– Я заказал ее для тебя у аббата из Ярроу, – сказал Невилл, довольный тем, что его подарок пришелся дочери по душе. – Пока ты гостила у Уилфрида и Сэсиль, ее как раз доставили. Так кого нам следует ждать?
Настойчивый вопрос отца вернул Марианну к реальности.
– Один из гостей – Гай Гисборн. Его спутника я не знаю. Я встретила их по дороге домой, и сэр Гай просил о гостеприимстве. Я заметила, что они изрядно устали: лошади едва держались на ногах, да и люди были не в лучшем состоянии.
– Что же, ты поступила правильно – наш замок никогда не отказывал в приюте тем, кто в нем нуждается. Пока у нас есть время до приезда гостей, расскажи, как тебе самой было в гостях? Здоровы ли Уилфрид и Сэсиль? И как их сын?
– Здоровы! – живо отозвалась Марианна. – А маленький Годо – прелестный малыш. Все очень сожалели, что ты не смог приехать на крестины вместе со мной. Я передала им твое приглашение погостить, только они вряд ли соберутся навестить нас раньше лета. Уилфрид на днях отправляется в Лондон и берет с собой Сэсиль.
Из-за ставен послышались трели рожков, и Марианна с сожалением захлопнула книгу.
– А вот и наши гости! Я проверю, готовы ли для них покои, согрета ли вода для ванн и накрыты ли столы к ужину.
– Милорд! Леди Марианна! – в залу вошел мажордом и торжественно объявил: – Благородные рыцари Гай Гисборн и Роджер Лончем испрашивают отдыха и ночлега!
– Роджер Лончем?! – удивленно переспросил Невилл и обернулся к дочери. – Родной брат верховного судьи Англии епископа Илийского? Я не знал, что он в Ноттингемшире. Что ж, большая честь для Фледстана принять столь высокого гостя.
Несмотря на торжественность сказанных отцом слов, Марианна немедленно заметила сомнение в его голосе.
– Ты не рад ему, – утвердительно сказала она и вопросительно посмотрела на отца: не опрометчиво ли она согласилась на приезд встреченных ею рыцарей?
– Ты поступила верно, – ответил сэр Гилберт, правильно истолковав ее взгляд. – Невежливо и неразумно было бы отказать. Но, полагаю, что мало бы нашлось тех, кто обрадовался бы визиту Роджера Лончема. Его брат – весьма достойный человек, но вот сам Роджер Лончем – иное дело. К несчастью, в нем нет иных достоинств, кроме родства с Уильямом Лончемом, которого король Ричард, уходя в крестовый поход, оставил управлять королевством.
– Но Уильям Лончем уже год как в изгнании, – заметила Марианна.
– Да, он не поладил с принцем Джоном, – согласился Невилл. – Зато сэр Роджер остался в числе приближенных принца, и в свете изгнания его брата приверженность сэра Роджера к принцу Джону не делает ему чести. Думаю, что в глубине души он всегда завидовал лорду Уильяму и хотел занять его место. Так вот теперь настал его час. И пусть принц Джон не назначил его канцлером Англии, как король Ричард назначил его брата, но власть Роджера Лончема велика. Но этой власти ему все равно мало, как мало и богатств, которые он получил и от короля Ричарда благодаря стараниям своего брата, и от принца Джона за свое отступничество – от брата и от короля. Так что я не слишком высокого мнения о Роджере Лончеме, но, учитывая его близость к принцу Джону, прекрасно сознаю, что отказать ему в гостеприимстве – все равно что подписать себе приговор. Что ж, будь что будет. Ступай и займись, чем собиралась, а я встречу наших гостей.
Невилл вздохнул, но, увидев тревогу в глазах дочери, улыбнулся ей ласково и успокаивающе. Зная дипломатический дар отца, Марианна тоже успокоилась и, улыбнувшись в ответ, выпорхнула из залы, не забыв прихватить с собой книгу. Пес с гулким лаем помчался следом за ней.
– Ах, сэр Гилберт, с тех пор как леди Марианна вернулась, наш замок ожил, словно сад майским утром! – вздохнул мажордом, проводив молодую госпожу любующимся взглядом. – После того как преставилась леди Рианнон, Фледстан стал похож на гробницу, зато теперь!.. Скучно нам всем станет без леди Марианны, когда вы отдадите ее замуж. Но ее супруг окажется чисто в раю! Если, конечно, он придется нашей леди по сердцу.
Покои, предназначенные для гостей, были готовы: постели застланы благоухающими мятой и ромашкой простынями, в каминах шумно гудело яркое пламя, над высокими деревянными лоханями, выстланными полосами льняного полотна, поднимался душистый пар от горячей воды, в которую щедро добавили лавандового масла. Марианна зашла на кухню и убедилась, что все блюда готовы к подаче на стол. Всегда таявший от ее улыбки, словно масло на солнце, старший повар успел шепнуть Марианне, что он приготовил для нее любимые ею артишоки, а для сыра смешал мед с пряными травами. Вознагражденный ласковым взглядом, повар осмелился лишь поцеловать воздух над промелькнувшей возле его губ рукой Марианны, поскольку сама Марианна устремилась в трапезную. Там она увидела, что скатерти на столах расстелены самые свежие, серебряные кубки и тарелки начищены до блеска, и даже напротив ее кресла в маленькой глиняной вазе топорщатся иглистые ветки с сизыми ягодами можжевельника – как скромный знак любви служанок к своей юной госпоже. Довольная и слугами, и собой, провожаемая приветственными окликами и челяди, и несущих дежурство ратников, Марианна наконец прошла в свои комнаты, чтобы снять дорожный наряд и принять ванну.
На пороге ее встретила леди Клэренс – подруга, воспитывавшаяся вместе с Марианной в монастыре, возглавляющая ее свиту и управляющая ее служанками. Они расцеловались, и Клэренс, несказанно обрадованная возвращению Марианны, отослав служанок, сама помогла ей скинуть одежды, заколоть волосы и забраться в ванну. С наслаждением окунувшись в горячую воду, благоухавшую ароматом лаванды, Марианна закрыла глаза. Клэренс оставила подругу одну, а сама пошла в гардеробную, чтобы выбрать Марианне наряд для выхода к столу.
Горячая вода снимала усталость и проясняла мысли, но никогда не изгоняла печаль, и Марианна тихо вздохнула. Оставленный без ответа вопрос отца настойчиво прозвучал в ее сознании: «Что ты пытаешься найти в лесу?..»
С тех пор как она вернулась из монастыря во Фледстан, многое в ее жизни изменилось. Период затворничества, молитв и обучения закончился, и она окунулась в блестящую вереницу праздников светской жизни, управляла родовыми владениями, занималась врачеванием всех, кто искал ее помощи как целительницы. У нее было много забот и так же много развлечений: охоты, пиры, турниры… Но иной раз – так, как сегодня, – вдруг оживали воспоминания о нагретой солнцем тяжелой листве, медовых и пряных ароматах летнего леса, шелесте высокой травы и о глубоком омуте синих, как грозовое вечернее небо, глаз, в котором едва не утонуло ее сердце.
Он не нашел ее, как обещал, не захотел искать, забыл о ней – кто знает! В душе она была уверена в том, что он не обрадовался, когда узнал, что и она не вполне открыла ему свое имя и вовсе не обмолвилась ни о своем высоком положении, ни о богатстве отца. Она ни минуты не сомневалась, что он недолго пребывал в заблуждении относительно той, которую он принял за простую травницу, если действительно собирался ее увидеть. Ведь для того чтобы прислать ей весть о встрече, он должен был найти путь к ней, а отыскав, мог ли он не узнать, к кому этот путь ведет? Для чего ей была нужна эта недоговоренность? Для того же, для чего и ему: она не хотела, чтобы он отгородился от нее стеной вежливой учтивости и лишил ее своего доверия.
Марианна грустно улыбнулась. Разум давно ей сказал о том, что встречи с ним все равно были бы невозможны, а значит, все закончилось так, как и должно было закончиться. И все же сегодня, когда она увидела припорошенные снегом и луг, и речной склон, ее сердце вновь сдавила печаль, а губы как наяву ощутили пьянящее тепло его губ и родниковую свежесть его дыхания.
Она решительно помотала головой, отгоняя наваждение. Ее нечаянная встреча с лордом вольного Шервуда была не более чем приключением, событием одного из дней, и только! И если уж есть прихоть вспоминать о той встрече, то вспоминать надо именно так. Но вот и сейчас в ее памяти, которая с непонятным упорством не желала жить в ладу с разумом, зазвучал ласковый голос:
– Я не хотел бы потерять тебя, встретив однажды. Ты словно лесной родник! Я целовал бы и целовал тебя, Мэри!..
И под напором воспоминаний и чувств Марианна была вынуждена признаться себе в том, что лорд Шервуда почему-то волновал и продолжает волновать ее воображение. Казалось бы, у нее – единственной дочери знатного и состоятельного лорда – не было недостатка в искателях руки и сердца. За считанные месяцы пребывания под кровом отца она получила не одно предложение о замужестве, и те, кто делал эти предложения, вовсе не были лишены ни достоинств, ни привлекательности. Но каждый раз в ее памяти возникал облик лорда Шервуда, и она отвечала отказом, благо отец разрешил ей самой выбрать себе супруга.
В чем причина? Ведь не в колдовстве же! Да, он красив, безмерно притягателен, но разве эти качества определяют достоинства мужчины? Может быть, причина в его необычной славе объявленного вне закона, но почитаемого всем графством за справедливость и отвагу предводителя вольных стрелков? Марианна, не открывая глаз, покачала головой и едва заметно улыбнулась.
Нет. Просто ни в ком – ни прежде, ни потом – она никогда не встречала такого редкого сплава силы и тепла, угаданного ею в лорде Шервуда.
Далеко не сразу она перестала ждать от него вестей, надеясь, что он хотя бы захочет получить обратно своего жеребца чистых иберийских кровей. Таких лошадей не так-то просто отыскать за пределами Иберийского полуострова. Если бы он так и поступил, то она, по крайней мере, выкинула бы его из головы. Но он все оставил как есть, уязвив ее высокомерной небрежностью. Так, как если бы она, поприветствовав его, ждала ответного любезного слова, а он молча смерил бы ее прохладным бесстрастным взглядом, после чего отвернулся, забыв о ее существовании.
Но, не пожелав увидеться с ней наяву, он иногда приходил в ее сны, и один из снов очень смущал ее. Тогда она была в селении, которое находилось во владениях ее отца, и на это селение напал мор. Она почти уже справилась с поветрием, когда болезнь настигла ее саму. Охваченная жаром, она не знала, где было забытье, а где явь, и ей причудилось, что лорд Шервуда пришел к ее постели, поил целительными отварами и дотрагивался губами до ее лба, проверяя, не умерился ли жар. А еще обнимал ее и целовал так, как не целовал и не обнимал тогда, в августе, наяву. Марианна оправдывала себя только тем, что была больна, и винила сжигавший ее жар в чересчур вольной игре фантазии.
Но сейчас-то она здорова! Рассердившись на себя, Марианна решительно вынула заколку из волос, и водопад светлых локонов обрушился ей на плечи. Она позвала служанку, чтобы та помогла ей в купании: до ужина оставалось совсем мало времени, и одной ей не справиться с гривой длинных густых волос, а их ведь еще надо высушить и заплести, и подобрать украшения к платью. В том, что о выборе платья беспокоиться нет причин, Марианна не сомневалась, полностью доверяя безупречному вкусу Клэренс.
****
После ужина гости и хозяин замка перешли из трапезной в одну из небольших, но уютных зал, где был заранее растоплен камин, возле которого стояли удобные кресла, а на низком столике были предупредительно расставлены кубки, кувшины с винами и широкие блюда с ломтиками сушеных яблок и груш, пирожными с орехами и рассыпчатым печеньем на меду.
Мужчины расположились возле камина и за кубками неспешно разговаривали о политических тонкостях в делах континентальной Европы, о внутренних проблемах английского королевства. Марианна и Клэренс устроились поодаль за высоким столиком для шахматной игры и расставляли фигуры, выточенные из черного обсидиана и слоновой кости. Слуга принес им кубки, наполненные горячим, сдобренным гвоздикой вином, блюдо с миндальным печеньем, и девушки приступили к игре, не слишком вслушиваясь в разговоры мужчин.
Поделившись своим мнением о результатах крестового похода, причинах исчезновения короля Ричарда, территориальных претензиях французского короля Филиппа и постоянно вспыхивающих междоусобицах в английском королевстве, Лончем устал и потерял интерес к беседе, предоставив ее заботам Невилла и Гая Гисборна, которые продолжали обсуждать последние новости двора принца Джона. Сам же Лончем, мелкими глотками отпивая из высокого кубка бордоское вино, обратил все внимание на Марианну. Он разглядывал ее так неторопливо, оценивающе, не пропуская ни одной мелочи, как разглядывал бы породистую лошадь на ярмарке, и наконец покачал головой, оставшись довольным тем, что увидел. Глядя на нее, он пришел к выводу о том, что давно уже не встречал такой привлекательной девушки, а может быть, и вообще встретил впервые.
При дворе принца Джона, где Лончем проводил большую часть времени, не было недостатка в миловидных девицах. Он знал женщин, наделенных яркой, всепобеждающей красотой, чье появление заставляло всех умолкнуть и не сводить с них глаз. В случае с Марианной дело обстояло иначе. Ее красота не так очевидно бросалась в глаза. Если бы она стояла среди других девиц и дам, взгляд бы сначала скользнул мимо нее, но, тут же остановившись, словно споткнувшись, вернулся бы к ней, а вот дальше… Дальше бы показалось, что кроме нее других женщин нет ни поблизости, ни далеко. Каждая черточка ее лица, плавные линии силуэта, сочетание красок сливались в удивительно гармоничном единстве, заставляя бесконечно разглядывать девушку, любоваться, не позволяя оторвать от нее очарованный взгляд. При этом Лончем отдавал себе отчет в том, что облик Марианны не полностью отвечает канонам женской красоты. И в то же время он, не задумываясь, вызвал бы на поединок любого, кто стал бы утверждать подобное.
Ее кожа нежностью могла поспорить с шелком, но при этом не была белоснежной, а отливала неяркой матовой смуглотой. Окажись она при дворе, где дамы и девицы заботливо лелеяли белизну лиц и тел, ей было бы не миновать их пренебрежительных насмешек. Вот только мужчины едва ли услышали бы хоть одно из язвительных слов, потому что ее чуточку смуглая кожа словно светилась изнутри ровным теплым светом драгоценного камня, вызывала непреодолимое желание прикоснуться рукой, дотронуться губами. Светлые волосы, выбивавшиеся из сложно заплетенной косы и своевольно завивавшиеся в золотистые завитки, были великолепны, выше всяких похвал. Но такой цвет волос обещал безмятежную лазурь взгляда, а глаза Марианны хоть и безупречного разреза – большие и удлиненные, в обрамлении длинных темных ресниц, – были светло-серые, точно чистейшее серебро, с очень черными зрачками. Тонкие и четко очерченные брови должны были выгибаться правильными дугами, а они замирали во внезапном изломе и разлетались к вискам крыльями ласточки. К линии точеного носа не мог бы придраться и самый взыскательный ценитель, но что делать с губами? Очертания ее рта и изысканны, и изящны, улыбка сдержанна и ровно настолько открывает матовый блеск жемчужно-белых зубов, насколько позволено самым суровым этикетом. Но при всей этой кажущейся пристойности ее губы наводили на мысли о лепестках роз и жасмина, о меде и мяте и тоже неодолимо манили прикоснуться к ним – губами ли, пальцами, лишь бы коснуться!
Другая девушка – имя ее Лончем не запомнил – была красива именно классической красотой: густые светлые волосы, неяркий румянец на безупречно нежно-белых скулах, безмятежный взор больших голубых глаз, правильный очерк бровей, небольшой и умеренно алый рот, ровный овал лица. Но эта спокойная красота не задела ни взгляда, ни сердца Лончема, который по-прежнему не сводил глаз с Марианны. И, засмотревшись, он не заметил, как Марианна бросила на отца мгновенный и очень выразительный взгляд.
– Милорд Роджер! – в голосе Невилла угадывалось сдержанное неудовольствие. – Вы смущаете мою дочь таким пристальным взглядом!
Лончем очнулся и посмотрел на сэра Гилберта с высокомерным недоумением. Он был осведомлен о том, что барон Невилл, а значит и его дочь, принадлежали хотя и к знатному, но все же саксонскому роду. Это обстоятельство в глазах Лончема служило вполне достаточным основанием для того, чтобы не считать Невилла себе ровней. Проявленная же некоторая бесцеремонность была, конечно, недопустима в отношении благородной девицы норманнских кровей, но для чести саксонской девушки Лончем не находил в своих манерах никакого урона. Поэтому его изрядно удивило неодобрение во взгляде Гисборна, которым тот, казалось, предостерегал Лончема от необдуманных слов и поступков, обещая не оставить их без последствий. И если возмущение отца Марианны Лончем воспринял с долей пренебрежения, то не принять в расчет Гая Гисборна он не мог себе позволить.