Стэнда удивляет, что со мной происходит, значит, с ним такого не было. Лагерь обладает мощным убаюкивающим действием, отвлекся внимание от происходящих в нём странностей. Чтобы отвлечь Стэнда, было достаточно ежедневной рутины. Я более крепкий орешек, потому система использует более сильные способы заморачивания, заставляя меня желать жить здесь, как обычный пионер. Мои глюки можно отнести именно сюда. А значит, со временем сила воздействия будет нарастать.
Не найдя ответов на терзавшие меня вопросы, я решил прилечь отдохнуть в домике. Буквально на минуту закрыв глаза, я отключился вплоть до 9 часов — до начала танцев. Само мероприятие должно было быть на площади. Я мог спокойно сходить куда-нибудь ещё. На сцену, например — покорчить из себя музыканта. А можно…
Ага. Снова накатывает глюк. Сейчас и посмотрим, кто кого.
Я — лишь тонкая граница между сложными механизмами моего разума и давлением окружающей реальности. И я вынужден эту границе преодолевать.
Сложно сказать, где кончается одно и начинается другое. Где я думаю сам, а где за меня подумает дурилка, заботливо посеянная кем-то. Или где мне решение навяжет реальность. Сложнее всего — когда даже не можешь отличить всё это друг от друга. Мои мысли и решения — сложное взаимодействие внешнего и внутреннего. Я могу лишь назвать их по именам, и тогда они станут понятными.
Танцы похожи на кривляния. Особенно в исполнении Улькеты. Но если упорядочить их и найти в них смысл, понять, где работает музыка, где — атмосфера, а где — чувства каждого из участников, то он станет чем-то куда большим. И поэтому я сейчас на танцплощадке, присоединяюсь к попыткам Улькеты развеселить народ. И чуть было не начал изображать всякие странности.
Хе-хе-хе.
Вот так я поймал себя в нужный момент. Ещё немного потренироваться — и поймать меня моими же глюками лагерь не сможет. Быстренько сменив несколько партнёров, я ускользнул в тень и дал дёру, несмотря на окрики Одэвочки. Не при ней же кричать от радости, что у меня получилось! Для этого есть сцена. Выпустив пар изображением, как я пою песенки непереводимого для приличных пионеров содержания, я отправился было спать… Но услышал отдаляющиеся шаги. Это была Двачесска.
Проследив за ней, я увидел, что она направляется в музкружок. Притаившись по мере возможностей, я проследовал за ней, сел у окна и стал подслушивать.
— ...кружка противодействия тлетворному влиянию Семёна объявляю открытым! — послышался голос возмущённой блондиночки. Судя по всему, она была заводилой. — А по-моему, он классный! — подала голос Улькета. Судя по возне, остальные покрыли её жестами “Чур меня, чур!”. Странно, но я польщён. — Зачитаем список его проступков, — продолжила заводила. — Он не ходит на линейки, не участвует на добровольной основе в жизни лагеря, саботирует проводимые мероприятия. Вместо того, чтобы записаться в кружки, он каждый день вытворяет хулиганские выходки. Более того, он раздаёт нам разные обидные прозвища, а само упоминание о нём вгоняет вожатую в краску! — Он ко мне приставал! — радостно подхватила Двачесска. — Он меня с утра щекотал у умывальников! — не менее радостно подхватила Машка.
Послышался возмущённый, а потом обиженный возглас Двачесски.
— Он отказался меня насиловать! — решила продолжить Улькета. Судя по всему, ухмыляясь. — А ещё он со мной дежурил в столовой и даже отнёс обратно конфеты!
Воцарилась тишина. Каждая из женщин хотела сказать Улькете, что о ней думает.
— А по-моему, мы злимся потому, что он видит нас насквозь, — негромко, но внятно сказала Нылка. Даже из-за стекла я почувствовал доносящийся зубовный скрежет. — Оторвала бы ему уши за это, — продолжила Рана. Все немного успокоились, но осадок остался. — Девочки, давайте соберёмся. Мы здесь не соревнуемся, к кому он приставал сильнее. Меня, например, он трогал за…
Она осеклась, поняв, что сболтнула лишнего. Потом ещё раз осеклась, поняв, что прошлую осечку не так поймут. С чувством глубокого удовлетворения я ретировался.
В домике меня ждали.
— Семён! Ты почему с танцев ушёл? — Ну вы понимаете, Одэвочка, я не мог сдержать радость от того, что я вместе со всеми участвую в культурном мероприятии — и даже ничего не натворил! — Ладно. Давай спать. — Мне кажется, что вы чем-то озабочены. — Ну… Одна мысль не даёт мне покоя. Скажи, Семён: вот мы кто? — Пионеры. — В смысле, мы с тобой? — Ну, соседи. К чему вы? — Кто мы, после того, что было?.. — Да не было ничего! Так, нормальное летнее времяпрепровождение. Походы на линейки, участие в жизни лагеря, приёмы пищи, танцы… Всё в пределах нормы! — Спасибо тебе, Семён. От души прямо отлегло!
Она выключила свет.
— Вам спасибо, Одэвочка. Вам, кстати, очень идёт это платье. Вы были очень красивы на танцах! — И тебе спасибо, Семён, — это благодаря и тебе ребята стали танцевать!
Не знаю, почему, но мы взялись за руки…
…
Наверное, жаль, что я выпускал пар на сцене. Сейчас бы дополнительный пар лишним не был. А так — всё закончилось как-то быстрее...
— Семён… Мы что… правда… — Правда в том, что мы нормальные… Нормальные. А вот остальные пионеры — они… Это всё они! — А? — Устраивают, понимаешь ли, танцы, а мы после этого… Радость сдержать не можем! — Да. Да! Я с тобой полностью согласна!
Мы легли спать, обоюдно и громко решив, что такое поведение лечится участием в общественной жизни лагеря.
====== День 4 ======
Проснулся я благодаря будильнику практически к завтраку. Настроение было замечательным, глюков никаких не накатывало. Стэнд также не появлялся. Мне казарма дом родной, жалоб нет и кайф сплошной.
У дверей столовой наблюдалось столпотворение.
— О, Семён! — позвала меня Одэвочка. — Ты не видел Укуриша? — А?
Я несколько оторопел. Раздаваемые мной прозвища часто приживаются. Но, во-первых, не такие, а во вторых, что-то мне подсказывало, что ситуация не та.
— Н-нет. Не видел. А что такое? — Мы его с утра не можем найти! — она повернулась к Элеежкину: — Но вчера же он был с тобой? — Был… — ответил тот. — А утром ты проснулся, а его нет? — Нет… — И почему ты сразу не пошёл ко мне?
Вместе со своей главной помощницей она ещё немного потрясла Элеежкина, а потом мы все дружно решили, что ещё не вечер, и Укуриш найдётся.
В столовой я сел с Улькетой и Двачесской. Никаких видимых следов по противодействию тлетворному влиянию Семёна я не обнаружил.
— Пойдёшь сегодня с нами на пляж? — сказала Улькета. — Почему бы и нет. Когда? — После завтрака. — Давай, что ли. Отдохнуть не помешает. — Вот и отлично! — она мило улыбнулась.
Я задумался. Ведь я мог выбрать что-то другое. Значит, либо лагерь сдался, либо этот выбор не такой важный. Либо что-то ещё.
— А ты не боишься, что она что-то замышляет? — ухмыльнулась Двачесска. — Она такая! — А вот и нет! — Да ладно тебе, все свои! — примирительно сказал я. Но, похоже, не подействовало.
Мы остались наедине с Двачесской.
— А у вас так купаются или плавки нужны?
Двачесска оторопела от моего вопроса, но быстро сообразила:
— Так купаются, конечно!
Мои глаза забегали. Что-то тут не так. Для перестраховки, чтобы не портить свою репутацию ещё сильнее, я переспросил:
— То есть я даже не увижу твой купальник? — А… Ну… — Значит, нужны плавки. А у меня их нет. — Надень мои! — А ты мои наденешь, что ли? — А у тебя их и нет! — Я о том же, — подмигнул я.
Она покраснела. Образ хулиганки рушился у неё же на глазах. Некоторое время мы ели молча. Наконец, она собралась с духом:
— Не бойся! Найдём мы тебе плавки! Подожди меня возле столовой, я вернусь через пару минут.
Я закончил завтрак и честно дождался Двачесску.
— Готов? — К чему?
Она протянула мне… Мда. Больше похоже на розовые семейные трусы, украшенные бабочками и цветочками. Я молча их разглядывал, соображая, что бы такое ответить.
— Что, боишься их надеть? — А? Нет, я просто думал, как ты будешь в них смотреться. Ведь ты отдаёшь мне их, а потом мы меняемся плавками. Я ничего не пропустил? — Надевай! — надавила она на меня. — А если я скажу “нет”? — Тогда я всем расскажу, что ты подбросил мне эти трусы! — Ты слишком мелко работаешь. Вот если бы ты ещё и подбросила мне свои плавки, а потом пожаловалась, мол, я твои плавки стянул, а эти трусы оставил у тебя…
Язык мой — враг мой!..
— Так и сделаю! — подмигнула Двачесска. — ...то тебе бы всё равно Одэвочка не поверила. Но раз ты так хочешь, чтобы мы хоть каким способом обменялись трусами… Значит ли это, что ты меня… того… хочешь… — Иди ты! — она разозлилась и приготовилась уйти. — Я имел в виду — хочешь сделать мишенью для насмешек. Но ты знаешь… Мне нравится ход твоих мыслей!
Я, по понятным причинам, дал дёру. День определённо начался хорошо.
У Одэвочки внезапно оказались запасные мужские плавки, которыми я тут же и воспользовался. Только я переоделся за домиком — как послышался знакомый голос:
— Что, ещё не нашёл Шурика? — Ты назвал его настоящее имя. — А? — А? — Ты имеешь в виду, что его стали называть как-то по-другому? Неужели Укуришем?
Он явно надо мной насмехается, но не хочет — или не может — мне нагадить. По его реакции можно судить о том, насколько окружающие события выпадают из графика. А значит, с ним стоит поделиться информацией.
— Так и есть. Плюс тут основали кружок по противодействию тлетворному влиянию Семёна.
Стэнд расхохотался.
— Знаю. Это было забавно.
А он осторожен.
— Есть ли что-то, что мне нужно знать? — Да нет. Но я бы советовал тебе почаще оглядываться. Никогда не знаешь, что притаилось за спиной, — сказал он, исчезая.
Ну и как с ним работать? Вот и думай, насколько изменение именования отличается от нормы. Зато я могу точно сказать: кружок тем или иным образом выбивается из привычного хода вещей, иначе бы Стэнд не рассмеялся при его упоминании. И я могу быть на верном пути, так как он нервничает — иначе трактовать его угрозы сложно.
— Ах, да, теперь лагерь не может нагонять на меня глюки во время важных выборов. Считай, два-ноль в мою пользу.
Стэнд не ответил. Я направился было к пляжу, как услышал странный голос:
ВЫБИРАЙ
Пойти к вожатой и сказать “Обними меня!”
Пойти к вожатой и сказать “Делай со мной что хочешь!”
Я оказался в замешательстве и потому для начала просто зашёл в домик — но Одэвочки там не было. Видимо, это Стэнд решил надо мной таким образом приколоться. Это становится забавным.
Я весело проводил время на пляже, как меня поймала Одэвочка и отправила искать Укуриша. Отговорки и комплименты не помогли, хотя она была польщена. Я переоделся и уже собрался на прогулку, как внезапно услышал голос:
ВЫБИРАЙ
Искать в шкафу у Двачесски
Искать внутри Элеежкина
Что?!
— Стэнд, это не смешно! — сказал я. И внезапно ощутил головную боль. — Совсем не смешно!..
Боль была довольно сильной. Вместе с тем она напоминала мне накатывающиеся глюки вчерашнего дня. А значит, у меня есть только один способ проверить. “Первое”, — сказал я, и пошёл искать Двачесску. Она нашлась на площади.
— Куда путь держишь? — Тебя как раз ищу. Пошли! — Куда? — Пошлить.
Она стушевалась.
— Да ладно, ладно. К тебе в домик пошли. Улькеты там нет? — Эээ… Нет… — Как я и думал. Тогда идём.
Она продолжила тушеваться, но потом взяла себя в руки. Её хитрый и уверенный взгляд заставлял насторожиться.
Мы подошли к её домику с пиратским флагом. Что странно, он просто висел на двери, а не гордо развевался по ветру. Мы зашли. В комнате было несколько не прибрано. Я сразу полез в шкаф.
— Эй, ты чего? — она остановила меня. — Значит, он там? — Кто? — Сейчас узнаем. — Там никого нет! — Тогда чего ты так боишься? — Ну… Я… — Неужели… У тебя интрижка! — Да иди ты! — она насупилась. — Не волнуйся. Я не скажу Одэвочке, — я уже собрался уходить, как боль снова накатила. Вот блин. — Но в шкаф всё равно залезу!..
Пришлось её не слишком вежливо отпихнуть и посмотреть в шкаф. Никакого Укуриша там точно не было. Пришлось падать на колени и громко извиняться, как я это умею. Наконец, она засмеялась.
— Ладно. Но больше так не делай! — Я постараюсь. Раз уж мы вдвоём, пошли, что ли, вместе поищем? — Давай.Стой, я кое-что забыла. Подожди, я быстро!
Я остался в домике один. Судя по всему, заглядывать в шкаф больше не имело смысла. Я решил подождать Двачесску на свежем воздухе, но запертая дверь не дала мне это сделать. Месть, значит, в виде привода лишних свидетелей. Ну уж нет, дорогуша, я извинился, мне хватило. Не долго думая, я вылез через окно и спрятался, ожидая представления. Оно не заставило себя долго ждать — Двачесска привела Одэвочку и, торжествуя, открыла дверь, вошла… И вышла. Когда Одэвочка вдоволь на неё наругалась и ушла, я вылез из укрытия.
— Ты! Ты! — Я-я. Двачесска, ты же хорошая девчонка, зачем тебе строить из себя кого-то ещё? — Да...да… Да иди ты!
Она, хлопнув дверью, зашла в домик. А мне предстояло идти дальше.
Выборы-выборы, кандидаты — …кандидаты. Это же касается и альтернатив. Если вариантов меньше трёх, это, зачастую, не выбор, а шантаж.
Суть выборов со вчерашнего дня не изменилась. Состояния “сладких глюков” и “страшных глюков” так и остались, мои действия в их рамках также контролируются лагерем. Но теперь я осознаю происходящее, выбор происходит между более определёнными вариантами, а отклонение от требуемой линии поведения лагерь карает болью.
Такая реакция лагеря не типична. Стэнд своим существованием как долгожителя и своей способностью появляться то тут, то там показывает, что отклоняться от требуемых выборов можно вполне свободно. А это значит, что лагерь так реагирует на то, что я издеваюсь над его механикой.
В первый день я не особо следил за выборами. Во второй день я старался выбирать все варианты и не выбирать ни одного — результат вчера я видел. Вчера мне удалось так сделать только один раз — на танцах, когда я перехватил инициативу у глюка и оказался и на площади,и на сцене. Этого хватило, чтобы сегодня механика изменилась. Первый раз, судя по всему, был фальстартом — это развлекался Стэнд. А вот второй раз был явно от лагеря. Значит, надо продолжать.
Мои размышления натолкнули меня на Машку. В буквальном смысле слова.
— Ой, извини… — Да ничего! Это я во всём виновата! Понимаешь, я в музыкальный кружок шла, но задумалась над новой песней… Знаешь, текст придумывала, музыку… И сама не заметила, как здесь оказалась. Так что ты не извиняйся!
Я начинаю завидовать её речевым способностям. И не завидовать их жертвам.
— Хорошо, хорошо, я пошёл… — Подожди! — она схватила меня за руку. — Можешь мне помочь немного, пожалуйста? Совсем чуть-чуть? Ну пожалуйста!
Она так на меня посмотрела, что я начал хотеть ей дать что угодно, лишь бы радовалась она не менее сильно, чем упрашивала.
— А в чём, собственно, помощь заключается? — Подыграешь мне! А то у меня так совсем не получается сочинять! Я могу петь. Или играть. Или петь. А вместе почему-то не получается. — Может быть. Только я особо ни на чём не умею. — Не страшно! Я тебе покажу! Пойдём!
Я было хотел ответить, как вновь услышал голос:
ВЫБИРАЙ
“Давай сыграем на твоих трусиках!”
“Давай сыграем на твои трусики!”
А варианта “не играть” у них нет?! И в чём вообще разница? Но уж если выбирать…
— Давай сыграем на твои трусики! — сказал я. А потом до меня дошла разница между первым и вторым вариантом. — О чём ты? Мы сыграем в карты, победитель получает трусики? Но мы же идём играть на иструментах… А, тот, кто лучше сыграет, получит приз! Нет, я же петь. Точно! Давай ты сыграешь, я спою, а потом поменяемся! Но ты же хотел мне помочь… Давай тогда… — Делу время, а потехе час. Давай я сначала тебе помогу, — улыбнулся я, останавливая поток слов. Вроде пронесло.
Закончив помогать Машке, я отправился обедать — благо, призывающий звук я не пропустил. Поговорив с остальными, я понял, что Укуриша так и не нашли. Интересно, а его должны были вообще найти? Наверняка Стэнд знает. Но ведь, зараза, не расскажет.
После обеда, погрузившись в свои мысли, я вышел на площадь.
— О, пионер, — подошла ко мне Виолестра. — Посиди в медпункте за меня. Мне нужно срочно отойти. Травма у кого-то.
Я решил не отказываться — дополнительная возможность немного отдохнуть от беготни лишней не будет. А ведь, возможно, Укуриша придётся искать и ночью… С другой стороны, вдруг ко мне кто-то придёт за помощью? Я же в местных лекарствах почти не разбираюсь… Ну, понадеемся на народную медицину. На лето, солнце… и, скорее всего, силу земли.