагрудного кармана куртки, если уж совсем начистоту.
Господи, какой же чушью все эти мечты кажутся теперь…
А ведь еще я хотел бегать по всей стране за маленькими зелеными человечками и делать глупости, когда и как мне хотелось. Жить, изображая из себя мачо, посылая небесам пустые угрозы и потрясая кулаком. Продолжать делать из своей напарницы идеал и, как жалкий подросток, пялиться на нее днем, не отводя глаз, а ночью кончать в гордом одиночестве, вспоминая о своих впечатлениях.
Даже в Прошлом я был ублюдком.
О господи, мне же больно, Скалли!
Ты что, черт возьми, вытворяешь?
Что бы она ни делала, я, разумеется, это заслужил. Постараюсь не терять сознание, чтобы отстрадать все, что мне положено.
Нет, кажется, не получится. Прости, Скалли.
… Ох, я кажется, опять заснул в номере Скалли или у нее в квартире, чего моя напарница на дух не переносит. Порой, когда я лежу неподвижно, то мне удается немного послушать ее, прежде чем Скалли догадается, что я не сплю, и не выгонит меня взашей. Как же жалко выглядит взрослый мужик в такой роли, но на сегодняшний день интимность наших отношений по-прежнему этим и ограничивается. Спасибо чертовой пчеле.
Я слышу, как она ходит по комнате… Пахнет вкусно… Завтрак. Наверное, готовит. Или в гостинице заказала. Ой! Обожглась. Оказывается, это сексуально, когда женская грудь вот так подскакивает от резких движений. Мужчинам никогда не узнать, на что похоже это ощущение. Большинству, по крайней мере. Такой приятный вес, соски трутся о ткань… До чего же здорово.
Так, минуточку, а я-то с какой стати все это чувствую?
Ах да, апокалипсис. Колонизация. Серые. Цивилизация исчезла, хаос правит миром. Я продал душу дьяволу в обмен на жизнь Скалли, и теперь я наполовину медиум, а наполовину — спятившая машина для убийства.
А еще у меня жутко болит нога, и хочется в туалет.
Жизнь — дерьмо.
А почему я голый? Голый, чистый и выбритый?
— Твоя одежда почти высохла, Малдер. Мне пришлось ее отстирать, а заодно заняться и тобой — ты был весь в грязи. Хватит притворяться, открой глаза, — звучит рядом женский голос. Ничего не поделаешь, придется подчиниться.
Какая же она красивая. Сколько ей сейчас? Сорок? Сорок один? Выглядит куда моложе. Может, я постарел за нас обоих? Даже затрудняюсь вот так сразу ответить, какая именно часть ее тела мне нравится больше всего этим утром. Не считая традиционных любимчиков, мой выбор падает на ее живот. Он плоский. Плоский, как доска. Я уже видеть не могу женщин с огромным пузом, которые собираются в очередной раз подарить кому-то жизнь — жизнь, как правило, короткую, уродливую и никому не нужную. А Скалли я могу обхватить за талию обеими руками. Следующий пункт — разумеется, ее поясница — мой давний фаворит. Татуировка, ярко выделяющаяся на фоне белоснежной кожи. Я, впрочем, могу только представлять себе эту картину, поскольку саму татуировку так ни разу и не видел.
Но сейчас на первый план выходит другое желание — сходить в туалет.
Какая бы гадость ни была в том шприце, она мне определенно по вкусу.
О, еда. Скалли приносит что-то с восхитительным запахом и пытается накормить меня с ложки. Нет уж, спасибо, сам как-нибудь справлюсь. У меня же нога болит, а не руки. Просто дай мне тарелку и оставь меня наконец в покое.
Теперь она дуется на меня в противоположном конце комнаты. Вот и прекрасно. Разозлись на меня как следует, презирай — я ведь все равно скоро уйду. И лучше, если ты будешь меня ненавидеть, а не продолжать жить с этой безумной уверенностью в том, что ты меня любишь. Малыш подсаживается ко мне, и я предлагаю ему немного овсянки. Он съедает только одну ложку: запах у каши куда лучше, чем вкус. Только Скалли могла такое сотворить с овсянкой. Отставив тарелку, он прижимается ко мне, как будто я добропорядочный отец и его законное место — рядом со мной. До того, как забрать Скалли, я никогда не проводил с ним много времени, хотя мы все время друг друга слушали. Я сказал правду: он хороший мальчик. Поразительно, что он мой сын.
В конце концов я надеваю на себя какую-то одежду и добираюсь до туалета, после чего Скалли предлагает мне сделать еще один укол. Она перебинтовала мне ногу, и если на нее не наступать, то почти не больно, поэтому я отказываюсь, покачав головой. Скалли настаивает, что лодыжка сильно повреждена, и все равно вкалывает мне еще одну дозу.
Зачем ты меня вообще спрашивала, Скалли, если у меня не было выбора?
По той же самой причине, что я спрашивал тебя, хочешь ли ты заняться со мной сексом. Даже откровенная ложь звучит приятно, если это то, что хочется услышать.
Надеюсь, я не сказал этого вслух?
Наверное, она вколола мне лошадиную дозу демерола, потому что я внезапно превращаюсь в милого и очень счастливого агента ФБР. Обожаю демерол. Обожаю Скалли, своего сына и свой дом. Черт, даже этот плед и стены такие замечательные. Дай мне еще этой штуки, Скалли, и я останусь тут навсегда. Демерол чудесным образом помогает мне победить эту темноту в себе самом.
Просто накачивай меня наркотой и держи у себя в кровати, как секс-раба, детка.
Это, кажется, из песни «B-52».
«Я твой секс-раб, де-е-етка».
Иди же ко мне и люби меня, Скалли. Будем спать в обнимочку, как сонные котята. Или усопшие кролики. Нет-нет, никаких кроликов. А ты все равно не придешь и не станешь меня любить, Скалли. Ну и ладно, тогда я просто полежу тут с глупой улыбкой на губах. Мой маленький сладкий кролик.
Что за чушь я несу?
Из Скалли вышла неплохая мать, точь-в-точь как я и предполагал. Искупав Малыша, она читает ему «Баю-баюшки, луна»: он обожает эту книжку. А нашел ее я и иногда, сидя у костра неподалеку от колонии «451», читал ее сыну, а он слушал — мысленно, разумеется. Да, Кровожадный Малдер любит детские книжки. Попробуйте меня подразнить на эту тему, и я отстрелю вам башку. Никто меня не дразнил, впрочем, а кое-кто даже просил почитать вслух, но я не стал. У меня были и другие книжки для Малыша. Доктор Сьюз, и «Маленький принц», и «Щедрое дерево» — истории, которые напоминали мне о детстве и о Прошлом. До того, как стать Антихристом, я даже раскопал где-то сборник рассказов про Барни. Скалли, наверное, нашла его в моем рюкзаке. Малыш слышал эти истории тысячи раз, но прежде никогда не видел сами книги.
Мои веки тяжелеют, и как я ни пытаюсь держать глаза открытыми, чтобы еще мгновение полюбоваться картиной семейного уюта на диване, но ничего не выходит. Я проигрываю эту схватку и уплываю в мир сновидений.
…Кто-то сидит рядом со мной на постели. И пахнет этот «кто-то» очень приятно. Перед глазами до сих пор плывет, и все, что я вижу — размытые очертания женской груди. Ммм… ради такого стоило проснуться…
Скалли.
А ну-ка, посмотрим как следует: может, эта грудь ничем не прикрыта?
Нет, увы. А еще и лодыжка чертовски сильно болит.
Повернув голову набок, я вижу, как в мое плечо снова впивается игла. Ого, ну и шишка, Скалли. Можно мне хоть в туалет сходить, прежде чем я опять отключусь?
— Так у тебя лекарство скоро кончится.
— Это последняя ампула, — говорит Скалли, укладывая меня на кровать. — Она неполная, так что даже не знаю, будет ли от лекарства толк. Я перевязала тебе ногу, одежда высохла. Если хочешь, вставай и уходи.
Она мне разрешает! Тогда я уйду, Скалли! Прямо сейчас! Нет… не прямо… Сперва полежу чуть-чуть. Ничего себе «неполная«…
Она такой выглядит очаровательно в этой слишком большой футболке, которую я прихватил для нее в Болдере, и толстых теплых носках. Мы словно давние любовники, отдыхающие в своем летнем домике и готовящиеся ко сну.
В Прошлом.
Но теперь уже не Прошлое. И я не тот, кем был прежде.
Это невозможно выносить. Даже с демеролом.
— Отойди от меня, Скалли.
— Почему? — спрашивает она таким же голосом, которым Саманта когда-то заявляла «Тебе меня не заставить, Фокс!»
«Почему»? Как она может задавать такой вопрос? Почему? Ей что, мать твою, перечислить весь список причин?
— Да, почему? Почему, Малдер? И объясни, зачем ты вообще пошел на все эти жертвы? Чтобы потом просто бросить меня?