Подумывал бросить хрякам лежавшие в мешках кормовые корнеплоды – в надежде купить их молчание, когда из хозяйственной комнаты донеслись голоса. «Идут. Ну, все». Взмолился, чтобы хозяева свинарника оказались кроткими, добродушными людьми, которые, увидев мою разодранную брючину, подумали бы, что…
– Сен! – надрывно заголосила старуха в потрепанном сарафане с капюшоном. Вошла из хозяйственной комнаты. Выронила корзину. По грязному полу раскатились крупные морковины. – Сен!
– Постойте! – Я вытянул руки, стараясь успокоить старуху.
– Сен! – Старуха не унималась.
Из-за ее спины протолкнулся старик в плотной домотканой дханте. В руках у него был меч.
– Послушайте…
– Ах ты, поганец! Стража!
Вздохнув, я прикрыл глаза. Опять бежать. Опять эта круговерть в паутине навесных улиц. Еще несколько мгновений отдыха и – в дверь. Я заранее позаботился о том, чтобы выдернуть засов. Если б не паршивые хряки с синими ленточками на холке…
Когда я, запыхавшийся, мокрый от дождя и к тому же перепачканный в навозе, ввалился в первую попавшуюся таверну, половой встретил меня недовольным оценивающим взглядом. Промолчал. Думаю, к нему заглядывали и более сомнительные посетители.
Потребовав крапивный суп с мятками, я разместился за столом в дальнем углу.
Погоня затягивалась. Я выбивался из сил. Короткий отдых в свинарнике не помог. Еще часок такой беготни, и я бы точно свалился с одного из горизонтов. Полетел бы, кувыркаясь, сшибая перила нижних улиц, и грохнулся бы на землю. Оставалось надеяться, что наемникам наскучит гоняться за мной по всему Предместью и они решат, что лучше напрямую ловить Теора. Или хотя бы Громбакха. С ним бы наверняка вышел более толковый разговор.
Таверна пустовала. Трое закутанных в дханты посетителей. Не самое удачное место, чтобы прятаться, но выбирать не приходилось. Оглядевшись, я поморщился. Черный ход – на кухне. Туда так просто не пробиться. Половой загораживал дверь. Да и бежать пришлось бы через весь зал. Значит, окно. Я едва сдержал смех, представив, что повторю вчерашний трюк Теора. «Этак мы все запишемся в акробаты». Впрочем, окно здесь, хоть и затянутое сеткой, было значительно шире. В такое я бы протиснулся.
Принесли крапивный суп. Молча кивнув служанке, я сгорбился над столом. Только сейчас почувствовал, как густо от рукавов несет навозом. Мокрый, растрепанный, я вполне мог сойти за местного работягу. Мысль приятная, но, когда в таверну вбежали два наемника, я о ней как-то позабыл.
«Один шаг и – в окно».
Неторопливо поднимал ложку. Демонстративно вылавливал из миски разбухшие мятки. Почесывал голову и грудь. Косился на входную дверь. Видел тяжелые гронды наемников.
«Один шаг и – в окно».
«Не буду ждать, пока они пройдут через весь зал».
«Надо было заплатить половому. Он бы спрятал на кухне. Там и черный ход на всякий случай. Два медяка, и я спасен. Как же сразу не сообразил…»
– Где? – Монета глухо ударилась о деревянную стойку.
«Хватило бы одного медяка…»
Я вскочил прежде, чем половой указал на меня.
Еще больше развеселившись от мысли, что наемники, бросив половому монету, в сущности оплатили мой неоконченный обед, я кинулся к окну. На ходу примерился и, зажмурившись, выставив плечо и прижав к нему голову, ломанулся через сетку…
Не таким мне представлялся этот день, когда утром, едва Предместье очнулось от тяжелого хмельного сна, в дверь моей комнаты постучал бегунок. Парнишка в тугих холщовых брюках и сорочке достал сложенный вдвое, запечатанный смольной печатью листок.
– Ты уверен, что это мне?
– Четвертый восточный горизонт. Шестая линия. Подворье «Хмельнес». Восьмая комната. Передать сразу после пробуждения.
– Ясно.
Сломал печать. Расправил листок. Написано большими четкими буквами, на долгом языке. Приглашение немедля посетить Эйнардлин, Селиванную рощу, третий канал, дерево сорок пятое.
– Эйнардлин… Самый центр Целиндела.
– Так точно, – кивнул бегунок.
Приглашаю обсудить дела, важные не только для вас, но и для нашей общей знакомой, Миалинты. Приезжайте сразу, как сможете. Потом будет поздно что-либо обсуждать.
Ни подписи, ни даты в записке не было.
– Пролетка вас ждет, – отчитался бегунок. – Поездка оплачена. Ответ запиской не оплачен.
Приглашение вызывало вопросы, однако ничего подозрительного я в нем не увидел. Возможно, кто-то из знакомых Миалинты решил лично расспросить ее спутников – не так легко принять, что твой друг стал фаитом, салауром.
Сказал Грому и Тену, что хочу съездить в Целиндел, о записке умолчал. В начале следующего часа уже покинул Предместье – по широкому деревянному мосту въехал в город. Под мостом шел ров, заполненный густым хлорисом. Теор вчера упоминал, что в него порой падали захмелевшие горожане. Большая часть гибла. Те, кто выбирался, на всю жизнь оставался обезображен ожогами.
На въезде в город пришлось вновь показать плечевую сигву.
В Целинделе, в отличие от Предместья, большие навесные улицы были запрещены. Все дома тут располагались на земле. По окраине в основном ютились плетеные или бревенчатые строения, а в центре, известном как Эйнардлин, дома были выдолблены в стволах эйнских деревьев. Сам Эйнардлин представлял собой древнюю Предрождённую рощу, выросшую за многие века до прихода первых переселенцев из Земель Ворватоила. Посреди рощи стояло гигантское, не меньше шестидесяти саженей в обхвате, дерево Мортхи. Его крона возвышалась над всеми здешними лесами.
Дерево Мортхи было сердцем всего Эйнардлина – единственным из сохранившихся до наших дней реликтовым эйнским деревом. В древности ветви Мортхи неторопливо разрастались по сторонам, укрывались плотной листвой и вытягивали вниз, к земле, воздушные корни. Поначалу тонкие, легко развевающиеся на ветру корни удлинялись, тяжелели, а достигнув почвы, впивались в нее. Со временем такой корень покрывался корой и превращался в новое дерево – крепкий отросток, который обрел самостоятельность, но навсегда остался связан с предрождённым деревом. С веками отростков становилось больше. Иногда расстояние между ними едва насчитывало десять шагов, но чаще составляло от пятнадцати до двадцати саженей. И каждый сам по себе становился огромным, ветвистым деревом, по толщине в пять-шесть раз превосходившим эйнские деревья в Предместье. Отросток в любом другом месте смотрелся бы могучим, величественным и только здесь, в Эйнардлине, оставался слабым сыном исполинского отца. Так и появилась Предрождённая роща, где, в сущности, росло одно-единственное дерево.
Первые поселенцы прибыли сюда в годы правления Эрхегорда Великого, но тогда, по его же указу, разместились в отдалении от Рощи, ближе к реке Дарве. Целиндела как такового еще не было, а возведенный тут восточный форпост называли просто Ноил-Дарвааном, что в переводе с ворватоильского означало «стена, построенная на Дарве».
Уже в правление Горфандира, третьего Венценосца из рода Эрхегорда, в вечной мерзлоте под Муэрдорским лесом нашли соляные залежи. После открытия соляных шахт был основан приписанный к Матриандиру Целиндельский острог, тогда же появились первые навесные улицы, где в основном жили рабочие, служившие на рудниках. Прошло несколько десятилетий, прежде чем Целиндел признали самостоятельным городом. Первый же назначенный сюда наместник распорядился облагородить Предрождённую рощу: в отростках вырубить жилые дома, а в самом дереве Мортхи устроить резиденцию.
Освоение Рощи затянулось на долгие два века из-за необычайной твердости железного дерева и не замирало даже в годы Темной эпохи. Сейчас строительство в Роще запретили. Впрочем, и новые отростки теперь не появлялись. Кроны и ветви деревьев по-прежнему плотно покрывались листвой, к лету украшались разлапистыми белыми бутонами, толстые стены домов и резиденции оставались живыми, но Роща больше не расширялась.
По заверениям авторов «Земель Эрхегорда в своеобычии древнейших поселений», Целиндел на ворватоильском означал «поющий лес». В самом деле, ночью, когда вдоль каналов бродили лишь беззвучные светляки, на всех этажах Рощи можно было различить легкое гудение – слабую вибрацию реликтовой эйнской древесины. Говорят, во времена, когда люди еще не заселили Эйнардлин, деревья в любую погоду до того громко тянули древнюю многоголосую песню, что о приближении к Роще путники узнавали за несколько верст.
«Какой была эта песня? В самом ли деле в ее переливах звучали подлинные мелодии, лишь в общих чертах доступные нотному раскладу наших музыкантов, или же звучание их было до того глубоким, что лишь пугало человека – показывало ему собственную ограниченность, ведь на каждую нашу ноту у дерева Мортхи наверняка таились десятки для нас неуловимых созвучий. То был голос старых эпох, уводящих к расцвету Предшественников, а быть может, и к их зарождению. К временам, когда еще не поднялись над землей скалы Хамаруданского хребта, когда озеро Бай-Урлин еще лежало пойменной ложей, а великая река Амунандакан, омывающая склоны Эридиуса, текла скромным ручьем. Не было ни Южной расщелины, ни Скальных бросов, а в долины Зиалантира еще не ступила нога чужаков. И этот некогда могучий голос ныне стал слабым эхом самого себя, служит к ублажению тех, кто живет в новомодных домах, адресный номер каждого из которых указывает на дерево: номер 5 или номер 12 по одному из 47 каналов, в одной из 12 внутренних рощ».
Весь этот отрывок я еще ночью, перед сном, старательно выписал себе в бумаги – неожиданная встреча со стражниками Предместья напомнила о необходимости и впредь разыгрывать вольного путешественника, приехавшего в Земли Эрхегорда для составления путеводника.
Когда пролетка выехала на мощеные улочки Эйнардлина, я заметил, что кроны реликтовых отростков сливались в единые узлы гигантских веток, по которым тянулись прогулочные мостовые. Там же, в листве и бутонах, стояли резные беседки, миниатюрные танжурки для отдыха и украшенные цветами деревянные пологи.
Всю Рощу прорезали витиеватые каналы. Через них вели арочные мостики и крепкие бревенчатые пролеты. Все каналы лучами расходились от Озера песен и сливались в единый Окружной канал, отделявший Рощу от окраинных построек Целиндела.
Озеро песен стелилось вокруг дерева Мортхи. По нему свободно плавали белокрылые аиты, а на его дне в закрепленной стальными цепями дианитовой сфере хранился один из трех наместных лигуров – «Зерно айвы», благодаря которому Эйнардлин навсегда очистился от гнуса и прочих насекомых.
Пролетка остановилась на берегу канала, возле одного из домов в реликтовом отростке. Поблагодарив возничего, я в наилучшем настроении, жмурясь от яркого солнца, отправился к вырубленной в корнях лестнице. Наслаждался приятной смесью цветения, свежести и пропитанной маслами древесины. Поднялся на веранду. Помедлил, наслаждаясь видом на канал. Постучал.
Никто не ответил.
Постучав уже в третий раз, понял, что дверь не заперта. Толкнул ее. Она беззвучно отворилась. Уверенный, что меня ждут, вошел в прихожую.
О размещении дома внутри огромного живого дерева напоминало не так много. Разве что удивляли низкие потолки и отсутствие люстр – для освещения по углам стояли шарообразные светильники. Травяные ковры полностью покрывали пол, а стены оставались открытыми – лучшим украшением для них был естественный узор эйнской древесины. Ни одного гвоздя или держателя. Стену явно берегли и, должно быть, время от времени покрывали питающими маслами, чтобы она не темнела. Картины, гобелены, деревянные маски с мордами животных, низки цветочных гроздей и все прочее крепилось на своеобразные треноги: покрытые резьбой, они становились дополнительным украшением комнаты.
Меня никто не встретил. Я кашлянул, стараясь привлечь внимание слуг или хозяев дома. Не дождавшись ответа, подумывал уйти, но решил, что глупо так и не выяснить, кто и по какой причине вызвал меня в столь ранний час.
Из прихожей вглубь дома вела единственная дверь. Собственно, вместо двери на проходе висела тонкая занавесь. Раздвинув ее, я вошел в комнату побольше. Отсюда на второй этаж уводила витая деревянная лестница. Комната, уставленная зеркалами, сверкавшая хрустальными переливниками и по стенам вся затянутая травным плетением, тоже пустовала. Ни людей, ни голосов.
Я зашагал вперед, к еще одному проходу, завешенному плотной, утяжеленной большими красными кистями тканью. Пройдя мимо раскрытого окна, увидел, что по каналу плывет прогулочная лодка. Белоснежные зонтики сидевших в ней женщин отражали солнечный свет.
Раздвинул занавесь. Темно. Прислушался. Смело шагнул вперед. Передо мной оказалась загородка из рисовой бумаги. Раскрашенная видами Эйнардлина, она напоминала театральную ширму.
Прошел вдоль ширмы. Заметил, что в глубине комнаты горит свет. Сделал еще несколько шагов и замер.
Перед высоким трюмо в окружении свечей стояла девушка. Увидев в зеркале мое отражение, она обернулась. Крепкая волна темных волос. Зажатая в руке костяная расческа. Светлые перчатки. Босые ноги, по щиколотку утопавшие в мягком ворсе ковра. Девушка была в ночной са́ффе из легкой ткани. Спальня… Возле трюмо – широкая, еще не застеленная кровать. Окна закрыты плотными портьерами. Красный полумрак. Я дернулся назад. Ударился спиной о раму загородки, едва не порвал полотно из рисовой бумаги. Девушка чуть улыбнулась. Пристально посмотрела на меня – взглядом тягучим, будто обволакивающим, погружающим в дрему и, несмотря ни на что, лишенным страха. Пробормотав какую-то глупость, я махнул запиской, будто она могла хоть отчасти объяснить мое поведение, и наконец выбрался из комнаты.
Задернув за собой занавесь, быстрым шагом направился к окну. Лишь выглянув на улицу, глубоко вздохнул.
Теперь выбегать из дома было бы вдвойне глупо. Я решил дождаться хозяйку. Не отходил от окна, всматривался в искрящие под солнцем во́ды канала, а перед моими глазами по-прежнему стояла девушка. С распущенными волосами. В легкой саффе, под которой просвечивала ее теплая кожа. Вдыхая свежие запахи канала, я по-прежнему чувствовал травный аромат уюта и сна, наполнявший спальню, поднимавшийся от мятых простыней, от бордового тафтяного одеяла.
Развернулся, намереваясь пройтись по комнате, и опять замер. Я был не один. Выбежав из спальни, не заметил, что теперь под лестницей стоял наемник. Высокий, в целую сажень, в клепаном жилете поверх кожаной рубахи, с громоздким молотом в ногах. Оставалось надеяться, что записка все-таки была именно от девушки. К этой минуте я уже ничего не мог изменить, хоть, конечно, и не догадывался, что за краткую прогулку по Эйнардлину вскоре должен буду расплачиваться рваными брюками и беготней по навесным улицам.
– Простите. Вы быстро приехали. – Я еще не успел провонять навозом, ободрать штаны и рубашку, вывалиться вверх тормашками на мокрую от дождя мостовую, так что девушка, переодевшись и выйдя в комнату, отнеслась ко мне благосклонно, пусть даже минутами ранее я вломился к ней в спальню. – И вас должна была встретить служанка. Не знала, что вы встаете с рассветом. Вчера в таверне вы сидели допоздна.
– Путевая привычка, – мягко поклонился я. – А вы за нами следили?
– Следили? Нет, что вы! Простая предосторожность.
– Как скажете. Так Миалинта – ваша знакомая.
– Моя подруга.
– И вы хотели обсудить какое-то связанное с ней дело.
– Читать вы умеете, это обнадеживает. Думаю, мы сговоримся.
– Как скажете.
– Вы всегда так услужливы? – Девушка улыбнулась. Скорее насмешливо.
– Что вы! Простая предосторожность.
Улыбка стала мягче.
– Эрза. А это, – девушка указала на стоявшего под лестницей наемника, – Нордис. Не обращайте на него внимания.
– Непросто игнорировать стоящего за спиной гирвиндионца с боевым молотом.
– Вы знаете, что он гирвиндионец? Думала, вы в наших краях не так давно.
– Читал Гаона Свента из Ликинора.
– «Поучение о разнообразии народов»?
– Именно.
– Чудесный был старичок.
– Свент?
– Да. Это ж надо умудриться столько написать о разнообразии народов Кольца и при этом ни разу за всю свою долгую жизнь не покинуть мелкотравчатый Ликинор. Говорят, он даже не умел ездить верхом.
– Действительно говорят.
– И что же он написал про наш Гирвиндион?
– Многое.
– Например?
– Боюсь, не вспомню ничего, что можно было бы процитировать вот так, стоя спиной к гирвиндионцу.