– Да брось, Джори, не будь наивным, для семейной жизни это совсем не главное! Возможно, мы продолжим встречаться позже. Старый муж – не поводок, – и она довольно захихикала.
Странно. В своей семье я наблюдал иное. Родители, чей семейный стаж составлял более тридцати лет, по-прежнему смотрели друг на друга с обожанием. И я был уверен, что так и должно быть.
– Впрочем, – добавила она, – если бы у тебя нашлись приличные капиталы, твою кандидатуру можно было бы рассмотреть, так как с деньгами любое положение покупается.
Еще лучше! Мама вышла замуж, когда отец был беден, и ни разу не пожалела о своем решении. Конечно, Гаэтан пошел на многое, чтобы добиться материального благополучия для семьи, но, уверен, если бы у него ничего не получилось, мама никогда бы не упрекала его. А меня, значит, как вариант рассматривать станут только в финансовом плане?
Уязвленное таким резким отказом самолюбие требовало немедленных действий. Я знал, что доказать наследный титул мне не составит труда, ведь все документы хранились у отца. Более того, он мечтал, что, когда я выучусь и начну строить карьеру, моя фамилия вновь станет звучать как Д’Ансело. Но неужели только это способно растопить сердце высокомерной блондинки? Гложимый раздражением и обидой, я твердо решил, что так это не оставлю.
Благо, учеба закончилась. Родители, сияющие от гордости за успехи сына, с большой радостью поздравляли с получением диплома бакалавра и медалью Сорбонны, врученной как одному из лучших выпускников. Больше не было отговорки, чтобы не допускать меня ко всем делам, моей необходимостью все силы отдавать образованию. И тогда я настойчиво попросил разрешения работать с отцом на постоянной основе, потому что мне нужны деньги. Экзамены за магистратуру я вообще собирался сдать экстерном.
Но Гаэтан категорически отказал. Он заявил, что готов помогать сколько необходимо, но я должен очно получить диплом магистра, а потом заниматься только честной практикой, а не идти по его пути. Это привело к тому, что мы первый раз в жизни серьезно поссорились. В пылу спора было сказано много лишних слов. Каждый стоял на своем, и отец в сердцах заявил, что в его доме все должны жить по его правилам. Темперамент у нас обоих чисто французский, горячий. Закончилось это тем, что я ушел, хлопнув дверью, решив начать жизнь с нуля.
Как ни странно, именно этот – самый первый этап самостоятельной жизни – дался достаточно легко. Состоятельные приятели без проблем ссудили мне определенную сумму без поручительства. На первое время я снял небольшую квартиру и открыл при ней же юридический кабинет. Предпочитая учиться на чужих ошибках, я не собирался годами перебиваться мелкими заработками, прежде чем на себе осознаю, что большие капиталы обычно сколачиваются не самыми легальными методами. Но ведь не опубликуешь же объявление в газете и не напишешь на рекламной вывеске: «Оказываю незаконные услуги представителям криминальных структур». Поэтому в самом начале я не пренебрегал ничем, да и времени было больше, чем заказов.
Глава 6
1910-1911 гг. (Париж)
Клиенты нашлись достаточно быстро. Способностей и знаний мне хватало, маловато было лишь опыта, чтобы составлять конкуренцию отцу. Не имея ни громкого имени, ни рекомендаций, я мог соблазнить некоторых разве что демпинговыми ценами, но понимал, что это совершенно бесперспективный путь. Вырученных средств едва хватало на то, чтобы рассчитываться с долгами и скромно содержать себя.
Но это практически и являлось тем вариантом, который предлагал Гаэтан. А мне очень хотелось всего и сразу. Упорства и наглости было не занимать. Я часто бросался в опасные и рискованные авантюры, но природная изворотливость и проницательность до поры до времени помогали выходить сухим из воды. Но все же я прекрасно понимал, что для реального прорыва в этой сфере необходимо завоевать имя в узких, но влиятельных криминальных кругах. И вот однажды подобная возможность мне подвернулась.
Формально – дело двух конкурентов-бизнесменов, а фактически – война полууголовных монополистов, активно делящих сферу влияния в фармацевтической отрасли. Одного из соперников, господина Муцио, защищал недавно громко заявивший о себе адвокат Модаус Гринберг. Отнюдь не начинающий, прежде он подвизался где-то в провинции, поэтому раньше я о нем не слышал.
Однако его восхождение на юридический Олимп столицы оказалось весьма впечатляющим. Несколько совершенно безнадежных, на первый взгляд, процессов, которые он с блеском выиграл, и ни одного проигрыша произвели соответствующий эффект. С другой стороны, это еще ни о чем не говорило: какой-то провинциал вообразил себя великим адвокатом. Возможно, роль сыграло везение или ошибки второй стороны, а может, дело в обычном подкупе. Очевидно, это было слишком самоуверенно, но я не считал его непреодолимым препятствием. И уж если он смог, неужели я с моими талантами не обойду этого выскочку?
Сейчас-то я был практически уверен, что Гринберг – вампир, нагло использующий свои преимущества, что, на мой взгляд, не только незаконно, но и абсолютно неспортивно в судебных процессах. Догадайся я на тот момент, что успехи оппонента – заслуга его сверхъестественных возможностей, не был бы столь самоуверен.
Внутренний голос ясно подсказывал, что это и есть редкая возможность проявить себя и завоевать авторитет, а упускать удобные моменты я не привык. Теперь возникла необходимость заручиться доверием соперника господина Муцио – нашего соотечественника месье Лавассера. Представлять его интересы рьяно взялся молодой юрист этой же фирмы – Фабрис Дефоссе. На мой взгляд, шансы этой стороны смотрелись более выигрышно, несмотря на то, что многие отдавали пальму первенства «зарвавшемуся» Гринбергу. Что же, тем ярче выглядела бы моя победа.
Я осторожно прощупал Дефоссе, чтобы он уступил дело мне, но он оказался крепким орешком или, как и я, увидел свои перспективы. Я пытался использовать все, что мог, но ни деньги, ни посулы, ни уговоры, ни давление не принесли результатов. Более того, он еще попробовал свысока учить меня: мол, так дела в юриспруденции не делаются.
Это только разозлило. Я же видел: вот оно, блестящее будущее, а какой-то мелкий клерк стоит на пути. Однако я не из тех, кто пасует перед препятствиями. Чем сильнее оказывалось сопротивление, тем больше хотелось его преодолеть. К тому же, мое финансовое положение на тот момент было довольно плачевным, рос долг за квартиру, страдали чувства собственного достоинства и независимости. Слишком много это дело значило, и я оказался готов поставить на карту все, а если будет нужно, то и по головам пойти. Впрочем, именно так я, не чинясь, и поступил.
«Так дела не делаются», считал Фабрис, значит, сделаются иначе, но не уступлю. В данном случае, уверял я себя, цель оправдывала средства, а вступая на этот путь, я знал, что он выстлан не розами, и что нередко придется закрывать глаза на дурные запахи, но результат того стоит.
Одному из главарей мелких уголовных элементов мне довелось оказать несколько услуг, так что он без возражений организовал ограбление самоуверенного Фабриса, когда тот возвращался домой. Я не имел права рисковать жизнью и свободой, а, тем более, репутацией отца, поэтому исполнителям были даны конкретные указания.
Нанеся сзади несколько ударов арматурой, они взяли у потерявшего сознание юриста в качестве вознаграждения кошелек и дорогие часы. В итоге несговорчивый конкурент оказался на больничной койке с переломом ноги и сотрясением мозга. Узнав о результате, я ощутил укол совести, ведь еще не привык легко расталкивать всех локтями. Но и речи не могло идти о том, чтобы остановиться на полпути, в этом у меня сомнений никаких не осталось.
Оказаться в нужном месте в нужное время, чтобы перехватить клиента у других коллег по цеху, оказалось проще всего. Настала пора готовиться к бою. Времени до назначенных слушаний почти не осталось. Пришлось на несколько дней забыть обо всем. Я не появлялся в Университете, не вспоминал о развлечениях, урезал до минимума сон, с головой погрузившись в бумаги. К первому заседанию, как мне казалось, я подошел вполне подготовленным.
Судебные прения тянулись долго, ничто не предсказывало серьезных осложнений. Надо отдать должное Гринбергу, язык у него оказался великолепно отточенным, и он мастерски владел вниманием аудитории. Тем не менее, мои аргументы выглядели весомее, факт пиратского захвата казался налицо. Я не сомневался, что весы Фемиды с каждым днем все сильнее склонялись в пользу моего доверителя, и уже мысленно представлял, как отпраздную победу.
Однако, как ни готовился я пожинать лавры победителя, в финальный день судебного заседания судьба сыграла злую шутку. Конечно, по прошествии лет, я смог на все посмотреть иначе. Суть и детали процесса сейчас совершенно не имеют значения. Но то, через что мне пришлось пройти, болезненные уроки, скорее, можно назвать подарком Судьбы, великолепной тренировкой характера. Ведь все серьезные препятствия, которые она в дальнейшем передо мной ставила, не ломали меня, а закаляли, заставляли брать вершины круче, расти над собой, и, наконец, сделали тем, кем я стал.
Но все это пришло потом, а тогда, одетый в новенький костюм, готовый к минуте славы, я говорил с трибуны заключительную речь. Однако, когда уверенный в победе, усаживаясь на место, я столкнулся взглядом с Гринбергом, сердце почему-то екнуло. Он посмотрел снисходительно-насмешливо, а ведь должен бы уже посыпать голову пеплом.
Финальное слово противника стало не просто неожиданностью. Все казавшиеся нерушимыми доводы он легко смешал с землей. Складывалось впечатление, что в предыдущие дни прений хитрый еврей просто играл в кошки-мышки, позволяя наивно на что-то надеяться.
Он уничтожил нас, буквально раздавил. Великолепно владея тонкостями Кодекса Наполеона, как до сих пор неофициально назывался Гражданский кодекс Франции, а также другими постановлениями, законами и подзаконными актами, он не оставил мне ни малейшей возможности. Чувствовал я себя так, словно меня, как попавшегося воришку, на глазах гогочущей толпы прилюдно высекли на базарной площади. До сих пор от позорных воспоминаний горчило во рту, тогда же я чувствовал себя с головой втоптанным в грязь. Еще до вынесения судом окончательного вердикта, я прекрасно видел, что у нас не осталось ни одного шанса. Только врожденная гордость и самолюбие не позволили малодушно бежать из зала до окончания заседания.
Конечно, решение было вынесено полностью в пользу Муцио, мы проиграли. Возникло страшное желание немедленно напиться, лишь бы хоть как-то, пусть на время, забыть о своем унижении.
Месье Лавассер обошелся без упреков. Он даже предположил, что оппонентам удалось купить судью, но я-то прекрасно понимал, что их победа заслуженная. Поэтому, когда он предложил подать апелляцию, я, собрав остатки ума и мужества, посоветовал обратиться к одному из моих более опытных коллег, однако честно предупредил, что не вижу в этом смысла. Добил меня в итоге сам Гринберг, встретив в коридоре. Придержав за руку, когда я хотел проскочить мимо, он назидательно произнес:
– Молодой человек, адвокатура – явно не ваша стезя. Если уж вам так жаль средств, затраченных на образование, станьте нотариусом, что ли, или в полицию можно пойти служить.
До сих пор горжусь, что я смог сдержаться, лишь коротко бросил ему:
– Оставьте ваши советы, месье Гринберг, для ваших клиентов, я в них не нуждаюсь, – и, высоко подняв голову, пошел дальше.
«Это конец всему», – билось в голове.
Ко всему прочему, я не сомневался, что завтра же отец об этом узнает. Помимо того, что он следил за судебной практикой, уж громкое дело, которое вел его сын, наверняка не пропустит. А я-то еще представлял, с какой гордостью упрямец прочитает о первом серьезном успехе отпрыска.
Никогда еще мое самомнение не получало подобного удара. Я с детских лет привык быть лидером почти во всем. А уж если серьезно за что-то брался, успех был обеспечен. А теперь хоть из Парижа беги. Может, и сбежал бы, да кто гарантирует, что на новом месте не подстерегут другие удары судьбы. И что, каждый раз бежать? А вот напиться, как я мечтал, это крайне необходимо. Но идти сейчас в кабак не стоит, еще встречу кого-нибудь из знакомых, а насмешки, сочувствие или даже желание поддержать и отвлечь сейчас – это как рану расковыривать.
Стояла поздняя осень, пасмурная, зябкая и неуютная. Мощеные тротуары покрылись лужами, и модные штиблеты быстро промокли. С неба вместе с мелким дождем срывались хлопья мокрого снега, заставив раскрыть зонт. Настроение как раз соответствовало погоде.
Взяв в ближайшем винном магазине пару бутылок коньяка, я поймал извозчика и поехал на квартиру. Это первый раз в жизни, когда я решил с горя в одиночестве напиться. Что же, все когда-то случается впервые, повод, на мой взгляд, более чем подходящий. И еще я упивался жалостью к себе. Чувство абсолютно новое и крайне неприятное. Если в будущем меня ждут такие же результаты, я не то что в нотариусы подамся, а сопьюсь, опущусь, словно тот клошар, расположившийся на матрасе прямо в подворотне напротив моих окон.
Приняв горячий душ и переодевшись, мрачно глядя на мир вокруг и на собственное будущее, усевшись в рабочее кресло, я плеснул янтарную жидкость в широкий бокал и выпил одним глотком, чувствуя, как по жилам растекается приятное тепло. Израненная гордость никак не успокаивалась. Я не привык терпеть поражения, я попросту не умел этого делать и не желал учиться. Но и жить с подобным унижением невозможно. Внутри все бурлило и кипело, и я не представлял, как быть дальше.
Я снова наполнил бокал, согревая его в ладони, пытаясь взять себя в руки, расслабиться, неторопливо смакуя и наслаждаясь ароматом благородного напитка. Ничего не получалось. Вновь и вновь я возвращался к событиям сегодняшнего дня, испытывая почти физическую боль от произошедшего. Что же все-таки случилось? В чем я ошибся, что сделал не так? Ведь был уверен, что отлично подготовился. Как ни хотелось мне поскорее все забыть, триумфальная речь Гринберга упорно и почти дословно крутилась в голове, словно вырезанная на извилинах мозга, как звуковые дорожки на грампластинке.
Проклиная отличную память, поняв, что так просто от этого не избавиться, отбросив стыд и другие эмоции, я позволил себе еще раз тщательнейшим образом обдумать все доводы и аргументы ушлого еврея. Выпив еще бокал, я понял, что в голове лишь прояснилось, и еще не понимая зачем, приступил к тщательному анализу. В зале суда все доводы оппонента выглядели безупречными, но после неторопливого и методичного мысленного разбора я вдруг осознал, что некоторые якобы бесспорные положения следовало тщательно перепроверить. Правда на это потребуется время, причем значительно больше, чем отведено на обжалование. Возможно, нам удалось бы протянуть, откладывая заседание, для этого существовали несложные уловки, но я должен найти хотя бы формальную причину для апелляции.
А вот тут-то к Гринбергу придраться оказалось сложнее всего. Видимо, и другие его победы происходили без дальнейших обжалований, потому что он оказывался особенно силен в соблюдении формальностей. Однако я был бы не я, если бы так просто смирился. Вновь и вновь пропуская через себя каждое слово, я вдруг почувствовал, как что-то едва заметно царапнуло. Крошечная зацепка, которая, скорее всего, ни к чему не приведет, но все же я не мог не отметить ее. Возможно, пустяк, но это было что-то, и звоночек в голове упорно трезвонил.
Теперь крайне необходимо с кем-то посоветоваться, причем срочно, или хотя бы просто заставить выслушать и понять со стороны, как это прозвучит. Едва ли я нашел бы советчика, лучше, чем отец. Но именно сейчас, реши я помириться, после такого позора никак не смог бы к нему обратиться. Легче сквозь землю провалиться. Пожалуй, только два человека поняли бы меня так, как необходимо – Золтан или Лука. Уже вечер, и мы ни о чем не договаривались, но на то ведь и друзья, чтобы прийти на помощь хоть среди ночи.
Наверное, мой однокурсник оказался бы особенно полезен, ведь для него юриспруденция не пустой звук, да и парень он очень умный, но его не было в городе. В то время, когда я увлекся Флор, в семье друга произошло несчастье – у отца случился апоплексический удар, после чего оказалась частично парализована половина тела. Все дела месье Леговца-старшего вынужденно принял Золтан. Забыв о юридических планах, он с головой погрузился в проблемы автомастерских, причем с немалой пользой для бизнеса. В данный момент товарищ находился в деловой поездке то ли в Италии, то ли в Германии.