Луи напрягся. Он понимал, что, рассказав о том, что приехал из Франции, одновременно выдаст и то, что всё потерял. Что ничего, кроме титула графа, у него нет, а значит, и Кадану он ничего не сможет дать.
— У меня в Вене родственники, — наконец определился он, — я приехал к ним погостить.
Кадан дёрнулся и остановился, вглядываясь в его глаза.
— Значит, вы собираетесь уехать?
Луи замолк — это был не совсем тот эффект, которого он ждал.
— Не знаю… — осторожно сказал он, — моё будущее пока не определёно.
— Но рано или поздно вы захотите вернуться домой.
Луи поджал губы. Поймал руку Кадана, но не поцеловал, а лишь стиснул её.
— Давайте не будем говорить об этом сейчас.
Ему больше всего хотелось сказать, что если даже он решит покинуть Вену, то возьмёт Кадана с собой — но в то же время Луи понимал, как глупо будут звучать эти слова, произнесённые перед человеком, которого он видел в третий раз. Он и сам себе до конца не доверял, не понимая, как может его с такой силой тянуть к тому, кого он едва знал.
— Хорошо, — согласился Кадан, заметив, как изменилось его лицо, и крепко сжал ладонь Луи в ответ, — смотрите, вон там очень красивый вид, — сказал он, указывая свободной рукой куда-то вдаль, — пойдёмте, присядем на траве и откроем вино.
Разобрав продукты из корзины и открыв вино, они какое-то время говорили обо всём и ни о чём — о достопримечательностях Вены, о кафе Хугельмана и людях, которые любили собираться в нём.
— Там можно встретить весьма интересных личностей, — заметил Кадан, — поэты, философы…
— А по-моему, они целыми днями говорят о всякой ерунде. Скажем, день ото дня треплют тему: можно ли выпускать кастратов… петь… — Луи смущённо замолк, внезапно осознав, на какую скользкую почву ступил.
— И что вы думаете по этому вопросу? — после паузы спокойно спросил Кадан.
— Я не любитель оперы вообще, — признался Луи больше от злости на самого себя, чем потому, что в самом деле так уж не любил этот род искусств.
— И вчера вам не понравилось, как я пел? — Кадан насмешливо поднял брови, как будто не сомневался в ответе, но Луи безжалостно его удивил:
— Меня не было в зале. Я ждал вас у чёрного входа все шесть часов.
Кадан в недоумении смотрел на него.
— Я льстил себе надеждой, что вы споёте лично для меня, — добавил он.
— Вы были так уверены, что я соглашусь провести с вами время? — Кадан расхохотался, и Луи ненадолго залюбовался его белоснежным горлом, видневшимся из-под платка, когда Кадан запрокидывал голову назад, и струями огненных волос, стлавшимися сейчас по земле.
— Как и вы были уверены в себе, — опомнившись, поспешил ответить он.
Кадан молчал. Луи вдруг обнаружил, что оказался очень близко от него, так что можно было, склонив голову, коснуться его губ. И Кадан не спешил сбегать — он ждал, всё так же расслабленно откинувшись назад на локтях.
Несколько секунд Луи колебался — а затем медленно коснулся губ Кадана, оставляя тому возможность отступить. Но тот лишь приоткрыл рот, впуская его глубже в себя. Рука Кадана скользнула по его плечу и стиснула почти до боли, но Луи уже не мог остановиться — он исследовал рот Кадана, нежно и неторопливо, но неуклонно пробираясь всё глубже в него. В паху разгорался пожар, и ладонь сама собой принялась оглаживать тело своего спутника, спускаясь от плеча вниз по груди, проникая под камзол и лаская плоскую грудь и впалый живот, тут же задрожавший под прикосновениями пальцев Луи.
Он замер в нескольких дюймах от того места, которое так интриговало Рафаэля, испугавшись узнать правду или, тем более, причинить боль.
Луи отстранился, тяжело дыша и вглядываясь в глаза Кадана, но тот оставался спокоен и только чуть-чуть потянулся следом за ним, когда Луи стал отпускать его.
— Простите… — выдохнул Луи.
Кадан не отвечал. Он молча следил глазами, как Луи наливает в фужеры вино и протягивает один ему.
— Очень хочется пить, — признался тот.
— Ну, если только пить… — поддержал Кадан его и залпом осушил бокал.
========== Глава 7. ==========
«Если бы вы знали, как я хочу прикоснуться к вам…»
Кадан скользил на несколько шагов впереди и лишь на поворотах ловил руку Луи, чтобы не потерять его в толпе.
Потребность видеть юношу очень быстро заменила для Луи все остальные потребности. Он напрочь забыл и про Рафаэля, и про его семью, и про друзей по бильярдному столу. Даже воспоминания о покинутой родине всё реже появлялись в его голове, потому что Кадан занимал его мысли чуть больше, чем целиком.
И по-прежнему его тревожили те вопросы, на которые ответа найти он не мог.
Был ли Кадан мужчиной или стал жертвой изуверской операции, которой теперь так часто подвергали предназначенных в угоду божествам музыки сирот?
Луи то и дело ловил себя на том, что невольно присматривается к абрису его брюк, но разобрать ничего не мог.
Искал ли он общества Луи или рассчитывал, что тот станет содействовать его карьере?
И во втором случае как он, лишившийся всего своего состояния, сможет сохранить интерес молодого, привыкшего к вниманию и преклонению певца?
— Я слышал, с годами оперные певцы полнеют, — заметил Луи как-то, когда они сидели в кафе, и Кадан самозабвенно заказывал одно пирожное за другим. Заметил больше потому, что ему хотелось хоть немного зацепить собеседника и попытаться обратить его внимание на то, что он не сможет вечно петь и привлекать к себе взгляды состоятельных людей, чем потому, что в самом деле его беспокоил этот вопрос.
Кадан замер с серебряной ложечкой в руках и приподнял брови в насмешке.
— Вы уже заглядываете так далеко, месье Луи? Планируете нашу с вами совместную жизнь?
Луи поджал губы, не зная, что сказать — признаваться в том, что в мыслях он уже представлял, что Кадан будет рядом с ним всю жизнь, он не хотел, тем более что тот до сих пор даже ни разу не пригласил его к себе домой.
Кадан задумчиво отправил в рот ложечку крема и, отвернувшись к окну, кажется, слегка загрустил.
— Я буду с вами столько, сколько вы пожелаете видеть меня, — определился наконец Луи и, поймав его запястье, прижал пальцы Кадана к губам.
— Я не хочу, чтобы вы уезжали, — упрямо сказал тот.
Луи выпустил его руку.
— Боюсь, этого не избежать. Уехать мне всё-таки придётся, — сказал он.
С необходимостью отъезда на самом деле он определился не так уж давно. Вплоть до последних дней Луи вовсе не знал, что будет делать дальше. У него была с собой шкатулка со старинными драгоценностями, доставшаяся от матери, и больше ничего. Волнения во Франции продолжались, и веры в то, что когда-нибудь он сможет вернуться домой, у Луи было всё меньше. Он слышал, что другие аристократы, оказавшись вдали от Франции, ищут способа найти силы в поддержку короля — но сам этим заниматься не хотел.
— Аристократия отжила своё, — упорно повторял он, когда раз за разом в доме Лихтенштайнов заводился этот разговор.
— Что же, ты нас всех уже и похоронил? — поднимал брови Рафаэль. Последний был обижен на то, что Луи стал пропадать в городе без него, хотя и не уставал приглашать его в компанию своих друзей.
— Тебе, Рафаэль, не мешало бы заглядывать так далеко, как он, — в один из очередных разговоров беззастенчиво перебил его отец, — сейчас не те времена, когда можно просто почивать на доходах со своих земель и делать покупки в кредит.
Рафаэль насупился, но ничего не сказал в ответ.
— Я знаю, о чём ты думаешь, — продолжал упорно граф Лихтенштайн, — рассчитываешь, что после моей смерти тебе достанется достаточно денег, чтобы ты мог не работать до конца дней. Но если ты не повзрослеешь, мне придётся позаботиться о том, чтобы всё случилось не так.
— Что я сделал не так? — то и дело спрашивал Эрик себя. Иногда Луи слышал отголоски этих разговоров, когда граф оставался наедине с Софи, а иногда участвовал в них сам. — Я всё, всё ему дал!
— Человека не переменить, — отвечала Софи, — можно лишь удержать его в узде.
А Луи отвечал:
— А может, в том и беда, господин граф? У него всё было, всегда. Он не знал нужды. Не знал необходимости добиваться чего-либо сам.
Эрик вздыхал.
— Ты рассудителен не по годам.
Луи пожимал плечами. Слова Эрика не трогали его, как и беды Рафаэля — он полностью пребывал в собственных грёзах и уже отыскал возможность воплотить их в жизнь.
Изучив результаты развития промышленных станков в Англии и их очевидную рентабельность, в начале августа он отправился в императорский банк с просьбой предоставить ему ссуду.
— Очередное текстильное производство? — без особого любопытства вычитывая предоставленные бумаги, спрашивал сотрудник банка.
— Нет, — Луи улыбался краешком губ, — кое-что ещё. Машиностроительный завод.
Подняв глаза от бумаг, сотрудник банка недоверчиво смотрел на него.
— Кому нужно столько машин?
— Увидите, дело пойдёт.
Получить ссуду ему в тот день так и не удалось. Как и на следующий день, и через один день.
Во-первых, сама идея была непроверенной и не внушала доверия банкирам, во-вторых, имущества, сохранившегося у Луи, было недостаточно, чтобы гарантировать выплату долгов.
Он уже начинал подумывать о том, чтобы в самом деле открыть бумагопрядильный завод, какой имел граф Лихтенштайн, но интуиция подсказывала ему, что время не стоит на месте и производства, приносившие прибыли в последние года, скоро исчерпают себя.
У него стал назревать иной план — если невозможно было получить ссуду, следовало увидеть в этом положительную сторону. Собрав стартовый капитал самостоятельно, он освободил бы себя от необходимости выплачивать разорительный процент.
Луи решил продать драгоценности, затем отправиться в Англию и, купив там корабль, совершить один-единственный рейс в Азию, который должен был позволить ему немного разбогатеть, хоть и занял бы пару лет.
Говорить Кадану о своих планах он не хотел. Незачем тому было знать, что именно делает необходимым этот отъезд.
Однако, когда Луи почти что уже принял решение, граф Лихтенштайн вызвал его к себе в кабинет.
— Я слышал, ты ищешь кредитора, который одолжил бы тебе сто тысяч гульденов, — сказал тот, когда Луи раскланялся перед ним.
— Я не собираюсь жить в долг, граф Лихтенштайн, мне просто нужен стартовый капитал. Я не могу всю жизнь ютиться у вас.
— Думаешь, монархии во Франции не вернуть свою власть?
Луи пожал плечами и, присев на диван, откинулся на резную спинку.
— Выстоит она или нет, не имеет значения. Сомневаюсь, что сожжённое поместье будет так уж легко восстановить — даже если мне возвратят его назад. Нужно искать другой способ обустроить свою жизнь.
— Говорите так, будто собрались жениться, — Эрик усмехнулся и, встав из-за стола, подошёл к окну.
— В определённом роде это так и есть.
Эрик пожевал губами и прошёлся по кабинету из одного конца в другой.
— Я могу ссудить тебе нужную сумму, — сказал он наконец.
— Я не хочу брать то, что мне не принадлежит. Это ведь тоже своего рода долг — только его будет труднее вернуть.
— Всё верно, — согласился Эрик, — это тоже долг, но как его вернуть — я тебе подскажу сразу. Хочу, чтобы ты взял в дело моего сына.
Луи молчал.
— Ну же, вы ведь хорошие друзья.
— Дружба не слишком постоянная вещь, — осторожно произнёс Луи, — с вашим сыном хорошо проводить вечера, но скажите честно, вы бы сами взяли его в партнерство?
Эрик усмехнулся.
— Нет. Но у меня уже есть сто тысяч гульденов. А у тебя ещё нет.
— Вы хотите, чтобы, открыв завод, я отчислял ему процент? Но зачем, как вы верно сказали, у вашей семьи достаточно денег и без моих афёр.
— Нет, — оборвал его Эрик, — я не хочу, чтобы ты задаром отчислял ему хоть что-нибудь. Хоть один крейцер. Сумма, которую я даю тебе, достаточно велика даже для меня. Но в качестве благодарности я хочу, чтобы ты проследил, чтобы мой сын начал работать и тоже устроил свою жизнь.
— Я думал, за надзором за ним у вас есть Софи! — сорвалось у Луи с губ прежде, чем он успел поймать эти слова. Но Эрик лишь рассмеялся.
— Софи не справляется.
— От количества надзирателей ничего не изменится.
— Верно. Поэтому мне больше понравились твои слова. Покажи ему, что ничего в жизни не даётся за так.
— Мне нужно подумать, — Луи встал. Он понятия не имел, как выполнить просьбу Эрика, но в то же время предчувствовал, что никто другой ему денег не даст.