— Кошка попала в мышеловку? — вспомнилась вдруг присказка Ван Мэя.
— Что-то вроде того, — посмотрел на меня с нечитаемым выражением: любопытство, усталость, какая-то признательность даже, — Ты меня не убьешь. Я тебе нужен.
Я отвернулся и стал подниматься на крыльцо:
— Много о себе возомнил.
— Достаточно. Для тебя.
Он за мной не пошел. Я открывал дверь нарочито медленно. Его взгляд чуял лопатками, внимательный, щекочущий взгляд.
— Я его не убивал.
— Кого? — включил идиота, называется.
— Дерека, — Пат бухнул спокойно, как на одной ноте. Длинная нота, всё жмут и жмут на клавишу «до». Прекратите.
И я уронил ключи — руки затряслись. Что ж ты, Марек, творишь, ты же не нормал какой-нибудь, ты же синтет, эмоции убери-ка подальше, голову включи. Плечи расправь. Покажи ему позу «я крутой полицейский».
Ни черта у меня не выходило.
Мне нужно было спросить, вот очень, как вопрос жизни и смерти, было нужно спросить. А я не мог. Прошла вечность, казалось. Я сглотнул. Решился. И прыгнул:
— А кто тогда? — голос как назло сел, подвел в последний момент. Слабачок, дурашка.
Ненавижу.
— Он сам.
Слова бухают по ушам, как басы тяжелой музыки. Сердце бухает где-то в районе желудка. Всё бухает, и самому бы не бухнуться.
— Он не мог.
В ответ — тишина.
Почему, когда возникает такая тишина, тишина как острие разговора, острие истины, и мир тогда становится настолько мучительно ярким. Мир слепит. В глаза золотого песка насыпали, я повернулся. Пат стоял, наклонив голову. Я бы испытал нечто похожее на жалость, но жалости не было.
— Почему?
— Я не знаю. Я тебе расскажу всё. Позже, — голос у Пата как наждачная бумага, бумага с остренькими песчинками. Я вижу, как рождается этот голос, царапая связки, горло, нёбо.
В том сне о людях из песка не было Пата, но если он повторится, я не сомневаюсь, что увижу и его фигуру.
***
— Располагайся как дома, что ли, — я усмехнулся. Какая ничтожная усмешка. Единственное, чего бы мне хотелось сейчас, так пойти к себе в комнату и упасть мордой в кровать. И лежать, не двигаясь, пару часов. Куском камня, трупом, лежать.
Но гости теперь в доме, развлекать надо. Делаю милое лицо.
— Чаю? Кофе? Водки?
— Водка? С утра?
Я пожал плечами:
— Почему бы и нет. Марико с утра водкой всегда заправляется.
Пат хихикнул.
— Вообще ничего не изменилось, да?
— Ага. Всё то же самое, только пылью покрываемся, — я отвернулся и пошел на кухню, — Ты, конечно, намного более интересной жизнью живешь.
Пат пошел за мной, на ходу снимая куртку:
— Не скучаю.
— Оно и видно.
Пат зашипел. Я обернулся: рука у Пата в нескольких местах была разодрана. Под черной кожей куртки незаметно.
— Напоролся?
— Напоролся, — он согласился.
— Сейчас аптечку достану.
— А я пока чайник поставлю.
— У тебя рука…
Он отмахнулся:
— Ничего. Не болит.
— У вас же чувствительность выше, и эндогенные опиаты вырабатываются только при сильных ранах.
Пат взглянул на меня с иронией:
— Вот поэтому среди синтетов так много мазохистов.
— Не доработали что-то… Или переработали.
Пат открыл кран и стал смывать кровь с плеча:
— Вы ничем нас не лучше.
— Мы лучше переносим космос, — я запротестовал.
— Ага. Прям лично ты и переносишь. Сколько космоса на себе уже перетаскал?
— Боже, как же ты меня бесишь, — пробормотал я себе под нос, сам радуясь непонятно чему. Внутри разноцветные пузырьки поднимались ввысь и взрывались.
— Бог в курсе, что он тебя бесит.
— Подслушивать чужие мысли — нехорошо.
— А ты слишком громко думаешь.
Тут я захохотал. Меня аж сложило напополам. Я вроде ничего такого не принимал. Алкоголь — нет, не было. Наркотики — нет, точно не было. Но вот смеюсь и всё тут. Даже страшно стало. Сколько человек может носить в себе смех? Потом он, ррраз, и взорвется.
— Смотри не обоссысь, — со знанием дела посоветовал Пат.
— Заткнись, — меня всё еще складывает и никак не разогнуться.
Пат налил в кружку воды, смочил полотенце, которым только что смывал с себя кровь. Подошел ко мне, взял меня за затылок, обтер лицо мокрым полотенцем.
— Черт, оно же в твоей крови!
— Брезгуешь?
— Нет, дурак. Бабка будет охать-ахать.
— Разберемся, — Пат отошел в сторону, указал на кружку, — Выпей воды.
Я послушно выпил.
— Всё еще срываешься?
— Как видишь.
— Часто?
— Нет. Просто плохо сплю.
Пат замолчал. Я пялился на него как на прекрасную и дорогую шмотку, которую, в общем-то, и не хочу, но все остальные почему-то ринулись покупать такие же. А я могу и подешевле найти. А потом мне кто-то взял ее и подарил, внезапно. И что мне теперь с ней делать? С такой красивой?
Пат отвернулся и стал наливать в чайник воду. Я полез за аптечкой. Достал антисептик и бинты.
— Антибиотик достать?
— Так заживет, — Пат поставил чайник на варочную панель, — Помнишь тот раз, когда Дерек упал с дерева.
— Руку сломал.
— Да. Кровищи было.
— Косточка белая-белая вылезла. Никогда не думал, что кости могут быть такими белыми. В музее все скелеты либо сероватые, либо желтоватые. А у Дерека — белая-белая.
— «Белая кость», — Пат сплюнул.
— Ты же сам сказал, что мы ничем не лучше вас.
— Не лучше. И не хуже. Одинаковые. Такие же убогие.
— Убогие — за пазухой у Бога.
— Бога нет.
Я открыл антисептик:
— Сходи к Айви, поговори с ней об этом.
— Я и говорю.
— А она что?
— Талдычит свое.
— Открыла истину. Познала дзен. Ей хорошо. Может быть, и нужно жить как она. Тогда уже ничего не будет болеть. И вряд ли что-либо заболит когда-нибудь снова, — я взял Пата за плечо, залил антисептиком раны. Антисептик зашипел, выпуская на свет белую пену, — Не помню, почему он всегда так шипит.
— Это неважно. Дай, сам забинтую.
Я смотрел, как Пат неловко, один кусок бинта держа в зубах, другой конец прилаживал к раненому плечу.
— Что случилось?
Пат не ответил, продолжая бороться с бинтом.
— Да дай сюда, — я с раздраженным вздохом выхватил у него бинт и несколько раз, пропустив через руку, завершил обвязку.
— Спасибо.
— Пожалуйста. Но не всегда.
Пат стал грохотать дверцами шкафов, как у себя дома. Спина под черной майкой с высоким воротом. Кожа, мышцы, шрамы. Сколько же шрамов оставило нам детство? Не сосчитать.
— Ты поддерживаешь себя в форме.
— Необходимость.
— Так зачем пришел?
Он остановился, опустил руки, повернулся ко мне.
— Вторую жертву уже обследовали?
— Да.
— Что в ней необычного по сравнению с первой?
Я подождал несколько секунд и с наслаждением сказал:
— Тайна следствия.
Пат вздохнул и сам ответил на свой вопрос:
— Татуировка. На шее сзади, — он повернулся ко мне спиной, подняв рукой волосы. Круг, черточки по сторонам света, точки, соединенные между собой. Четыре сегмента в круге.
У меня что-то заныло в животе. Может быть, голод.
— У жертвы она незакончена.
— Будет закончена. У других, — тихо проговорил Пат.
— Ты-то откуда знаешь?
Пат ушел, но быстро вернулся, держа в руках куртку. Что-то достал из кармана. Самодельную машинку для татуировок, в пакетике, окровавленную.
— Что…
— Я проснулся в нескольких метрах от второй жертвы. Рядом лежало это.
— Я не понимаю.
— Я тоже, — Пат посмотрел на меня и погладил раненое плечо, — Помнишь, тот случай, когда я поймал тебя на помойке?
— Еще бы — забыть.
— Я был без оружия.
— Меня тоже это удивило.
Пат утомленно посмотрел в окно:
— В общем, я лунатик. Хожу во сне. Могу забрести черте куда. Сплю в подвале. В подвале, твою мать! — он, бешеный, повернулся ко мне, — Не помогает! Я выбираюсь из-под всех замков.
— Тебя кто-то мог подставить?
— Вполне. Для того, чтобы с этим разобраться ты мне и нужен.
Чайник закипел.
Давно я не был хоть кому-нибудь нужен. Только делал свою работу. Делать работу и быть нужным — это ведь разные вещи?
— Я знаю, о чем вы договорились с Ван Мэем.
Ну сколько можно, а. Всё-то вы знаете. Один я ничего не знаю.
— Оставь это мне. Он получит информацию. На пиалке и с китайскими палочками.
Так просто, да? Вот так — заявиться, сказать «ты мне нужен»? И всё по-прежнему?
Мне кажется, я уже не хочу знать правду, вообще не хочу. Пусть она лежит и гниет там же, где лежала, не касаясь меня, моей оставшейся семьи, Айви, Джона, всех-всех. Но правда в лице Пата пришла ко мне в дом и всё разворотила. Правда ни с чем не считается, она просто приходит, нужна она тебе или нет, ей наплевать. Она просто приходит.
========== Глава 7 Длинный разговор-2 ==========
— Пат, это глупо, — я разливал чай по чашкам, пока Пат нарезал белковую массу и кукурузные лепешки на ломтики, — Глупо делать татуировки на шеях жертв.
Пат закончил и убрал нож в раковину. Встал, взявшись за край стола пальцами.
— Не глупо. Сам посуди — рано или поздно прознают, что я шатаюсь по ночам, — он почесал характерным жестом глаз, затем пятерней взлохматил волосы. Знакомый такой жест, и как будто не было этих нескольких лет, — Мне не сдобровать, если узнают, что я совсем — того.
Я хмыкнул:
— Куда уж больше.
— От убийства я еще как-то смогу отвертеться, — продолжил Пат.
— Дать всем на лапу?
Он поднял уголки губ в усмешке:
— И это тоже.
— Боишься за репутацию?
— Боюсь.
— Боишься, что больно падать будет. Так высоко сидишь.
— Высоко и далеко. Только теперь горизонт заволокло туманом.
Я взял белковый кусочек и положил на лепешку, откусил.
— Только зачем делать татуировки. Это странно.
— Ничего странного. Я уже делал такую татуировку, — он снова повернулся ко мне спиной, рукой приподняв волосы, — Знакомая?
Я опустил бутерброд и медленно дожевал.
— Черт бы вас всех побрал! — выпалил я, дожевав, — Как вы мне все надоели!
Я резко встал, отпихнув стол, тарелка с лепешками и белковыми ломтиками отлетела, опрокинувшись, чашки с чаем булькнулись на пол. Кавардак. Кавардачерте… кавардакачерте…
Солнце светит сквозь шторы, такое яркое. Когда кто-то умирает, солнце всё равно светит. Оно никуда не девается. Как бы человек или даже животное мучительно ни умирало, солнце всегда ярко светит. Я считаю, это несправедливо.
В честь траура можно было бы и притушить солнце, немного, как лампу. Сегодня оно на минуту погаснет. Интересно, а вдруг солнечное затмение — это траур солнца по кому-либо.
Я хожу в обнимку с погасшим солнцем уже несколько лет. А кто-то вытатуировал солнце себе на шее.
Пат сидел рядом, на полу, безмятежно пил чай. Ну да, он привык.
— Тебе становится хуже.
Я приподнялся на руках:
— Мне нормально.
Пат пожал плечами.
— Ты теряешь контроль.
— Я живу, как могу.
Пат со злостью отставил чашку:
— Вот вы два идиота, а. Один злой как дьявол, другой — упрямый как осел.
— Мы разные. Может, именно поэтому один из нас мертв, а другой — всё еще жив.
Пат с интересом посмотрел на меня:
— Никогда не хотел с ним поменяться местами?
— Хотел. Но не выйдет, — я уселся, подтянув ноги к груди, — Чай остался?
— Остался. Сейчас налью. Только еду ты на пол уронил.
— Давай. И так сойдет.
Пока Пат суетился, я думал. Знакомая татуировка-солнышко. Очень знакомая. Как же я мог забыть. Когда-нибудь, наверное, я и лицо Дерека не вспомню.
Два «ха-ха». Даже если захочу — не забуду. Оно всегда будет таращиться на меня из зеркала. Ну вот оно, это личико, на четверть японское. Остальное всё в славянской крови. Глаза только чуть-чуть с раскосом оставили, но цвет каре-зеленый. И темные волосы. А так: скулы, подбородок волевой вытачки. Ничего так личико, бывает и хуже. Нормальное личико.
Иногда я думаю, что хотел бы родиться в одиночестве, без брата. Быть одному на земле.
Но потом вспоминаю, что всё равно, не зная о нем ничего, искал бы его. Такова наша, человеческая, природа — мы всё равно будем кого-то искать. Брата, друга, любовника, мать или отца. Всегда будем кого-то искать. И не находить.
Любить. Ненавидеть. Убивать. Хоронить. Искать. Не находить.
И потому во мне живет тоска, равная вечности. Тоска по невозможности быть соединенным. Я бреду со всеми этими людьми, полыми людьми в бесполой тишине, в обнимку с траурным солнцем. А музыка играет вдали, и жизнь продолжается.
Пат сказал что-то глухо, я из-под стола, завернувшийся в свои мыслишки, не услышал.
— Что?
— Я ему такую же татуировку сделал. На шее.
— То-то я думал, кто ему на шею насрал. Долго думать не пришлось.
— Милый. Как и всегда, — Пат помыл чашку, принялся, по звуку, отряхивать ломтики еды, — Ты тогда с ним уже почти не разговаривал.
Пустое и глупое время. Жалею, до жути. Никогда себе не прощу ту обиду.
— Дурак, потому что, — буркнул я.
— Еще какой.
Я откинулся на спину, и лежа, смотрел на изнанку стола:
— Как ты думаешь, каким бы он сейчас был?
Пат хихикнул:
— Владел бы всем городом, наверное, — по звуку, кажется, поставил чашку на стол, — Вылезай. Или ты там так и будешь лежать?
— Здесь не так уж и плохо. Есть много любопытного, — я повернул голову и уставился Пату на ноги, — Например, твои ноги. У тебя грязные штаны.
— Я в курсе, — Пат сел за стол и принялся за бутерброд.
Я вылез, скособочил темно-синий коврик, который гладеньким обычно лежал под столом, двинулся локтем о ножку стола, тот затрясся.
— Эй, тише там!
Наконец я выбрался, встал и даже уселся на стул, как настоящий, культурный человек. Не какой-то там забулдыга, валяющийся под столом. С утреца пораньше, да на трезвую.
Я положил подбородок на ладонь и уперся ушибленным локтем о стол. Локоть явственно заныл.
— Ты, значит, решил дожрать мой паек. А мне — ломай голову, разбирайся с твоими проблемами. Потому что, они, на секундочку, только твои проблемы. Нет, не перебивай, — Пат открыл рот, собираясь что-то сказать, — Это только твои проблемы. А мне предлагаешь разобраться с ними по доброте душевной и старой дружбе. И у меня сразу рождается один хороший и честный вопрос: а не слишком ли ты во мне уверен? Я ведь, во-первых, могу и не справиться. А во-вторых, могу легко и просто послать тебя далеко, хотя и не совсем красиво.
Пат посмотрел на меня прямо, внимательно. Черт глазастый. Молва шла впереди него, но он не был в действительности безумным. Оказывается, для меня было три Пата: «Пат из детства», «Пат из слухов» и теперь «Пат реальный», и последнего Пата я только сейчас стал узнавать. Похоже, он не зря держал весь Синий сектор.
— Решил сделать ставку на твою душевную чувствительность.
Я покачал головой:
— Можешь проиграть всё. Ставка — не только твоя репутация, но и твоя жизнь.
— Я уверен, что не проиграю.
Глаза в глаза. Старая игра: гляделки. Кто первым моргнет или отведет взгляд, тот проиграл. В одном предании было сказано, что если долго смотреть человеку в глаза, то можно забрать его душу себе.
Я первым отвел взгляд.
— Я ведь даже не дал согласия.
— Это неважно.
Я чувствовал, как он улыбается. И кто из нас троих теперь сильнее, а, Дерек? Пат сделал нас всех. Ублюдок.
========== Глава 8 Длинный разговор-3 ==========
Мы выползли на улицу: курить. Шесть утра — Марико еще спит, дед куда-то еще поздним вечером ушатался.
— Я подозреваю, он отплясывает в одном из клубов под старые шлягеры. Нацепив на голову длинноволосый кудрявый парик.
— Макияж, каблучки, — Пат захохотал.
Я пожал плечами:
— Ему нравится, — я помолчал мгновение, — Не хочешь поговорить с Марико? Она часто о тебе спрашивает.
— Нет.
— Пугает то, каким ты стал? Ну и что из того, что мы стали теми, кем пугали нас в детстве.