— А как же я…
— Оставайся здесь, — король беспечно пожал плечами, — ты видела лишь малую толику моей страны. Посмотри на нее, и сколько бы ты не смотрела — всегда отыщется что-нибудь, что ты еще не видела.
***
Эйшелин сидела на кровати в отведенных ей комнатах, подтянув колени к груди, и бездумно смотрела в одну точку. Ее не радовала ни белизна подушек, ни едва уловимый лавандовый запах перин.
— Все бесполезно, — сообщила она Коту, который наконец-то прекратил прятаться и сидел сейчас рядом с ней, позволяя вволю перебирать густую дымчатую шерсть, — он не послушал меня. И не послушает. Кто согласится променять эту красоту на мой мир?
— Рано опускаешь руки, — Дымник фыркнул и решительно спрыгнул на пол, — идем со мной.
— Куда?
— Какая разница? — искренне удивился вопросу Кот, — я же сказал — за мной! Этого вполне достаточно, чтобы не потеряться, — сказал и выскользнул за дверь, махнув напоследок хвостом.
Эйшелин помедлила всего секунду, а потом спустила ноги на пол и, как была, в длинной батистовой сорочке, вышла в коридор. Кошачий хвост тенью мелькнул в отдалении. Девушка чертыхнулась про себя и бросилась бежать за ним следом, радуясь, что мягкий ковер приглушает ее шаги.
Они с котом шли долго, очень долго. Эйшелин окончательно запуталась в казавшихся бесконечными коридорах дворца, только замечала, что они становились все более узкими, пустынными и пыльными. Если там, откуда они начали свой путь, повсюду висели картины, полы были укрыты пушистыми коврами, на окнах стояли богатые вазы, то здесь уже не было ничего, кроме голых стен, а от каменного пола волной расходился холод. Эйшелин начала подрагивать: она обхватила себя руками и энергично растерла плечи, переминаясь с ноги на ногу и думая, что стоило захватить хотя бы домашние туфли, которые ей любезно поставили возле кровати.
— Долго еще? — спросила она, заметив, что кот остановился у одной из узких обшарпанных дверей и теперь тщательно ее обнюхивает.
— Нет, мы пришли. Открывай, — он отошел в сторонку, предоставив Эйшелин самой разбираться с тяжелой дверью, которая с неохотным скрипом поддалась ее усилиям. Стоило между стеной и дверью образоваться крохотной щелке, как кот немедленно растворился дымом и исчез внутри.
— Иди сюда, — позвал он, пока Эйшелин пыхтела и отдувалась, стараясь открыть дверь хоть немножечко шире, чтобы проникнуть внутрь.
— Сейчас, — наконец-то дверь поддалась, надсадно заскрипела, и девушка практически ввалилась в небольшую каморку, тут же расчихавшись от пыли. — Что это? — больше всего комнатка напоминала склад каких-то старых вещей: здесь были сломанные стулья, ржавые алебарды, рыцарский шлем с отломанным забралом — одним словом, все то, что люди зовут мусором.
— Очень-очень хорошее место, — недовольно чихая, Кот рылся в какой-то груде хлама, — чтобы спрятать что-то действительно ценное. Здесь никто не будет искать, — наставительно сказал он и выкатил к ногам Эйшелин маленький предмет.
— Калейдоскоп? — она подняла и оттерла от пыли старинного вида игрушку. В отличие от прочих вещей в комнате, он казался абсолютно целым.
— Именно. Идем, — и Кот с самым деловитым видом вышел в коридор, — и не забудь закрыть дверь!
— Раскомандовался! — недовольно ворча, Эйшелин выполнила указание и снова пошла за котом сквозь переплетение дворцовых коридоров.
За их блужданиями Эйшелин не заметила, как наступило утро. Рановира еще спала, узкий лучик солнца только-только выглянул из-за горизонта, прогоняя стыдливую бледную луну. На плотно сомкнутых цветочных бутонах застыли капельки росы.
— Смотри. — Кот вывел ее на тот балкон, где король показывал Эйшелин ночную Рановиру.
— Красиво.
— Да не так смотри, через калейдоскоп.
Эйшелин удивленно взглянула на раздраженно мерящего шагами балкон кота и поднесла к глазам старинную игрушку. Рановира окрасилась красным, желтым, зеленым… множество цветов сменяли друг друга, и в каждом она казалась еще прекраснее, чем в предыдущем, а Кот все не унимался, заставляя ее смотреть и смотреть, пока в очередной раз повернув колечко, Эйшелин не увидела простое прозрачное стекло.
— Смотри, — настойчиво повторил Дымник, сверкнув глазами, и на мгновение снова стал таким же огромным, как показался девушке в самом начале пребывания за Радужным мостом. Эйшелин послушно взглянула, ожидая увидеть то же самое, что и без калейдоскопа открывалось ее глазам, да так и замерла, пораженная открывшейся картиной.
Повсюду зияли прорехи: дома казались покосившимися, их крыши давно никто не чинил, а сквозь пустые проемы окон гулял ветер. Опушка леса, всего мгновение назад радовавшая глаз зеленью елей и изящным убором осин, торчала в небо обломками сухих ветвей. Только цветы все еще цвели. Яростно, отчаянно поднимали вверх тяжелые шапки, источающие тяжелый гнилостный дух, да пунцовели так ярко, что казались каплями застывшей крови.
— Что… это… — все еще не отнимая от глаз калейдоскоп, Эйшелин начала медленно поворачиваться.
— Не смотри на меня. Не надо, — голос Кота звучал глухо и как-то обреченно. Девушка торопливо отдернула игрушку от глаз, с трудом подавив желание отбросить ее в сторону и раздавить. Рановира снова цвела, радуя глаза тысячью красок, но теперь Эйшелин и без калейдоскопа видела, насколько неестественно яркими, кричащими они были. Обреченными. Словно этим цветением старались заглушить весь ужас разложения.
— Что это? — снова повторила Эйшелин.
— Рановира, — Кот с мрачным видом сидел на перилах балкона, — то, что от нее осталось. Если ваш мир умирает без сказок, то сказка умирает без веры в нее. Никто не читает сказки, не сочиняет новые. Никто не верит в нас. Не помнит о нас. И мы… мы умираем.
— Но почему тогда… почему король не откроет мост?
— Когда-то давно он дал клятву, что вновь откроет дорогу, когда люди позовут волшебство назад. Тогда он… мы… никто не верил в то, что это продлится долго. Мы верили, что вы одумаетесь. Но вы предпочли просто забыть. А король в гневе забыл о вас. Забыл обо всем, приказав Рановире оставаться неприкосновенной. И все тоже забыли.
— А почему ты помнишь? — пальцы Эйшелин крепко стиснули опасную игрушку. Истину.
— Я? Я просто как-то еще маленьким котенком заглянул в белое стекло и увидел… игрался в старой кладовой и увидел, — Кот горько улыбнулся.
— Но… если король вспомнит… он же откроет двери? — Эйшелин с робкой надеждой протянула руку к коту. — Я же человек. Я могу позвать волшебство. И двери откроются, и все будет хорошо, да?
— Да, — Дымник вдруг перестал быть дымником, превратившись на мгновение в самого обычного серого кота, — ты ведь убедишь его?
— Я попробую, — Эйшелин решительно кивнула и, убрав калейдоскоп в карман, шагнула в высокие двери пиршественной залы.
Король все так же сидел на троне, словно никуда не уходил со вчерашнего вечера.
— Ваше Величество, — позвала Эйшелин, и он встрепенулся, словно сбросил с себя покров сна.
— Решилась, Путница? — спросил король высоким голосом, в котором ей теперь чудились надтреснутые старческие нотки.
— Да, я решилась отправиться в путешествие. Но напоследок хочу преподнести вам Дар, — она подошла ближе к трону и поклонилась, протягивая королю калейдоскоп. — Взгляните, в его стеклах вы увидите вашу землю такой, какой никогда не видели раньше.
Пальцы короля сомкнулись на подарке, лицо его выглядело отстраненным, словно он вспоминал нечто, едва коснувшееся его памяти и тут же ускользнувшее прочь.
— Мне кажется, я где-то его уже видел, — он медленно поднял игрушку к глазам, крутанул колесико и посмотрел вдаль.
Время замедлилось. Растянулось как вязкое желе на целый удар сердца, пока цветные стеклышки крутились, неукротимо останавливаясь на одном. Прозрачном, как ничем не прикрытая истина. Время остановилось, а потом понеслось вскачь, разом промотав все те годы, что оно пребывало застывшим по воле короля. Прекрасная зала обветшала в мгновение ока, пышные волосы короля поредели и сделались совсем седыми, увяли цветы на троне, демонстрируя тщательно до того скрываемую кость.
Король смотрел на Эйшелин и только на нее, и на лице его больше не было ни одной красивой черточки: казалось, что жизнь теплилась только в глазах, горящих мертвенным зеленым светом.
— Зачем ты показала мне все это? — Эйшелин ждала, что он будет зол. Ждала, что он разобьет калейдоскоп, а может быть, попытается уничтожить и ее саму за то, что она разрушила его прекрасную иллюзию. Но голос короля оставался тих и удивительно пуст, будто вместе с облетевшими цветами его оставило всякое выражение.
— Вот ваш мир. Вот он каков на самом деле, — Эйшелин обвела рукой полуразрушенную залу, в которой стылый ветер шевелил обрывки когда-то прекрасных партьер. — Чем же он отличается от моего?
— Он был прекрасен.
— Как и мой, — упрямо повторила Эйшелин.
— Вы сами выбрали свою судьбу и обрекли нас на свою.
— Все еще можно исправить, — слова Дымника теперь были ее словами, — Все можно вернуть. Только откройте двери, восстановите мост. Пожалуйста, — Эйшелин говорила быстро и горячо, будто захлебывалась словами, — Наши миры… это нужно нам обоим. Мы… мы просто умрем в одиночестве.
— Ты думаешь, все так просто? — король снова улыбался, но теперь от этой улыбки у Эйшелин дрожали колени, а зубы выбивали дробь. — Открыть ворота и все исправится? Случится чудо?
— Не попробуем — не узнаем, — убежденно повторила Эйшелин. — Что ты потеряешь, если рискнешь проверить?
— В сущности — ничего, — король вдруг навел на нее калейдоскоп и опять крутанул колесико, — а в синем ты выглядишь намного лучше, Видящая.
— А вам идет красный, — буркнула в ответ Эйшелин и, сама не зная от чего, смутилась.
Радужный мост
У дверей они стояли вдвоем, вернее, втроем, но Дымник опять предпочел пребывать в состоянии неосязаемом и невидимом, хотя Эйшелин и была уверена, что король прекрасно осведомлен об еще одном неучтенном члене маленькой экспедиции.
Двери стояли на своем месте: на них не прибавилось новых щербинок, а полосы сияющего металла, на которых Эйшелин различала знаки неведомого ей языка, казались такими же прочными и незыблемыми. В глубине души девушка надеялась, что ворота – часть иллюзии, как и цветы, но казалось, только они и мост были здесь самыми настоящими.
Король замер у дверей и стоял неподвижно так долго, что Эйшелин не знала, беспокоиться ей, что он так заснул или вообще умер, или что передумал. Но вот он воздел руки, высоким чистым голосом начиная читать заклинание. Слов девушка не понимала, но думала, что так внушительно должны выглядеть только какие-то мощные чары. Двери дрогнули: металл заискрился сильнее, покраснел, а потом, будто масло, стек вниз, оставляя в каменных плитах глубокие потеки-рытвины. С душераздирающим скрипом двери начали открываться. Сквозь них в Рановиру рвался ветер, он нес с собой запах облаков, вчерашнего дождя, а еще такой знакомый Эйшелин запах дыма. Король закашлялся и отступил назад, но потом, будто отбросив все сомнения, он выпрямился во весь рост и шагнул вперед, к самому краю обломанного моста.
Вокруг королевских рук возникло сияние. Присмотревшись, Эйшелин поняла, что исходит оно от калейдоскопа: кольцо со стеклышками быстро-быстро вращалось, освещая мир то одним, то другим цветом, а потом прямо из его центра ударила радуга. Девушка увидела, как прекрасный семицветный луч ткет ступени лестницы, восстанавливает ажурные пролеты моста, летит вперед, пронзая грязно-желто-серые облака. Сердце стремительной птицей билось в груди. Казалось, радуга озарила собой весь мир, превращая его в нечто удивительно прекрасное и волшебное. Лучше, чем самые совершенные дирижабли или даже самые прекрасные цветы Рановиры. На целое мгновение Эйшелин верила, что все получилось. Целое мгновение два мира соединял радужный мост, а потом он исчез, рассыпался едва заметными искорками, оставляя после себя глухую звенящую пустоту. Эйшелин показалось, что она ослепла: только что ее глазам открывались все краски мира, и вот не осталось совершенно ничего.
— Чуда не будет, — голос короля звучал глухо и безжизненно.
— Но… почему… мы же все сделали правильно, — Эйшелин говорила и сама не узнавала свой тихий надломленный голос. Мир казался слишком тяжелым, а воздух сухим и вязким. Она задыхалась, оседая на каменные плиты остатков моста: серые, грязные, изрытые оспинами.
— Твой мир не готов принять нас. Радуге не за что там зацепиться. Видишь ли, Эйшелин, одной моей воли недостаточно. Мост нужно строить с двух сторон.
Мгновение — и она осталась одна на каменных обломках моста. Внизу проплывали кучные серые облака, а в груди становилось все теснее и больнее, Эйшелин силилась вздохнуть, но воздух отказывался проходить в ее легкие, а потом наступила темнота.
***
— Разряд! Увеличьте мощность! Дыши, девочка, давай… ты можешь.
— Давление падает…
Чьи-то голоса доносились как сквозь вату, зудели где-то под самым черепом, отдалялись, а потом приближались снова, смешиваясь с совсем другим голосом.
— Мост нужно стоить с двух сторон, — прозвучало совсем близко, и Эйшелин открыла глаза.
Глаза ее не слушались: они слезились, их резал слишком яркий свет, а над головой расстилалось нечто такого грязного белого цвета, что его можно было смело назвать серым. Зрение отказывалось фокусироваться, и Эйшелин попыталась хоть как-то шевельнуться, приподняться, но вместе с совсем незначительным движением пришла боль, а за ней и спасительная темнота.
Когда-то больничный потолок был белым, это совершенно точно. Сейчас Эйшелин еще угадывала следы белой краски на вздувшейся, отсыревшей штукатурке. Она знала, что из-за тумана и сырости никакая краска не держалась долго и еще меньше удерживала свой цвет. Все вокруг — такое же, как и всегда: серое, грязное, блеклое. Улицы, дома, люди… Эйшелин медленно брела вдоль проспекта, опираясь на костыль. В голове еще самую чуточку плыло, кость, с которой врачи еще не сняли гипс, противно ныла на погоду, но оставаться в серых больничных стенах оказалось выше ее сил, и Эйшелин подписала кучу бумаг, чтобы ее все-таки выписали домой после аварии. Врач сказал, что она серьезно повредила ногу и ударилась головой, да так, что долго не приходила в сознание. А еще сказал, что от таких травм часто бывают галлюцинации и видения. Эйшелин только слушала и кивала, не обращая внимания на обеспокоенные взгляды и тихий шепот больничных сиделок. Она хотела домой.
Родной переулок казался в точности таким, каким был до аварии. Ничего вокруг не изменилось, ровным счетом ничего, кроме нее самой. Эйшелин доковыляла до дверей своего дома и стала искать ключ в сумке. Держать одновременно и ее, и костыль — неудобно, но девушка только сморгнула злые слезы и закусила губу. Когда она вставила ключ в замок и подняла голову, отбрасывая с лица непослушные волосы, то увидела: на узком подоконнике сидел кот. Серый, тощий и грязный кот, который смотрел на нее огромными голубыми глазами.
— Дымник? — Эйшелин думала, что прокричала это практически на всю улицу, но на самом деле с ее губ лишь сорвалось тихое сипение.
— Мяу, — тихий тоскливый мяв разрушил иллюзию, и девушка встряхнулась, поворачивая ключ в замке и скрываясь внутри дома.
— Просто бродячий кот, — пробормотала она.
Эйшелин и подумать не могла, что ее недолгое отсутствие так скажется на доме: всюду царили пыль и запустение, будто он простоял пустым не недели, а годы. С некоторым трудом передвигаясь по квартирке, она ставила чайник, обметала пыль с комодов и столов, искала хоть что-нибудь съедобное на ужин. За окном сгущался вечерний туман, но девушку все не отпускало ощущение чьего-то пристального взгляда. Наливая в чашку чай, Эйшелин зачем-то выглянула в окно. Кот, все так же сгорбившись, сидел на подоконнике. Он казался ужасно несчастным и облезлым.