Я опустился на кровать, чтобы обуться. Собаки радовались, что я успокоился, и прыгали вокруг. Неестественное оживление часто охватывает собак после того, как их хозяин перестает плакать.
Я прошелся по комнате, снял с гвоздя свою куртку с капюшоном. Мимоходом бросил взгляд на фотографию «Дома П.», взял сумку. Всё было на месте: фотоаппарат, камера и прочее. Я приготовился покинуть убежище.
И вдруг, повернувшись к стене с чемоданами, я заметил кое-что, чего раньше не видел. Один из чемоданов был открыт. Как я мог не заметить этого утром?
Я подошел ближе.
Внутри лежали маленькие аккуратные свертки из белой бумаги.
Я собирался закрыть чемодан, но одна из собак внезапно зарычала. Две другие приняли угрожающие позы. Я сделал еще шаг и остановился.
Потом осторожно вывел собак на улицу.
– Будьте здесь. Стерегите дом.
Я закрыл дверь. Я слышал, как они скребутся.
Я снова оказался в одиночестве.
Глянул в окно… Собаки предупредят о возвращении хозяина. Мне нечего бояться.
Чемодан был плотно набит белыми пакетами разной формы, большими и маленькими. Почти половину занимал прямоугольный сверток. Вероятно, таких свертков и таких пакетов в комнате были тысячи, если каждый закрытый чемодан таил в себе те же сокровища.
У меня руки чесались посмотреть, что внутри.
Как было устоять?
Я решился и, словно пытаясь уменьшить свою вину, открыл самый маленький пакетик. В белую шелковистую бумагу с рисунком были завернуты какие-то предметы. Я боялся смять или запачкать изысканную бумагу.
Первым предметом оказался маленький наперсток в красной коробочке. Я покрутил наперсток в одной руке, держа коробочку в другой. В Париже, на улице Моцарта, я порой играл с бабушкиными наперстками, лежавшими в ее шкатулке для рукоделия. Но такого красивого и миниатюрного не видел никогда. Я поднес его к глазам. Он был сделан из позолоченного металла. На наперстке выгнулась, подобно волнистому волосу, выгравированная спираль. Она наматывала круги вокруг моего мизинца.
Я развернул второй пакет. Там лежал шарик из оранжевого стекла размером с большой человеческий глаз. Я почему-то подумал, что так должно выглядеть закатное солнце во время урагана. В середине шарика, оправленного серебром, застыла косточка от яблока. Наверное, это было украшение.
Потом я открыл пакет, где лежал кулон: маленький череп из слоновой кости, с темными дырами вместо глаз.
В следующем свертке под несколькими слоями бумаги я обнаружил крошечную ночную рубашку, расшитую жемчугом, белым и блестящим, словно рыбьи икринки.
Мое сердце колотилось. Предметы лежали передо мной на белой бумаге. У меня не оставалось сомнений. Всё теперь сходилось: уединенный дом, собаки, черные шторы на окнах. Я был в логове грабителя. Хозяин обчищал музеи или замки и хранил здесь свое добро.
Подстегиваемый чувством опасности, я принялся распаковывать прямоугольный сверток из правой части чемодана. Я заметил, что все сокровища прятались под шелковистой упаковочной бумагой с выведенными на ней словами «Сладости, Дом Перла». За этой обманчивой оберткой скрывались сокровища грабителя, словно огромные изумруды, завернутые в фантики из-под конфет.
Однако пятый предмет выбивался из коллекции и несколько портил мою теорию. Это был кусочек сплетенных ивовых веточек, словно оторванный от какой-то мебели. Я не понимал, какую они могли иметь ценность. Разве что их оторвали от ларца Клеопатры или сундука Наполеона.
Тогда я и вообразить не мог, что именно эти веточки, когда-то бывшие колыбелью, представляли наибольшую ценность. Каждую весну они покрывались почками, притягивая птиц, и хозяин дома плакал, когда брал их в руки.
Я положил все предметы на место и аккуратно закрыл чемодан. Пора было уходить.
Надев рюкзак, я толкнул дверь. Собаки облизали мои руки и посмотрели вслед так, словно не верили, что я ухожу.
И они были правы.
Войдя в реку, я услышал тот же шум, что раньше, при ловле раков. Биение сердца, крыла, шлепанье влажной юбки. Я зажмурился, пытаясь сопротивляться неприятному чувству, которое накатывало вновь и вновь. Я вспомнил о голубом перышке, оставленном под колпаком стакана.
Я вошел в дом, радуясь, что есть повод вернуться. Комната встретила меня запахом горящих шишек и отблесками огня на медной отделке чемоданов. Ради такого зрелища хотелось остаться.
Я шагнул к столу, поднял стакан.
Перышко исчезло.
6. Маленькие привидения
На следующий день он обнаружил меня, полностью одетого, спящим поперек кровати. Я не смел шелохнуться.
Видимо, на рассвете от усталости я все-таки отключился.
Я прислушивался к его шагам. Догадывался ли он о том, что я делал ночью? Хозяин пытался разжечь огонь. Когда чайник засвистел, я осторожно повернул голову. Он не смотрел на меня. У двери стоял новый чемодан.
Я собирался удрать до его возвращения, но сон испортил мои планы. Я оглядел комнату. Другие чемоданы стояли на своих местах, а фотоаппарат волшебным образом оказался в сумке у кровати.
Я не мог вспомнить, как закончилась ночь.
Накануне исчезновение перышка сбило меня с толку.
Сперва я целый час лежал на кровати и думал.
Затем достал фотоаппарат, словно какое-то оружие.
Я слишком хорошо знал, что произойдет. Если девушки и перья исчезают, не оставив следа, всё остальное тоже испарится, как только я перейду реку. Дом, его хозяин, грушевые деревья, прислонившиеся к стенам, чемоданы, их содержимое, раки, черные собаки. Всё могло пропасть. Я был окружен маленькими привидениями, которые скрежетали своими клешнями и шуршали юбками у воды, чтобы меня позлить.
Так что я переступил черту дозволенного и провел вторую половину дня, фотографируя дом и его сокровища.
Вот уже целый год я использовал фотоаппарат как безжалостное оружие, которое позволяло прогонять призраков, прикалывая их к стенам. Я открыл для себя лабораторию отца, залитую красным светом, где в прозрачных ванночках на фотографиях проявлялись все краски мира. Я просиживал там часами.
Эта внезапная страсть и завела меня в глушь. Родители разрешили записаться на курсы во время каникул.
Объявление на дверях булочной гласило:
Окунитесь в мир фотографии.
Одна неделя осени,
и вы откроете для себя фотографию.
Под надписью почему-то была нарисована курица, сидящая на фотоаппарате.
Каждый вечер, лежа в кровати, я крутил в руках кусочек бумаги размером с билет на метро. Мне казалось, курица смотрит с вызовом.
В первый день каникул меня проводили на вокзал Монпарнас, дали сэндвич с ветчиной и массу советов. Я ехал на трех дребезжащих поездах, один медленнее другого, и наконец прибыл, наверное, на самый крошечный вокзал в Европе.
Я сошел с поезда и услышал, как одновременно на перрон сбросили две почтовые сумки. Меня встретил мужчина с кепкой подмышкой. Он напоминал начальника вокзала, но на самом деле был сотрудником почты.
Глазами я искал на платформе кого-нибудь еще, и тут он окликнул меня по имени:
– Да, это я.
– Я вас ждал.
Я погрузил велосипед в его желтую машину, сел на переднее сиденье. По дороге сотрудник почты объяснил мне, что берет транспорт на себя, потому что у Рашель нет машины.
– Это мило, – сказал я, чтобы что-то сказать.
Ведь я не знал, кто такая Рашель.
Машина ехала, и в окно я видел болота, покрытые ряской, каналы и маленькие мосты. Погода была серая.
– Зато она дает мне яйца, – произнес он.
Машина въехала в рыжеватый лес.
– Яйца? – переспросил я.
Он не ответил. Я подумал о курице с объявления. Он остановил машину рядом с фермой.
– Вот, это здесь.
В тот момент я всё еще думал о яйцах и не мог понять, что к чему.
– До воскресенья, – сказал он.
Я вытащил велосипед из-под почтовых сумок.
Ферма напоминала большой курятник на опушке леса. Толкая велосипед, я вошел во двор. Я лавировал между вереницами цыплят. Хозяйку фермы звали Рашель. Казалось, она удивилась моему приезду.
Я быстро смекнул, что, кроме меня, на курсы больше никто не записался и что если Рашель когда-то и фотографировала, то это было очень давно. В доме не наблюдалось ни фотоаппаратов, ни лаборатории.
Рашель подала мне омлет. Затем показала ярусные кровати в сером деревянном доме.
– До завтра.
Посреди ночи я включил карманный фонарик, чтобы перечитать объявление.
Окунитесь в мир фотографии.
На другой стороне двора Рашель слушала музыку. Я снова уснул.
– Первые три дня ты будешь придумывать тему.
– Тему?
Снаружи было серым-серо, почти темно. Рашель наливала мне молоко и склоняла голову, чтобы не промахнуться. Она носила очки с толстыми, как кубики льда, стеклами.
– Гуляй, смотри вокруг, придумывай тему, понятно?
– Понятно.
И в течение трех дней я следовал ее указаниям. Утром я брал яйца, сваренные вкрутую, и уезжал куда-нибудь на велосипеде. Вечером возвращался и вместе с Рашель ел омлет при свете мигающей неоновой лапы.
А потом однажды утром появилась девушка на лодке, и поиски темы закончились.
Я придумал тему. Моя тема толкала лодку с помощью длинного шеста. Моя тема с голыми ногами стояла на цыпочках и срезала ивовые ветви, собирая их в охапки.
На третий день после обеда моя тема исчезла.
На обочине я отыскал телефонную будку, позвонил Рашель и глухим голосом сказал, что моя бабушка заболела, поэтому я должен вернуться домой. Кажется, Рашель обрадовали мои дурные новости.
– Ты доберешься до вокзала? Вызвать сотрудника почты?
Я сдерживал рыдания, затыкая рот рукой.
– Поеду на велосипеде.
– Что?
– У меня ведь есть велосипед.
Велосипед, кстати, лежал в канаве. Она повесила трубку. Я вернулся в лес, гонимый тоской.
Теперь я лежал на постели, пытаясь забыться.
– Я видел снаружи раков, – вдруг сказал хозяин.
Неужели он ничего не заподозрил? Он говорил так, словно и не уезжал.
– Да, я поймал их вчера, – сказал я, потягиваясь. – Куда вы ездили?
– Недалеко. Далеко я больше не езжу.
Он вручил мне чашку горячего питья, пахнувшего ванилью. Я приподнялся на подушках. Протянул руку.
– Осторожнее, горячо, – предупредил он.
– Нормально.
Я готов был обжечься, лишь бы он не увидел, что моя ладонь испещрена вчерашними записями.
В глубине каждого пакета, в чемоданах, имелась карточка с трехзначным или четырехзначным номером. Я выписал несколько номеров, чтобы позже выяснить, что из себя представляет странная коллекция.
Хозяин отошел.
На окне лежали груды тетрадей. Их-то мне и не хватало для моего расследования.
Всё, что я нашел в чемоданах, привело меня одновременно в восхищение и в замешательство. Я не знал, кто хозяин дома – бандит с большой дороги, старьевщик, сумасшедший или поэт. Ключ к разгадке, несомненно, таился в тетрадях. Но вчера я не успел до них добраться.
– Я хотел тебе сказать… – проговорил он негромко. – В поезде я кое о чем подумал.
Значит, он ездил на поезде.
Увидев новый чемодан, я решил, что стоит поискать в газетах информацию о недавних ограблениях, совершенных в этом регионе. Но за двадцать четыре часа на поезде можно даже пересечь границу. Он мог украсть бриллианты с королевской короны в Лондоне, в Брюсселе или Мадриде. К чему заниматься расследованием? Может, он вообще привез ржавый гвоздь в бархатном мешочке.
– Я кое о чем подумал…
Дремавшие собаки приподнимали веки от каждого слова. Наверное, им редко доводилось слышать его голос.
– Я должен с тобой поговорить…
– Хорошо.
– Ты уйдешь. Прямо сейчас.
– Почему?
– Я знаю, что ты переживаешь. Я про девушку. Я тебе говорил, что знаю, верно?
– Да.
– Ты должен уйти, уехать, чтобы оставить ее позади.
– Кого?
Я вдруг заметил акцент хозяина и его странную манеру строить предложения. Он хотел сказать что-то еще, но слова застряли у него в горле.
Он медленно произнес:
– Ее, грусть.
Я понял, о чем речь, еще до того, как он продолжил.
– Она может наполнить твою жизнь до краев и не оставить тебя в покое до самой смерти.
Я слушал.
– Но если есть возможность оставить грусть позади, в траве, надо это сделать. Надо оставить грусть в траве. Мягко объяснить ей, что ждешь от жизни чего-то другого.
Я представлял себе животное, притаившееся в траве на лугу, и себя, бегущего вперед.
– А вы? Что вы с ней сделали?
Он подошел ближе и улыбнулся. Опустил глаза.
– С кем?
– С грустью.
– Я не лучший пример.
– Я тоже.
– Но ты…
Он вдруг осекся и сказал:
– Лишь грусть может помочь мне возвратиться домой.
– Домой?
А затем он произнес слова, которые до сих пор, двадцать пять лет спустя, звучат у меня в ушах:
– Я должен оставить свою грусть в живых.
Собаки поднялись с пола и стали ластиться к хозяину.
– Где ваш дом?
– Собирайся. Я буду ждать на понтонном мосту.
Он вышел из комнаты вместе со своей сворой.
Я выглянул в окно и, увидев, что хозяин направляется к лодке, стремительно схватил одну из тетрадей.
Открыл на первой странице.
Черными чернилами там были выведены слова:
ДЖОШУА ПЕРЛ, ТЕТРАДЬ СЕДЬМАЯ
И ниже:
С 345 ДО 487
Я быстро глянул на цифры на своей ладони. Одна соответствовала той, что в тетради.
Я сел у окна, чтобы контролировать ситуацию. Хозяин был на понтонном мосту. Я выхватил из сумки фотоаппарат и сфотографировал первую страницу, надеясь, что утреннего света будет достаточно. У меня заканчивалась пленка. С помощью маленькой рукоятки я перемотал ее.
Снаружи Перл наблюдал, как плавают в воде его собаки.
Я вынул из сумки новую пленку. Спустя несколько секунд фотоаппарат был готов.
Я лихорадочно перелистывал страницы, водя пальцем по номерам, отпечатанным на левом поле.
410, 430, 460…
461.
Я поднял голову. Одна из собак вышла на берег с водяной курочкой в зубах. Понтонный мост был пуст. Господи.
Я положил открытую тетрадь, не успев ничего прочесть, сделал шаг назад, глядя в камеру. Когда дымка рассеялась и картинка стала четкой, я нажал на кнопку.
На мое плечо опустилась рука.
Что случилось дальше, я не помню.
Помню только, как проснулся в сумерках у дороги. Велосипед лежал в высокой траве рядом со мной.
7. Потерпевший кораблекрушение
Мармеладки сложно заворачивать в фантики.
Они эластичные и немного скользкие, несмотря на сахар. Поэтому Жака Перла не покидало ощущение, что он целыми днями упаковывает в папиросную бумагу вареную лапшу.
Клиентка, открыв рот, смотрела, как он управляется с конфетами. На ней были шляпка с бантиком, пальто с бантиком и туфли с большими бантами. Шелковый платок, завязанный петелькой, висел на ручке сумки.
В общем, сама клиентка была упакована хоть куда.
Это происходило в 1936 году. Два дня непрерывно шел дождь, а накануне ночью приключилась гроза, каких в Париже не случалось уже лет двадцать – хуже бомбардировок Первой мировой.
Перл завернул в гофрированный картон квадратные мармеладки, уже упакованные в папиросную бумагу, и взвесил фунт.
Мельком он бросил взгляд – сквозь витрину – на улицу.
Мальчик до сих пор стоял на мостовой под дождем.
Перл стал закручивать фантики, превращая их в банты.
– А с чем вон те черные?
– С ежевикой, мадам.
– Тогда поменяйте мне, пожалуйста, одну белую на черную.
Перл с улыбкой кивнул. Клиент – это король. Неслучайно на вывеске семейной лавки была изображена корона, отделанная жемчугом.