– Видал? – ошеломлённо спросил торговец. – Действует!
– Да-а-а… – с изумлением протянул Робин. – Удивительно.
Какое там удивительно! Это было исключительно, обалденно хорошо! Для графа Айтера зажигался яркий свет в конце тоннеля – при условии, естественно, что драгоценная клеточка так же успешно сработает и на уменьшение. Робин представил, какую рожу скорчит старая плесень, когда он, небрежно помахивая клеткой с заключённым в ней василиском, потребует выполнения ответной части договора, и даже легонько застонал от наслаждения. Свобода! Долгожданная свобода – и в тот момент, когда Робин уже был готов поставить на себе крест!
– Ладно, – сказал он Беке. – Я, пожалуй, беру твою игрушку. Но с одним условием: ты ничего не получишь, пока я не покину Худ и пока эта чёртова скотина не уплывёт отсюда вместе со мной… То есть вместе с нами, – поправился он.
Решено было, не теряя времени, найти объект и произвести эксперимент по задержанию и объёмной трансформации последнего – так замысловато выразился Бека, и Робин вновь подивился тому, как ловко подвешен язык у безродного бродяги. Теперь, когда вспыхнула надежда вырваться из ловушки обета, Бека казался Робину вполне достойным и порядочным негоциантом. Он даже снизошёл до того, что легонько потрепал того по плечу и сократил «рыцаря» до простого «милорда».
Звено пятое
Робин стоял на причале, подставив лицо освежающему вечернему ветерку. Начинался отлив, небо было полно зажигающихся звёзд, и тоненький серпик Луны лодочкой плыл над горизонтом, как бы указывая графу путь к родному дому. Яхта «Худ» тихонько покачивалась на спокойной чёрной воде, а на ней, с ненужной суетой, толкая и браня друг друга, готовилась к отплытию бестолковая команда, понукаемая противоречивыми командами лопоухого капитана Шпокара Худа. Больше всех шумел и суетился сам нескладный ушастый капитан. Он придирчиво следил, чтобы на борт было погружено положенное количество продовольствия и воды (словно собирался плыть, по меньшей мере, за море к карликам), чтобы канаты были тщательно свёрнуты и разложены красивыми кольцами (буквально через минуту следовала команда подтянуть или ослабить этот самый канат) – и постоянно строил команду и пересчитывал численный состав (последнее действие в своём идиотизме было вне понимания Робина).
Робин бросил взгляд на стоявшего рядом Беку и ухмыльнулся. В памяти всплыл вчерашний день…
После многообещающего опыта с мухой графом овладело радостное возбуждение. Он желал одного – тут же уменьшить василиска до размеров клопа и с наслаждением раздавить пальцем. Так, чтоб только мокрое пятно! К сожалению, это не решало проблемы: большая ли, маленькая ли, а проклятая тварь оставалась бессмертной, и никакое размазывание пальцем не могло помешать ей снова ожить.
Робин резво вскочил со скамьи:
– Пошли!
Бека, однако, не вскочил и даже не спросил – куда, мол, пошли. Наоборот, он только ещё больше сжался, вздохнул и отвёл глаза. Робина словно окатили холодной водой. Ёкнуло сердце: у плута явно была припасена для него какая-то неприятность.
Так и оказалось.
Выяснилось, что произнесённое им только что заклятие было единственным, которое Бека с грехом пополам как-то помнил, а всем остальным колдун научить его не удосужился. Вместо этого он вручил Беке засаленный свиток пергамента, на котором, по словам мага-алкоголика, была записана полная и исчерпывающая инструкция по эксплуатации. А читать Бека не умел.
– И только-то? – облегчённо засмеялся Робин, помянув про себя добрым словом зануду Бердрехта. – Давай сюда свой свиток. Разберёмся как-нибудь.
Свиток находился на втором этаже, в комнате, которую Бека снимал здесь же, в этом самом трактире. И в которую они, не теряя времени, поднялись по скрипучей узкой лестнице.
К неудовольствию графа, выяснилось, что текст написан древними рунами, которые Робин понимал через одну. Поэтому они с Бекой потратили немало времени, чтобы разобраться, как произносится то или иное слово. Счастье ещё, что у пройдохи была замечательная память, и довольно часто он, мысленно оживляя в уме бормотание пьяного колдуна, подсказывал Робину, как именно звучит нужная фонема или в каком месте должно быть ударение.
Методом проб и ошибок они выяснили, что клетка прежде всего должна быть доведена до размеров, соответствующих помещаемому в нее экземпляру, и только затем, после помещения оного внутрь, можно было применять непосредственно заклинание изменения размера. И, самое главное – была обнаружена крайне важная формула, запирающая и отпирающая дверцу. Гарантировалось, что после произнесения ключевого набора звуков (словами это сочетание не рискнул назвать даже Бека), из клетки не смог бы вырваться даже дракон в самом расцвете его физической мощи.
Не обошлось без непредвиденных случайностей. При очередной попытке увеличения Робин чуть-чуть ошибся в интонации, и клетка, раздувшись почти до размеров комнаты, едва не размазала их по стенам. При уменьшении же, наоборот, они чуть не потеряли свой магический инструмент – да что там, и потеряли ведь: клетка стала настолько мала, что исчезла, и они потратили полчаса, исследуя стол, на котором она перед этим стояла, выковыривая из щелей мельчайший мусор и тщательно его рассматривая. И только после приступа отчаяния до них дошло, что достаточно просто произвести операцию увеличения. Клетка, натурально, тут же появилась как миленькая, но не на столе, а под ним: или снесло сквозняком, или они случайно смахнули сами.
Как бы там ни было, спустя два часа и Робин, и Бека уже уверенно манипулировали заклинаниями – причём Бека, благодаря удивительной памяти, обходился без колдунской шпаргалки. А любознательный Робин даже провёл контрольный эксперимент на человеке – несмотря на явно выраженное нежелание этого самого человека.
Кроме того, в качестве какого-то побочного эффекта в трактире развелись необыкновенно крупные и кусучие блохи – но это, по большому счёту, никого уже не интересовало.
Экипированные соответствующим образом, рыцарь Айтер и почтенный предприниматель Бека Арафейский отправились на поимку василиска. По подсчётам Робина, тот как раз в это время должен был воскресать.
В прошлый раз граф завалил животное на поросшем корявыми кустами тальника лугу перед самыми городскими воротами, поэтому идти было недалеко. Из чистого суеверия он на всякий случай захватил с собой Истребитель, хотя и был уверен, что на этот раз меч ему не понадобится. Бека бережно нёс драгоценную клетку, которая в данный момент была впору для петуха или, скажем, фазана. Замыкала шествие трактирная служанка, тащившая большую плетёную корзину с бутылками и снедью – отметить пленение пернатого гада хорошим пикником.
Василиск, и в самом деле, только что ожил и сидел, тупо глядя перед собой и мотая новенькой головой. Старая валялась под кустом, облепленная жуками-трупоедами, и уже начинала немного пованивать. Однако эта вонь не шла ни в какое сравнение с другой: василиск только что опорожнил кишечник. По-видимому, это было у него непременным атрибутом оживления.
Бека, не теряя времени, установил клетку напротив животного и довёл её до нужного размера.
– Прошу! – сказал он, открывая дверцу и отвешивая лёгкий поклон. Робин с некоторым сомнением посмотрел на ажурное переплетение тонких жёрдочек и перекладин, но успокоил себя, решив, что уж хилый-то василиск не идёт ни в какое сравнение с упоминавшимся в свитке драконом. Хотя дракона он, конечно, никогда и в глаза не видал, но был уверен, что дракон непременно должен по силовым параметрам превосходить любого василиска.
Неожиданно возникло непредвиденное осложнение. Василиск явно игнорировал и клетку, и Робина, и Беку. Легкий интерес вызвала у него лишь служанка, но зверь, видимо, ещё до конца не очухался. Он отвернулся, почесал задней ногой за ухом, натужился и громко выпустил газы.
Робин, которого такой исход совершенно не устраивал, попытался загнать его в дверцу силой оружия, но добился только того, что василиск, отскочив на пару шагов, тяжело опустился на землю. Его ещё плохо держали ноги. Граф в замешательстве остановился.
Выручил Бека.
Выхватив у служанки корзинку, он решительно скомандовал:
– Раздевайся! Снимай с себя всё и становись за клеткой!
– Что?! – возмутилась та. – Мы так не договаривались! Я девушка приличная. Мне за это не заплатили.
– Я заплачу! – закричал Робин. – Делай, что говорят! Быстро!
Он вытащил золотой и показал девице. Для простого люда такая сумма была сказочно велика. Глаза служанки вспыхнули, и она требовательно протянула ладонь. Граф бросил ей монету, та ловко поймала её и сунула за щеку.
Юбки, кофточки и подвязки полетели в сторону. Служанка, в чём мать родила, принялась вертеть задом, трясти грудями и всячески приманивать явно заинтересовавшегося таким спектаклем блудливого зверя. Робин вполне понимал его состояние: девица и в самом деле была хороша и лицом, и фигурой. Он мельком отметил, что Бека тоже вытаращился на неё и пожирает глазами почище любого василиска. Последний, трепеща ноздрями, уже шаг за шагом двигался к ней, всё более обретая уверенность. Робин повернул клетку, подставляя дверь, и когда животное переступило порог, тут же захлопнул её и пробормотал затверженную наизусть абракадабру замыкания и уменьшения.
Сработало! Сработало! Ничего не понимающий василиск, размером с новорожденного котёнка, сперва бросался грудью на прутья, отчаянно тряс клетку, а затем, смирившись, сел на пол и стал тереть лапками глаза, размазывая по морде слёзы грязными кулачками. Робин, в полном восторге от увенчавшейся триумфом затеи, схватил в охапку ошеломлённую девицу и влепил ей прямо в губы смачный поцелуй. Та, сперва отшатнувшись, затем с явным удовольствием прижалась к графу и обвила его руками. Уж какие там мысли бродили у неё в шальной голове, неизвестно, но течение их нарушил Бека, недвусмысленно кашлянув за спиной.
Робин, неохотно отстранившись, сказал:
– Бека, спрячь клетку. Если с ней что случится – убью на месте! А ты – стели скатерть, доставай вино и всё остальное. Будем праздновать! И это… можешь не одеваться.
Звено шестое
Проснулся Робин от гулкого грохота – приснилось, что его запихнули в огромный медный котёл из-под оракула и затем шарахнули по этому котлу здоровенной кувалдой. В ушах звенело. Не успел он открыть глаза, как бабахнуло ещё раз – так же, но громче.
Стояла тьма. Исчезла луна, исчезли звёзды, вообще всё исчезло. Мрак был непроглядный, рассерженным ужом шипел ветер, срывая брызги с невидимых волн. По палубе бегали люди, если на слух – много больше, чем находилось на борту.
Кто-то наступил Робину на живот, и он проснулся окончательно. Выругавшись, он вскочил на ноги – и тут грянуло опять. Оказалось, этот грохот сопровождался фиолетово-зелёным свечением – именно свечением, а не вспышкой, как от молнии. Свечение это медленно нарастало и так же медленно угасало. Освещалось всё вокруг до самого горизонта, подсвечивались и тучи, низко висящие над яхтой. Пока светило, Робин одним взглядом охватил палубу и всё, что на ней сейчас происходило: матросы, толкаясь, как стадо василисков, бестолково метались туда-сюда. В таком освещении они больше всего напоминали хорошо оживших мертвецов. Беки нигде не было видно, хотя голос его был слышен непрестанно. Бравый капитан, он же законный наследник Худа, Шпокар Худ, стоял на коленях у мачты и добросовестно молился.
Опять навалилась тьма. И ведь вот что удивительно: хотя ветер выл, как сотня голодных карликов, до графа долетали только редкие брызги, а сама яхта лишь тихонько покачивалась, хотя океан вокруг бурлил, словно желудок, жаждущий похмелья.
Робин окончательно пришёл в себя и понял, что ничего страшного – если не считать угольно-чёрной тьмы кругом – не происходит. Он тут же прокричал это соображение в темноту, надеясь хоть немного унять глупую команду. Это не очень-то помогло, матросы всё так же топотали, а Шпокар Худ всё так же горячо и громко молился. С порывом ветра до Робина долетело: «…двадцать два барана и четыре петуха… нет, даже двадцать три…». Граф досадливо сплюнул, и тут же из темноты раздался голос:
– Ты, смертный, смотри, куда плюёшь! Расплевался тут, понимаешь!
Голос был совершенно незнакомый, и Робин озадаченно спросил:
– Это ты, Бека?
Опять стало светло, но на этот раз свет был бледно-розовый, и светилось само море. Шпокар поднялся с колен и с облегчением произнёс:
– Бендик!
Граф проследил за его взглядом. Из воды, совсем рядом с бортом судна, по пояс торчала какая-то фигура. Лицо фигуры брюзгливо скривилось, и она спросила:
– А что это вы тут делаете?
Шпокар почему-то посмотрел на Робина, кивнул и убеждённо повторил:
– Бендик.
После этого он опять аккуратно опустился на колени. Стоял он теперь спиной к графу, сквозь его уши, похожие на ручки жбана, пробивался розовый свет и казалось, они пылают от стыда.
Шпокар и Бендик стали разговаривать. К удивлению Робина, уже сообразившего, что этот Бендик, конечно же, мужик непростой, их беседа больше походила на торг:
– …а к обещанным баранам… – начинал Шпокар.
– И петухам! – перебивал Бендик.
– И петухам, – покорно соглашался капитан. – Так вот, к баранам и петухам добавляю двух бычков-трёхлеток…
– Бычки – это хорошо, – опять перебивал Бендик, – а то рыба, понимаешь ли, уже впоперёк горла, не лезет, проклятущая. А от икры, поверишь, чесаться стал!
– Ну, я так думаю, этого хватит?
– Добавить бы надо, маловато за такое дело, а?
– Хватит-хватит, не такое уж и дело.
Бендик ещё немного поломался, затем махнул рукой: а, грабь, мол! – и, негромко булькнув, исчез. Тут же погас и свет, всё стало, как и было: кромешная тьма опять окутала всё кругом.
– Интересно, что это капитан наш выторговал? – раздался голос прямо над ухом Робина. Граф вздрогнул от неожиданности, но оказалось, что это был всего лишь Бека.
Сверкнула молния, на этот раз настоящая, без фокусов, за ней ещё одна, и ещё. Грохот, последовавший за этим, был ужасен – Робину показалось, что его вбило в палубу по колени.
– Бендик! – заорал Шпокар. – Бе-е-ендик!!! Ты давай делай что-нибудь! А то хрен баранов получишь!..
Молния, вспыхнувшая как бы в ответ на этот крик, была огромна. Это была царь-молния. Начавшись где-то в невообразимой высоте за тучами, она вилась и ветвилась, оплетая небо над яхтой причудливым мерцающим куполом. Робин сжался и заткнул уши – гром после такой молнии должен был быть ужасен. Но никакого грома не последовало. Не успела молния угаснуть, как в тучах возникла почти идеально круглая дыра, а из этой дырищи – колесница, запряжённая квадригой. Лошади сверкали, как выдраенная к смотру кираса легионера-первогодка, колесница тоже так и брызгала жидким огнём. Понятно, что высокий худой старик, колом торчащий на колеснице, был богом не из последних. Хотя одет он был, на взгляд Робина, несколько экстравагантно: куцый бордовый жилетик на голое тело и короткие плисовые штанишки – можно было свободно обозревать кривые подагрические ноги со вздутыми венами.
Вообще-то отношения с богами у графа были двойственные: с одной стороны, не верить в них было невозможно – слишком уж часто они любили являть свою божественную сущность. А то и сами являлись в физическом, так сказать, теле. А с другой стороны, обилие богов сводило на нет тот благоговейный трепет, который каждый из них тщился внушить. Слишком много их было, поклоняться им всем оказывалось просто немыслимо, поэтому обычно человек выбирал себе одного, реже – двух-трёх богов по сословному, профессиональному или ещё какому-либо признаку. Так Робин, например, предпочёл для себя сурового Паха – покровителя солдат, забойщиков крупного рогатого скота и – между прочим – насильников по женской части.
Дед на колеснице был не Пах, поэтому Робин, равнодушно обозрев его от неопрятной седой головы до худых жёлтых икр, потерял к нему всякий интерес. Зато Шпокар, которому, видать, не впервой было говорить с богами, приосанился и довольно вызывающе спросил: