Заноза была найдена, злобно уничтожена и торжественно развеяна. С облегчением наступив на обе ступни, девчонка радостно попрыгала. Обе зашагали прочь, вызвав у нас синхронный вздох облегчения.
Как всегда, рано обрадовались.
– Подожди, я сейчас.
А ведь они почти ушли. Бывшая занозовладелица развернулась, ее стопы с подобия тропы перенаправились прямо в наши дебри. Спираль разговора начала новый круг:
– Надоело по ночам от мальчишек защищаться. Этот Артем такая сволочь…
– Не надо, никакая не сволочь. – Оставшаяся в одиночестве пышка принялась лениво водить ступней по траве.
– А вот и сволочь! Еще какая! – В трех метрах от наших распластанных тел девица вновь повернулась лицом к подруге, присела на корточки, задранный балахон взлетел на талию.
Как, подойдя практически вплотную, можно нас не заметить?! А вот ведь. Чтоб видеть, нужно смотреть, а девчоночий организм занимало другое. Она увидела бы только нечто внезапное, как собака, реагирующая исключительно на движение.
Вторая после некоторого размышления и совета с собственным организмом тоже направилась к нам. Не именно к нам, а к лиственной завесе, скрывавшей от вида со стороны. Для нас это не имело значения, до оглушающих воплей, визга и привлечения внимания всего побережья осталось шесть шагов…
Пять…
Четыре…
Шагающее олицетворение неизбежности достигло точки бифуркации, после которой события развиваются лавинообразно, и остановилось прямо на границе тишины и паники. Олицетворение развернулось на месте и примостилось в каком-то полуметре от замершей в естественном процессе первой госпожи Невнимательность. Руки второй так же приподняли подол, обшитая рюшечками рубаха собралась складками на талии, которая тоже собралась складками – мощными, мясистыми, молочно-матовыми. Если судьба умеет хохотать, то сейчас она делала это, дважды обернувшись к нам задом. Большим и… очень большим. Как говорится, в тапера не стрелять, играет как может. То есть, говорю как вижу. Раньше в голову не могло прийти, что в подобном ракурсе человечий реверс может стать вдвое шире по сравнению с состоянием стояния. Пухлые выпуклости, прежде казавшиеся округло-овальными и напоминающими взбитые подушки, обрели твердость и сошлись указывающими вниз углами прилежащих треугольников. Точнее, треугольник получился один – тупым углом вниз, поделенный пополам и чуть скругленный. Треугольник! Всю жизнь думал, что низ у присевшего человека – два полукруга, эллипса или овала, но никак не треугольник. Фиговый из меня вышел бы художник.
Я наблюдал с волнением естествоиспытателя, дорвавшегося до величайших тайн природы. Центральные ложбинки, в которых совсем недавно можно было спрятать пару ладоней, и никто бы не заметил, превратились в плоские вертикальные линии. Белое полотно на диптихе менее широкого холста в двух разнесенных в стороны местах имело странные темные разводы. Синяки? Девчонку били? Тогда – ремнем с эллипсовидной бляхой. А эмблемой на бляхе явно был круг. Интересно, что это за знак, и что означает. Чей-то герб или знак Солнца. Или Луны. Мало ли. Вот если б двуглавый орел, якорь или звезда, я бы задумался.
Ладошка Марианны выползла из травы и недвусмысленно накрыла мне глаза. Я укусил за мизинец, движение шеи скинуло препятствие, зубы гневно поскрежетали. Между нами пронесся скоротечный бой взглядов, вылившийся в немой спор:
«В лицо опасности нужно смотреть открытыми глазами!» – утверждал я, объясняя, что не пялюсь, как ей почему-то кажется, а тщательно отслеживаю ситуацию.
«Так то в лицо!» – укоряло меня осторожное покачивание головы напарницы.
«Уверяю, в большинстве случаев опасность выглядит именно так», – настаивал я.
«Прямо вот так?» – прилетела указующая усмешка.
«Либо кончается этим», – не сдавался я.
– Артем не сволочь, а простой шкодник, – поддержала угасший разговор обладательница большей достопримечательности.
– Шкодник?! А тебе синюшным соком глаза на попе рисовали?! – возмутилась пыхтевшая вторая.
Я стремительно зажал рукой рот. Вот тебе и гербы.
– И как только пробираются в наши шалаши.
– Ну что ты взъелась. Просто повеселиться хотят.
– Когда утром морда в саже – по-твоему, это смешно?! – Меньший треугольник, похожий на место выгрузки у вагона для сыпучих грузов, начал обретать былые формы воздушного шара. Девица поднялась и оправилась, из-под балахончика снова торчали лишь плотные загорелые икры.
– Смотря как разрисуют. Иногда с такой фантазией, так забавно получается, даже здорово, – поддела ее пышка, тоже поднявшаяся и из горизонтального овала восстановившая объем в вертикальном.
– Просто тебя, Кистена, меньше трогают. А мне всегда достается.
Пончик по имени Кистена вздохнул и завистливо покосился на весело зашагавшую вдаль подружку.
– По-моему, они ко всем одинаково, – попробовала она бодаться с судьбой. – Помнишь, кто-то одежду у нас утащил и по верхушкам деревьев развесил? Не у одной же тебя.
– Нас бы селить подальше от мальчишек или охрану выделить. Вот бы до конязя дошло, как мы на отработке ночами мучаемся.
Удалявшийся разговор снова перекинулся на правителя:
– По-моему, блажь о боевой подруге – это все от потусторонних идет.
– Проклятое Каиново племя. Надо запретить даже смотреть в их сторону! Мамка говорила, мужики специально на берег ходят, на тех баб глядеть. Стыдоба и срамота.
Глядя только друг на друга и иногда под ноги, подружки скрылись из глаз и для ушей.
На меня хлынул ливень царевниного укора, граничившего с презрением:
– Так нельзя! Они же женщины! Тебе не стыдно?
– Подслушивать?
– Нагло рассматривать!
Что за невезуха. И когда мужики рулят, и когда женщины, никогда нельзя. Почему именно мы, мужской пол, всегда в пролете?
– А почему тебе можно? – искренне возмутился я.
Решение сыграть обиду или устроить сцену проиграло главному женскому качеству: любопытству.
– Ладно, забудем. – На меня вспорхнул вопрошающий взор. – Я не поняла, про что они говорили?
– Мальчишки ночами в женскую общагу лазят, безобразничают.
– Нет, о том, что девиц приглашают.
Вот что ее зацепило. Ну, дык, тоже девица, однако. Самая настоящая боевая подруга, аутентичная потусторонняя.
– Местный царек проводит кастинг. Кстати, не хочешь попробоваться? Идеальный претендент. Красива, умна, физически развита, в боевых искусствах подкована. Ни дать, ни взять – боевая подруга, причем обаятельная и привлекательная.
Спутница конфузливо сияла. Расплывшиеся в улыбке губки не удержали внутри неудобный вопрос:
– А наложница – это кто?
– Ну… – Я почесал затылок. – Как бы жена. Только не навсегда. Пока есть чувства.
– Странные отношения. Любопытные. Есть своя логика. А страннее всего, что мужчина выбирает женщину, тебе не кажется?
– Так и должно быть, если уж мы оказались в мужском мире.
Кожа на девичьем лбу взлетела, потянув за собой брови, веки, ресницы… На меня уставились круглые непонимающие глаза:
– Это невозможно, потому что просто не может быть!
– Привыкай. Заметила: ты много слышала про конязя, но ни разу про конязьку или какую-нибудь коняжну.
Конязь – однозначно мужик и по титулу самый главный, ни о ком главнее пока не слышали. И выбирает – он. Так что пусть с каким-то прибабахом, но этот мир явно не столь матриархален, как заречный.
– А смотреть местные ходят… на нас?
– Ага, – подтвердил я с ухмылкой. – Вы для них типа развлечения. Бесплатное зрелище из цикла «Бывает же» и «Ну, совсем распустились! Надо проверить, насколько».
– А мы видим только корыта на воде и иногда огоньки костров. Погранцарберы стараются никого не допускать до Большой воды, но их патрули нечасты, и иногда удается…
– Вот тогда вами и любуются, – завершил я. – Пойдем, боевая подруга.
Обращение спутнице понравилось. Она вспыхнула, озарилась животворящим внутренним светом, полившимся из всех отверстий и даже через радостно разгладившуюся заблестевшую кожу. И походка стала упругой, легкой, танцующей. Волосы как будто высохли в один миг и уложились в прическу. Где-то что-то чувственно выпятилось, где-то, наоборот, стыдливо подобралось.
Я привычно все испортил:
– Как мальчишки еще сказали, бой-баба?
Это называется – с небес на землю.
– Нет-нет. – Я постарался все исправить, увидев начавшееся обратное преображение. – Это не про тебя. Ты – бой-бабочка.
Глава 4
Сказанного не вернешь. Рядом со мной снова шла прежняя Марианна – усталая, отстраненно-равнодушная, сомневающаяся. Достигнув упавшего дерева, она повалилась на него вдоль всем телом, руки свесились с разных сторон, левая щека раздавилась о жесткую морщинистую кору:
– Давай отдохнем.
Подорожник с передней части, распластавшейся по бревну, моментально осыпался.
– Все мое врачевание насмарку.
– Прости, не подумала.
– Больше драгоценную слюну так бесполезно расходовать не буду. И не проси.
– Я же повинилась!
С ее точки зрения, этого достаточно. Так рассуждают дети и женщины. Поскольку я понимаю это, значит, вышел из первой категории и, спасибо судьбе и родителям, не принадлежу ко второй. Мое седалище опустилось на траву рядом со струящимся вдоль бревна телом царевны, ноги вытянулись, голова откинулась на мягкое вздрогнувшее бедро. Затылок оказался как на подушке, а волосы почувствовали нежную руку, которая их пригладила.
– Чапа, у меня постоянное ощущение, будто знаю тебя с рождения. Ощущение давнее и стойкое. Почему так?
В груди похолодело. Близок провал резидента?
– Не знаю.
А что еще сказать?
– Несмотря на эту знакомость, ты поражаешь все сильнее. – Ладошка соскользнула на плечи, томные мурашки побежали от пальчиков, которые принялись играть с кожей. – Открываешься с новых, каждый раз лучших сторон. Это немыслимо. А ты не перестаешь удивлять. И что самое непредставимое – не притворяешься. Я видела тебя с самого начала твоего боя за нас, глупых девчонок, не сумевших самостоятельно сделать того же, а первое впечатление от человека самое правильное: он же еще не знает, что именно от тебя скрывать.
– А я тебя помню только с темноты на дне ямы, – честно признался я. – К тому времени ты уже знала, что скрыть о себе?
– К тому времени я восхищалась тобой, впервые увиденным мужчиной-командиром. Если местный… как его?.. конязь хочет боевую подругу, то я с тех пор мечтаю о боевом друге. О настоящем, не второстепенном, как все царевичи, безмолвные хвосты своих царисс. Нетрудно начать мечтать, когда образец перед глазами. Мечтать и… надеяться. Верить. Страдать, терять надежду, ломать себя, уговаривать… и однажды узнать, что все достижимо. Что ты мог бы любить меня так же, как сейчас любишь другую. Которая, возможно, уже не существует на свете… но продолжает жить в твоем сердце. Этим я тоже восхищаюсь, потому что это невероятно. Ничего не могу с собой поделать. За один настоящий поцелуй – не такой, как на дереве, замещая воображаемую дублершу, а по-настоящему настоящий – я бы отдала…
Меня подняло как вихрем, через царевну перебросилась моя нога, и я упал сверху. Забравшиеся снизу ладони сжали нежное тельце. Ко мне вывернулось одуревшее в испуге-восторге лицо, оно в режиме прямого эфира наливалось переборотым стыдом и противоречивой отвагой. Плечи напряглись. Волосы разметались, грудь вспенилась. Бездонные искренние глаза, полосуя мне щеку ресницами, трезво-мечтательно испрашивали: что это, почему и что дальше? Что-то собрался сказать приоткрывшийся ротик, но не успел. Я заткнул его поцелуем.
Губы слились. Мир перевернулся. Царевна растеклась сладким желе по шершавому бревну. Не понимая, что случилось, не зная границ дозволенности, все в ней стремилось достичь поставленного лимита, увидеть полосатые столбы запрета и припасть к ним всем сердцем, всей душой, всем своим взлетевше-упавшим существом. А я не мог ничего объяснить. Просто не мог. По телам уже бежал огонек, как по бикфордову шнуру, который не остановить. Мозг накрыли раскаленные ощущения прелюдии перед взрывом.
– Ой, гляди, Кистена: любушки! – раздалось прямо над головами.
Ну, почти над головами. Сразу у ближайшего дерева.
– Ма-а-ать моя отцова жена! Совсем стыд потеряли. Прямо рядом с полем…
– Простите… – Я потупился, отлипая и соскальзывая за бревно.
Царевна осталась там же, где была – в шоке.
– Да понимаем, чего уж. – Гостьи пожирали нас глазами.
Те же болтливые подружки направлялись обратно. Решив срезать через лес, они вышли прямо на нас и теперь глазели в четыре выкатившихся шара, наслаждаясь своей как бы властью над нашим как бы позором. Глаза не упускали ни детали происходящего, но все соответствовало легенде: я, красный как рак, пугливо прикрывал восставший организм, соучастница потрясенно деревенела и старалась слиться с бревном в единое целое. Не унимавшиеся дыхания, прячущиеся взоры и взошедшие предательскими солнцами красные пятна на коже не оставляли сомнений в искренности увиденного.
– Елка, чего вылупилась? Пойдем, не для того они в лес ушли, чтоб всякие такие как мы…
– Да-да, мы уходим. – Оказавшаяся Елкой, уводимая под руку, уже удалялась, но невероятно вывернутое лицо все еще глядело на нас. – В следующий раз прячьтесь получше. Хорошо, что увидели мы, а могли не мы. Хоть бы к заводи ушли, там никто не ходит.
– Пойдем же, – тащила ее толстенькая подруга.
– Мы никому не скажем! – выкрикнула на прощание Елка.
Шаги стихли. Вообще все звуки удалились из мира и сознания. Осталась набатная тишина. Только шум ветра в мозгах. И красные круги перед глазами.
Прикусив язык чуть не до крови и раздирающе болезненно ущипнув себя где только можно, я трижды прогнал глаза по орбитам в одну и в другую стороны, затем шумно выдохнул. Получилось. Отхлынуло.
Несколько мгновений приходя в себя и успокаиваясь, мы оба приводили в порядок взведенные нервы и переволновавшиеся организмы.
– Как иначе оправдать отсутствие одежды? А так – никаких вопросов. Идеальное алиби в нашей ситуации. – Я поднялся с приютившей травы и подал царевне руку.
– Ты все сделал правильно, – отрешенно глядя в себя, вымолвила Марианна.
Ноги переставлялись сами, без участия голов, это было видно по расшатанной разнонаправленности шагов и расфокусировке зрения. И полном разброде сознания.
Ядерно яростное солнце сквозь листву било лучами по лицам, вспыхивало в глазах, ослепляло и заставляло прятать лица – то есть хоть что-то делать разумно. Мы не прошли трех сотен метров, как открылась речка, где-то слева втекавшая в Большую реку. Метров пяти шириной, она крутилась по холмистой местности, как червяк на крючке, а прямо под нами имела в низине огромный мелкий закуток. Вся прибрежная зона и большая часть водной глади поросла травой, в которой могло спрятаться несколько компаний рыбаков или рота пограничников.
– Думаю, это та самая заводь, куда никто не ходит, как напутствовала Елка.
Промолчав, Марианна прошла со мной до воды, точнее, до зарослей, сквозь которые следовало пробиваться к чистой воде.
– Там дальше течение. – Я остановил ее у края. – Снесет в Большую воду. Давай пройдем выше, найдем место поспокойнее, где можно пересечь с запасом расстояния на снос. В Большую воду мне пока не хочется.
На меня глянули большие серьезные глаза:
– Научи меня ходить по воде.
Мысли застопорились, руки замахали:
– Я, возможно, свят, но не настолько.
Шутку не поняли.
– Ты же ходил.
– Когда?!
– По реке. Лежа.
Вон оно чего.
– У нас в долине… – А ведь в долине я не видел ни одного пловца. Иначе запираемый на замок мост превратился бы в фикцию. – Однажды я упал в большое озеро… и выплыл. Может, и тебя бросить куда-нибудь?
– Не бросай меня! – полушутливо взмолилась царевна. – Никуда. И никогда.
Концовка явно из другой оперы.
– Это самый действенный способ, – настаивал я. – Если угрожает смертельная опасность, организм мобилизует резервы…
– В Большой воде мне угрожала опасность, но организм ничего не мобилизовал. Кроме паники. А я хочу научиться выживать сама. Ты же не всегда будешь рядом?