- Ты же знаешь, что туда нельзя.
- Раньше же ходили.
- Отец не разрешает.
- Ну и что? Он и раньше не разрешал. Мы же все равно ходили!
- Раньше ходили, а теперь не будем.
- Да почему, Марио?
- Потому что нельзя.
- Глупости, пошли.
- Не хочу.
Обижаться надолго меня не хватало. Перспектива провести целый день в жарких комнатах и пыльных дворах Усадьбы не радовала, я рвалась на волю и хотела разделить свою временную свободу с Марио.
- Давай сходим к ручью, как раз к сумеркам успеем вернуться.
- Зачем?
- Ну... - Я немного терялась. - Там интересно. Ракушек наберем. И ягод, я их потом высушу...
- Зачем они тебе?
- Отдам Хосефинке, пусть пришьет на свою одежду. Пойдем!
- Не пойду, отец будет сердиться.
- Ты просто боишься! - подначивала я. - Потому что еще маленький! Ну и оставайся, а я пойду играть в ручье. - И нарочито уверенным шагом направлялась в сторону ворот.
Оглянувшись у тына, я видела, как насупившийся Марио изо всех сил старается держаться независимо и гордо. Детский хохолок на макушке, долгие годы служивший мишенью для моих беспощадных насмешек, топорщился в эти мгновения особенно наивно.
- И буду ловить там стрекозьих мальков! - кричала я напоследок. Марио срывался с места и с топотом подбегал ко мне. Устоять против вкуснющих сладких мальков он никогда не мог. Мы втыкали древесные ветки в песчаное дно ручья, мальки повисали на них цветными гроздьями, намертво вцепляясь в кору зубами и лапками. Отбиваясь от возмущенно жужжащих стрекоз, мы отбегали подальше в лес, усаживались в рыжих папоротниках или под листьями сиреневой лианы и с наслаждением поедали добычу. Отмывшись ниже по течению ручья от липкого стрекозиного сока, мы неспешно устремлялись обратно в Усадьбу, придумывая по дороге новые развлечения.
Раскинув в стороны руки, я вставала посреди какой-нибудь из тунновых тропинок. По моему плану любой идущий по тропе тунн не сумел бы меня обойти, и ему обязательно пришлось бы принимать видимую форму. Мысль о том, что нас видно издалека, и тунны просто выбирают другие дороги, не сразу пришла нам в головы.
- Тогда будем прятаться на дереве! - провозглашала я, но вокруг росли только дикие деревья, начинающие подбираться и дрожать при нашем приближении. Они стараются не пускать людей даже в свою тень, что уж говорить об устраивании наблюдательного пункта в их ветвях.
- Перегородим тропинку! - Если бы на тот момент кто-нибудь спросил, для чего мне нужно, чтобы проходящий мимо тунн принял форму, я не смогла бы ответить. Просто хотелось, чтобы было по-моему, а не так как уже есть, как стало по чьей-то чужой воле. И подобные желания теснились во мне десятками, подвигая на сколь решительные, столь же взбалмошные поступки. Я хотела, чтобы тунны запросто показывались на своих тропах и останавливались со мной поговорить. И чтобы Теодор научил меня летать - ну, в самом крайнем случае, поднял бы достаточно высоко, чтобы увидеть сверху и нашу Долину, и лежащие за Дальними холмами пески. А потом все же научил летать самостоятельно. И чтобы Хоакин почаще возил нас с Марио в северную часть Веси - в гости или по всяким своим делам, и нас отпускали бы там гулять одних, а мы бы забирались в Рощу, и суарги бы нас оттуда не выгоняли, и мы бы понимали все, что они говорят на своем странном клекочущем языке. И чтобы у меня еще до совершеннолетия были свои собственные ко, и они бы делали все, что я скажу. И чтобы Джейк тоже всегда делал, что я скажу, и никогда бы со мной не спорил. Не спорил же он с моим отцом Тимом!
- Я не спорю, Мисси, - Джейк закрывал глаза и отчаянно мотал головой. По этому движению становилось понятно, что он намертво уперся, и переубедить его мне ни за что не удастся. - Я не могу сделать, как ты просишь. Нельзя.
Я просила его свалить дикое дерево, чтобы перегородить туннову тропу. Свить из ветвей шалаш на верхушке самой высокой угры, чтобы жить там и смотреть на песчаные дюны за Дальними холмами. Смастерить из молодого папоротника крылья, чтобы прыгнуть с крыши Усадьбы и полететь в небо, как суарг. Сходить со мной ночью в лес, чтобы наловить кучу светящихся маленьких существ и поселить их в моей комнате. Для света.
- Нельзя, Мисси, нельзя, - упрямо повторял Джейк. - Пожалуйста, Мисси.
Кстати, терпеть не могу, когда меня называют Мисси, "маленькая хозяйка". Это детское прозвище, я давно из него выросла. Только разве Джейку объяснишь. У него не больше ума, чем у Хосефинкиного ребенка, а соображает он почти так же медленно, как ко.
Однажды, когда я еще была совсем маленькая - настоящая "мисси" - отец взял Джейка с собой в дальние поля. И через пару дней прислал обратно. Насовсем. Он поручил суаргу пересадить орешник: так, чтобы, созревая, орехи падали прямо в рыбородящее поле - их ужасно любят мальки. Вместо того чтобы бережно перенести к кромке поля каждый ствол по отдельности, Джейк выворотил весь орешник из земли и свалил в огромную кучу, намереваясь оттащить к полю охапками. Когда ко спохватились, груда беспорядочно сцепившихся друг с другом кустов намертво проросла в землю на приличную глубину, роняя никуда не годные недозрелые орехи и рассерженно стреляя во все стороны ядовитыми колючками. Наши до сих пор вспоминают, какой мелкой оказалась рыба в тот год.
Да и пусть. Зато Джейк показал мне, как обращаться с пращой, вить змеиные сети и ставить силки на свирепых лесных муравьев. Я различаю голоса живых и неживых существ и умею носить с собой огонь. А вот Теодор научил меня использовать круг памяти, считать, писать и читать по-нашему, разбирать рисунки суаргов, мертвую траву и лиственные послания Совета. Про последние два моих умения не знает никто, даже Марио. Теодор говорит, что ни к чему людям догадываться обо всем, на что ты способна. Я не спорю. Между прочим, кое о чем не знает и Теодор. Мне кажется, у меня есть что-то от отца и деда, хоть я и не мужчина. Во всяком случае, многие вещи, похоже, умею делать только я. Вот, например, слоны. Я сама научилась с ними разговаривать, хоть многие и не верят, что они разумны.
Первых слонов подарил мне Джейк, принес из-за Суарговой Рощи, из северных Диких полей, которые каждый год в период дождей заливает стекающая с Дальних холмов вода. Она пенится отравой, собранной с листьев по дороге к подножиям, и иногда попадает в гроты, сложенные кем-то в незапамятные времена. Даже Теодор не может сказать, откуда взялись ступенчатые галереи из разноцветных камней, нависающие над полувысохшими темными озерцами и уходящие под землю на многие шаги. В таких озерцах водится много диковинных существ, и Джейк успел выхватить перепуганную парочку из воды в тот самый момент, когда разъедающий кожу поток обрушился в их жалкую лужу.
Теодор говорит, что раньше слонов было много, они попадались даже в ручьях и, может быть, в Озере - до тех пор, пока оно не стало Мертвым. Джейк растянул прозрачную шкуру мокрицы на притащенных из-за ворот камнях так, что в углу моей наружной веранды получился заполненный водой лабиринт. Солнце попадает туда только утром, когда слоны еще спят, неторопливо покачиваясь среди лиловых лент водорослей и поднимаясь время от времени к поверхности, чтобы высунуть хоботы в воздух.
Помню, как долго и медленно умирал самый первый... Он прекратил есть и почти не опускался ко дну. От старости у него начал растворяться хобот, и когда он стал совсем коротким - с колышущимися у морды лоскутами исчезающей кожи - слон перевернулся животом кверху и всплыл. И темно-вишневые круглые глаза его, печально глядящие на меня сквозь воду столько дней, затянулись наконец мутной пленкой и погасли. Ко закопали слона на южном дворе, где кладбище. Не успел затвердеть озерный ил, которым залили крошечную могилку, как я ощутила в голове странную пустоту, словно что-то из моих мыслей ушло вслед за несчастным животным.
Слон умер от голода - как всасывать пищу, если у тебя нет хобота? Старость ужасна - ты разлагаешься заживо, собственный желудок пожирает тебя изнутри, и ничего, ничего нельзя сделать, только ждать неизбежного, и нет ничего хуже такого ожидания. Разве что такое же, но с осознанием бесполезно прожитой жизни. Счастье, когда спасают от неминуемой смерти, дают прибежище и - пусть на склоне лет - возможность приносить потомство, увидеть правнуков, плодиться вволю - вон, какое большое стадо! - беззаботно резвиться во вкусной воде - а ведь уже много поколений размножаться могли очень немногие, счастье, счастье, но оно обрекает на столь тяжкое угасание, бесконечную боль, бесконечное ожидание страшного конца, счастье должно заканчиваться быстрой смертью, быстрой, быстрой, быстрой...
Совсем недавно я размышляла об этом каждый день, образы словно ворочались в голове, складывались в узоры, выступая из смутных полумыслей, из расплывчатых ощущений. Не все узоры оказывались узнаваемы. Среди них появлялись и исчезали очертания чего-то иного, отличного, не о голоде, счастье, потомстве, вкусе водорослей и воды. Но все это словно поблекло, ушло из моей головы, оставив тусклые тени. Ушло, как только умер мой самый первый слон. Подумав немного, я прибежала на наружную веранду и уселась перед водяным лабиринтом, на то самое место, где провела столько дней, вглядываясь в тоскливые глаза погибающего животного и не зная, как облегчить его муки.
Стадо весело носилось, взрывая песок округлыми толстыми ножками. Песчаные облачка оседали на дно, неторопливо переплетались с обрывками теней и растений, рисуя причудливые картины. В тот раз мне некогда было их рассматривать; я пыталась сообразить, как побыстрее привлечь и направить внимание слонов. Можно было плеснуть им свежей подземной воды, полной светящихся личинок и невидимых глазу существ. Но тогда животные надолго занялись бы исключительно пищей. Можно было засунуть в аквариум руки, вмешаться в беззаботную игру, почесать гладкие слоновьи спинки, потрепать широкие тонкие уши. Но в тот раз мне не нужна была барахтающаяся куча слонов, азартно отталкивающая друг друга от моих пальцев. Я поискала взглядом первую самку, подругу умершего слоника. Нет, когда звери так скачут, их невозможно сразу отличить друг от друга.
Если б мой отец Тим прожил дольше, если б не было Хоакина, я бы уже управляла Усадьбой в то время и могла бы отдавать приказания ко, не используя голос и руки. Возможно, у меня получилось бы поговорить со слонами сразу, потому что я умела бы зацеплять чужое сознание, не направленное в тот момент прямо на меня. А так - звери бегали по дну лабиринта, прижав к головам уши и выставив хоботы вперед. Иногда кто-то из них отталкивался и плавно взмывал, остальные тут же стягивали его за ноги обратно. Какие они забавные, даже глупые... На первый взгляд.
Отчего-то в тот день мне не хотелось делиться своими проблемами с Джейком, Теодором, Марио. Поразмыслив еще немного, я отправилась к туннам. Мой дед Олаф первым заговорил с ними, и мне всегда казалось, что тунны выделяют меня среди других людей. Но возможно, я просто чаще других людей ломала кости, пробуя забраться на дикие деревья, и чуть ли не половину детства провела в гостевом домике туннов в обществе их врачевательницы Лилли.
Я вскарабкалась на один из валунов у ближайшей тунновой тропки, и очень скоро воздух поодаль начал дрожать и сгущаться, окрашиваясь темно-оранжевым.
- Лилли? - спросила я, не дожидаясь четкости очертаний и решив не тратить время на длинные приветствия - Теодора нет рядом, а Лилли уже привыкла к моей невоспитанности. Но из золотистого тумана выступило нечто, отдаленно напоминающее суарга, только с короткими волосами. Да и вместо крыльев у него за спиной щелкали какие-то гребни, а лицо терялось за серым бугристым наростом. Может быть, она впервые принимала такой облик? Но зачем? Лилли нравилась человеческая форма. К тому же, Теодор говорил, что она боится меня напугать, поэтому всегда старается быть похожей на человеческую женщину.
- Алармель. Ирри.
Помню, как я растерялась. Другие тунны еще ни разу не разговаривали со мной и даже не показывались толком, предпочитая присылать Лилли. Иногда я ловила глазами смутные оранжеватые тени, но когда подбегала, там уже никого не было. Я знала, какое значение тунны придают общению с людьми, настраиванию на разговор и прочим глупостям - Хоакин с Теодором мне все уши об этом прожужжали - и вот, надо же, при первой самостоятельной встрече с незнакомым тунном повела себя невежливо. Я набрала побольше воздуха и открыла было рот, чтобы разразиться длинной приветственной речью, которую к тому времени уже опробовала несколько раз целиком - на Лилли, но в голове раздался тихий смех:
- Алармель. Я тебя слышу. Мы принимаем на себя ваши трудности.
Заключительная формальная фраза. Я опустила глаза и старательно повторила последние слова тунна Ирри. Заодно проделав трюк, которому еще в детстве меня научил Теодор: оставила в голове только то, с чем пришла, обратив прочие мысли в быстро крутящуюся сверкающую воронку и мгновенно сжав ее в бесконечно уменьшающуюся точку. Задержавшиеся тени были слишком бледны, чтобы читать их отчетливо. Все же не стоит открываться существу, запросто проникающему в твой разум. Лилли была поражена, когда я продемонстрировала ей свое "безмыслие": тунны считали, что так умеют только суарги. Почему-то Ирри не удивился. Или не счел нужным выказать удивление. Или, может быть, Лилли ему рассказала? Может быть, то, что знает один тунн, становится достоянием других? Наши женщины, например, совершенно не умеют хранить секреты.
Вообще-то, если бы был жив мой отец Тим, я б, конечно, выучилась ловить рыбу и расшивать одежду безделушками, но мне так хотелось поскорее начать управлять Усадьбой, что я рано и слишком часто стала ездить с Хоакином в поля. А там ни то ни другое не нужно: достаточно уметь мастерить необходимые вещи, добывать пропитание и безошибочно отличать смертоносное от безвредного. Однажды я слышала, как наши женщины болтали, что я больше похожа на мужчину и что если б не было Марио, никогда не смогла бы найти себе пары. Я не люблю женщин и уверена: они платят мне тем же. Впрочем, Марио всегда говорит, что они мне просто завидуют - ведь наша Усадьба в разы крупнее других домов Веси, и полей у нас больше всех, и ко размножаются чаще.
Я сразу решила, что Ирри совсем не такой, как Лилли. Наверное, он другого пола, если конечно у туннов вообще это бывает. Разговаривать с Лилли - все равно, что прохаживаться возле лесного муравейника: никогда не знаешь, что заденешь и откуда на тебя выпрыгнут разъяренные воины. Чуть что не по ней - Лилли воет и брызгает во все стороны разъедающей слизью. Ирри слушал молча, мягко трогая что-то в моей голове, отчего я знала, что он понимает каждое слово. Я рассказала ему про слонов, про долгое мучительное страдание самого первого, про то, каким легким и жалким показалось мне тело, когда я несла его на южный двор, и про то, что видела, глядя в тоскливые глаза умирающего животного.
Вернее, я рассказывала ему все это, но договорить не успела. Гребни щелкнули в очередной раз и замерли, серая опухоль на лице выстрелила книзу, вытянувшись в изящный хобот, и я увидела те самые темно-вишневые глаза. Мой слоник!
Но нет, конечно же, нет. Ирри выхватил его из моей памяти, пока я выжидала у тропинки; его и кто знает что еще. Похоже, безмыслие оказалось напрасным.
- Алармель. Не напрасным. - Дальше Ирри оставил слова, и в голове у меня ожили картинки. Эту способность туннов я всегда находила восхитительной. Одно дело, когда в голове звучит твой собственный голос, пусть даже не совсем настоящий, другое - когда, не прибегая к помощи языка, глаз и ушей, видишь кусочек жизни, в которой не принимала и, возможно, никогда не будешь принимать участия. Как часто я жалела, что не умею вот так, запросто, залезать в чужие головы, не могу узнать, что замышляет Хоакин, о чем думает Марио и что кроется за вечным спокойствием Теодора - уверена, напускным. А Фредерика? Не знаю, есть ли у нее голова, но побывать там было бы очень полезно. Я ведь ничего, совсем ничего о ней не помнила. Даже как она выглядит.
Ирри мгновенно отозвался на мою последнюю мысль, и я узнала: он хотел мне понравиться, а потому и соорудил при своем появлении такую загадочную форму. Тунн решил, что нечто среднее между человеком, Джейком, Лилли и моим любимым слоном обязательно вызовет у меня расположение и ни за что не испугает. Я давилась смехом, когда он выстраивал у меня в мозгу пространные иллюстрации своих рассуждений. Хорошо, что я ничего не боюсь. Пожалуй, Марио припустился бы бежать, возникни перед ним покрытый слизью гигант с оглушительно щелкающими гребнями на спине и кучей чего-то, похожего на буйволиный помет, вместо лица. И да, оказывается, не только Лилли путает цвета. Те части кожи, которые Ирри более-менее удались, знакомо отливали всеми оттенками синего.