Я сделала то, что первым пришло мне в голову. Увернулась от охранника, пулей выскочила в дверь и отыскала Грейнджера. Я кричала и умоляла, а он клялся и божился, что достанет любые часы, какие моей душе угодно. Вся колония собралась поглазеть на наш спор, а я потащила его обратно в дом, где жила и работала. К черту их всех, мне нужны были эти часы.
Дом был подозрительно тих к моменту моего возвращения, почему-то младенец больше не плакал. Я поняла, почему, когда увидела охранника, как раз швырнувшего пустой шприц в корзину, и ребенка, стремительно бледневшего у меня на глазах. Я проверила девочку, но она была уже мертва: одного пузырька воздуха, попавшего в кровеносный сосуд, а оттуда — в сердце, хватило, чтобы ее умертвить.
Я успокаивала себя тем, что ей просто выпала на долю быстрая смерть вместо долгой и мучительной. И, тщетно пытаясь сохранить лицо, сползла на пол, держа на руках тело девочки с глазами, как у Малдера.
— Отдай ей эти чертовы часы, — прорычал Грейнджер.
Этот идиот с размаху швырнул часы в мою сторону с такой силой, что стекло треснуло от удара об пол. А уходя, метким ударом выбил у меня из рук младенца. Я просто прижала разбитые часы к груди и плакала, пока не кончились слезы.
Нет, это не ребенок Малдера: он бы так со мной не поступил. У матери младенца тоже были каштановые волосы и зеленые глаза. Но часы наверняка его. Наверняка.
Наверняка.
***
Почему мы требуем, чтобы вселенная открыла перед нами свои секреты? Что не дает нам покоя? Не связано ли это с нашей потребностью ухватить смысл существования, его целостность и дать определение реальности, вещам, всему нашему миру и месту человека в нем? Не эти ли ответы мы пытаемся найти среди бесчисленных звезд? И блуждаем, день за днем, в не поддающейся измерению вселенной, пытаясь постичь ее бесконечность, в однажды начатом долгом и трудном путешествии в область неизведанного.
Джулиан Джейнс
***
К моему удивлению, и часа не проходит, как Малдер снова останавливается. Мы находимся в каком-то крохотном безымянном городке, где нет ничего, кроме заброшенной заправки, пары магазинчиков и нескольких домов. Малыш Джон выпрыгивает из машины и исчезает где-то между строениями. Должно быть, знает, что тут — ни души и, скорее всего, безопасно.
— Да, здесь безопасно, Скалли, — заверяет меня Малдер.
Он заправляет «хамви» дизельным топливом и складывает в багажник несколько канистр с бензином и водой про запас. Закончив, Малдер берет меня за руку и увлекает из этого укромного местечка за магазином, где были спрятаны припасы, куда-то дальше, прямо через бурьян. Вскоре моим глазам открывается стоящая неподалеку старая каменная церковь. Малдер распахивает передо мной дверь, но сам остается в холле.
Перекрестившись, я встаю на колени. Я так давно не была в церкви, что даже не знаю, с чего начать, но заученные еще в детстве слова сами срываются с уст. Я молюсь за маму, Билла и Чарльза — живых или мертвых, молюсь, чтобы они обрели покой. Молюсь за Малдера, за мальчика, который только что достался мне в сыновья, и за друзей, которых бросила, — Фрохики и Лэнгли. И даже за Скиннера. За Ахава, Мисси и Байерса и многих других, кого уже давно нет на этом свете.
Медленно, шаг за шагом, Малдер приближается ко мне. Я чувствую, что он совсем рядом, за спиной, и, оглянувшись, без слов приглашаю его присоединиться. Он лишь качает головой.
Теперь уже я беру Малдера за руку и веду за собой. В церкви еще остались свечи, и я подношу к одной из них его зажигалку. Крохотное пламя, кажется, вот-вот погаснет, но все же справляется с потоком воздуха и продолжает гореть. Малдер ставит свечу в предназначенное для нее место под иконой Богоматери и спрашивает, о чем мы молились.
— О спасении, — говорю я, и мы уходим, притворив за собой тяжелую покореженную дверь.
Когда мы добираемся до машины, я начинаю раздумывать, как же мне теперь зазвать обратно Малыша Джона. Даже в этом опустевшем городе мне кажется довольно глупой затея стоять посреди дороги и орать «Малыш!»
Впрочем, я не успеваю даже додумать эту мысль до конца, как он появляется собственной персоной на одной из улочек, изо всех сил крутя педали двухколесного велосипеда с двумя дополнительными маленькими колесиками. Я бросаю быстрый взгляд на Малдера и замечаю, что он почти улыбнулся. Мне определенно нравится его способ подозвать сына: если бы все папаши были медиумами, как он, в «Уол-марте» не стоял бы такой шум. В Прошлом.
Мальчик, запыхавшись, подъезжает к нам и улыбается, заметив, что Малдер без споров загружает велосипед в машину.
Солнце садится, когда мы съезжаем с главной дороги к виноградникам, раскинувшимся на невысоких холмах. Как ни странно, Малдер решается включить фары: судя по всему, эти места ему хорошо знакомы. А еще через сорок пять минут мы останавливаемся у какой-то хижины на отшибе. Теперь вся Америка, можно сказать, на отшибе, но это место — настоящая дыра даже на фоне всего остального. Мы заходим внутрь, Малдер щелкает выключателем, и — чудо из чудес! — загорается свет. Значит, в хижине есть электричество.
Из крана на кухне течет вода, а в кладовой столько консервов, что хватит на десяток лет. Внутри дома есть душ и туалет. Открыв шкаф, я обнаруживаю там неплохую одежду для меня и мальчика и несколько комплектов постельного белья впридачу. Большая кровать внизу и одна чуть поменьше, наверху, уже застелены. В центре кухни стоит печка, на которой можно готовить, а на столе в качестве средства связи — простенькое радио. На заднем дворе сложены дрова, у входа висит ружье. В ящиках лежат игрушки, на полках стоят книги.
Это дом Малдера. Он вез меня в свой дом.
Я снова дома. Мы дома. Малдер, я и Малыш Джон.
Я улыбаюсь Малдеру и вижу, что его глаза радостно загораются в ответ.
— Здесь ты будешь в безопасности, Скалли, — вот и все, что он говорит.
Мы ложимся на большой кровати, а Малыш Джон наверху. На ночь я надеваю шелковую рубашку, которую нашла в шкафу. Она все еще пахнет магазином «Victoria’s Secret». Малдер проводит по ней руками, задевая шершавой кожей нежную ткань, и целует меня. Мы занимаемся любовью, не торопясь – так, как мне всегда хотелось. А в мужчине, что обнимает меня сейчас я наконец вижу своего Малдера.
Когда я просыпаюсь, его нет — ни в доме, ни в моей голове, а рядышком со мной спит Малыш Джон. «Хамви» стоит во дворе — по-прежнему с полным баком бензина. Наши вещи так и остались на столе — там же, где вчера положил их Малдер. Сначала я думаю, что он отправился на охоту, но Малыш Джон говорит, что он не вернется. Ни записки, ничего. Его просто нет.
И вдруг я понимаю, что в шкафах нет одежды для Малдера, а на полках не стоит книг, которые он стал бы читать. Он вообще не собирался оставаться в этом доме. И, наверное, не хотел даже ночевать здесь вчера. А затем я внезапно осознаю, что так ни разу и не сказала вслух, что люблю его, а теперь уже слишком поздно. Малдер спас меня от пришельцев, купил мою безопасность ценой собственной души, а я так и не смогла заставить себя произнести эти жалкие три слова. В который раз мне не удается совладать со вставшим в горле комом, и все оставшееся утро я провожу в рыданиях.
Спустя несколько дней я ставлю чайник, чтобы вскипятить воду на кофе, и то и дело поглядываю в окно. Малыш Джон тоже хочет попробовать. Конечно, почему бы нет? Четырехлетка (почти уже пятилетка, по его словам), который видел, как убивают людей, и слушал мысли Малдера, уж точно не умрет, если выпьет чашку сильно разбавленного кофе.
Мы сидим в кресле-качалке на крыльце, а над холмами встает солнце, заряжая батареи на крыше.
— Он не вернется в ближайшее время или не вернется вовсе, Джон?
— Он еще не сам знает. Сомневается, что ты его простишь.
— За что? — Я бы простила Малдеру что угодно.
— Ой, да за кучу всего! За то, что он помог пришельцам ловить людей, чтобы они никого не трогали в том бункере. За то, что тебя бросил. И еще очень переживает из-за того человека, который занимался с тобой сексом. И из-за того, что убил кучу людей. Особенно того мужика, который с тобой спал.
Того мужика? Скиннера? Малдер убил Скиннера?
— Ага. Это его голова была в коробке. Ой, прости. Я больше не буду подслушивать.
Кофе остывает у меня в руках, а я сижу, как громом пораженная. Малдер убил Скиннера, чтобы вызволить меня: эту сделку он заключил, чтобы лидер колонии «451» смог захватить бункер и «Альфу». Малдер убил своего друга, отрубил ему голову и принес ее Грейнджеру в коробке, как подарок.
Да, он и вправду был готов на все, чтобы меня вернуть.
Перед моими глазами всплывает картина из прошлого: Скиннер стоит под дождем и просит у меня прощения. За все.
Малдер, ты ошибаешься. Я могу простить тебе даже это.
Я смотрю на одинокую дорогу, ведущую к нашему дому, — единственный путь, связывающий меня с этим дивным новым миром. Может, когда-нибудь на этой дороге снова покажется джип с Малдером за рулем, и он вернется ко мне, как и обещал. Малыш Джон убегает играть и исчезает в мокрой от росы траве, а я все сижу в кресле и лишь спустя долгое время вспоминаю про свой совершенно остывший кофе. Во дворе есть качели — привязанная к веревке шина, и домик на дереве, которые Малдер наверняка сделал для сына. Бескорыстный труд человека, который думает, что для него все потеряно.
Допив свой кофе и осушив позабытую Малышом Джоном кружку, я поднимаюсь и вдруг чувствую знакомое давление в голове.
Малдер слушает меня.
***
Есть множество окон, из которых мы можем смотреть на мир и искать ответы на свои вопросы. Но большинство из нас, думая о смысле существования, лишь изредка удосуживаются мельком бросить взгляд хотя бы в одно из них, да и то зачастую не могут различить ничего через запотевшее от дыхания стекло. Мы протираем его и снова пытаемся что-то рассмотреть. Неудивительно, что нас смущает даже малая доля того целого, что мы видим. Это ведь все равно что пытаться осмыслить панораму пустыни или моря, глядя на них через сложенную трубочкой газету.
Джейн Гудолл
Комментарий к Часть вторая
(1) «Хамви» - американский армейский вездеход.
(2) Барни – герой детского мультфильма.
========== Часть третья ==========
Она в безопасности.
Одной ей будет лучше.
Двух мнений быть не может.
Ты сделал свое дело.
Ну же, шагай.
Не слушай, просто иди.
Я с трудом передвигаю ноги, и каждый шаг дается мне с трудом. Совсем рядом, за этим холмом, Скалли, теплая и мягкая, спит в моей постели. Точнее, в ее постели. Я туда больше не вернусь, больше не причиню ей боли. Так рисковать нельзя.
И так будет лучше.
Продолжай идти.
Она меня не любит. Не может любить. Особенно если в полной мере осознает, в кого я превратился. Скалли занималась со мной сексом просто потому, что я не оставил ей выбора.
Но ведь она сама поцеловала меня. Я не принуждал ее, как не заставлял надевать ту прозрачную ночную рубашку вчера вечером.
Нет, прекрати! Она просто пытается выжить. Скалли любит того человека, которым я когда-то был, а не того, кем я стал. И в итоге будет рада, что я ее оставил.
Продолжай идти. Спи, ешь и ступай отсюда прочь.
Не слушай.
Но легче сказать, чем сделать. Поначалу, когда эта способность только-только появилась, мне потребовался не один день, чтобы хоть как-то к ней привыкнуть, но за столько лет она успела войти в привычку и стать второй натурой. Теперь читать чужие мысли для меня так же просто и легко, как включить радио и увеличить громкость. Особенно сейчас, когда людей осталось совсем немного.
Я без труда могу прочитать мысли Скалли: просто прислушаться и узнать наконец, что она чувствует по поводу моего ухода — облегчение или разочарование.
На самом деле я слышу всех и практически безостановочно. В Прошлом это умение чуть не свело меня с ума, но теперь я научился «настраивать волны» и убирать громкость, поэтому если безумие все-таки меня и настигнет, то по другим причинам. Не лишились же разума Гибсон и Малыш, а ведь они читают мысли ничуть не хуже меня.
Я слышал, как три миллиарда человек умирали. Почти пять миллиардов, если считать тех, кто не пережил ядерных взрывов. И три миллиарда тех, кого на моих глазах Серые убивали смертельными каплями черного масла, пока я беспомощно наблюдал за этим и ровным счетом ничего не делал.
Хотя как сказать. Не то чтобы совсем ничего. Я добросовестно отвечал на все вопросы, что задавали мне Серые, рассказывал им, как работает человеческим разум, чтобы они смогли отловить и «обработать» как можно больше «образцов». Это мой голос слышался из динамиков, повторяя снова и снова: «Сохраняйте спокойствие. Вам не причинят вреда», пока люди покорно ждали, когда их инфицируют и убьют. Я делал все, чего они хотели, взамен на безопасность людей в одном бункере в Западной Вирджинии.
Нет, Скалли никогда не сможет полюбить такого Малдера.
Теперь она в безопасности. Продолжай идти. Спи, ешь и ступай отсюда прочь.
Не слушай.
Я не забыл ей сказать, что в сарае есть запас топлива? Что в пасмурные дни ей хватит энергии либо на одну горячую ванну, радио и свет, либо на одну стирку, но не на то и другое? А в ручье есть проволочная корзина, и ее можно использовать вместо холодильника… Я ведь упомянул об этом?
Надо вернуться и рассказать.
Нет! Прекрати изобретать предлоги. Ты туда не вернешься. Продолжай идти.
Зато я сказал, что люблю ее. А она полагает, что любит меня.
Скалли, как ты можешь думать, что любишь такого, как я? Она же не читает мои мысли и не знает, что я натворил. Во всяком случае, о некоторых вещах. Я убивал людей без всякой причины — просто потому, что хотел что-нибудь заполучить. Убивал ради наживы, мучил ради мести. Я изменял Скалли с другими женщинами и навязал ей своего ребенка.
Но ведь она знает это. И все равно любит меня.
Я просто пытался выжить. Любой ценой. И ей велел поступать точно так же. Ничего другого мне не оставалось.
Не я вынудил ее лечь в постель со Скиннером. А меня никто не заставлял заниматься сексом с Маритой или другими женщинами. И почему-то мне проще простить себя за убийства, нежели за это.
Я слышал, как она безмолвно спрашивала у меня: неужели я спал с Маритой в ту же ночь, когда она была со Скиннером? Скалли ведь все еще не знает, что это не так. Надо вернуться и сказать.
Нет! Продолжай идти. Спи, ешь и ступай отсюда прочь.
Я слушал вас, потому что верил, что вот-вот умру. Потому что лежал один в какой-то канаве посреди Канзаса, истекая кровью, и думал, что это мой последний шанс прикоснуться к тебе.
Я пытался вернуться за тобой, Скалли, как и обещал. Серые выкинули меня в этой чертовой Индии. Господи, ты себе не представляешь, на что была похожа Индия сразу после вторжения. Мне до сих пор снятся кошмары. Какое счастье, что ты не видела, как ужасно это было.
Но, знаешь, мне не приснился ни один дурной сон, пока ты спала рядом со мной.
Короче говоря, если у тебя есть космический корабль, то можно в мгновение ока очутиться в другой части земного шара, но вот выбраться оттуда самому проблематично, особенно когда чартеров «Дельты» больше не существует. Два дня морской болезни на корабле, пара мотоциклов и грузовик «додж» — и я почти вернулся к тебе, Скалли, почти добрался до цели, но в последний момент те парни напали на меня, собираясь отобрать машину. Я бы им просто так его отдал: автомобилей в то время еще хватало. Но машины им показалось мало, Скалли. Вряд ли я когда-нибудь смогу рассказать тебе о том, что было дальше, слишком все это отвратительно. У меня было столько кровоточащих ран на теле, что я не мог их сосчитать, и никого рядом, кто хоть чем-нибудь мне бы помог. Два дня я лежал там и думал, что умру.
Я хотел почувствовать то, что чувствуешь ты, но так и не решился, Скалли. Я боялся, что Скиннер причинял тебе боль. Ты такая маленькая, такая хрупкая, хоть и ненавидишь, когда люди так о тебе думают. Вот поэтому я и слушал Скиннера — очень внимательно. Меня не интересовали его мысли, только ощущения. Ты знала, что он думал, будто любит тебя, Скалли?