Любить, подумал тогда Аурелиуш, здорово. Но сейчас сердце замерло, и было не очень. Никогда еще Аурелиуш не чувствовал такого страха. Он, больше для того, чтобы сказать хоть что-нибудь, выпалил:
- Я просто здесь сижу, дай думаю поболтаем с тобой! Всегда же здесь сижу! А ты здесь ходишь! Почему мы никогда не болтаем? Ты не любишь болтать, или болтать со мной, или...
Она посмотрела на него, как на идиота, а потом вдруг засмеялась, тихонько, так что Аурелиуш едва услышал. Ее пальцы с обгрызенными ноготками коснулись губ, и она отвернулась. Но не ушла. Так Аурелиуш понял, что если уж что-то он и может сделать такого, чтобы жизнь его стала из потрясающей - просто идеальной, то он должен делать это сейчас.
- Иди сюда! - позвал он. - Я тут муравьев дрессирую.
И она спустилась на ступеньку вниз, а потом еще раз и еще раз. И хотя она очень-очень медленно двигалась, сердце Аурелиуша билось быстро, как никогда. Он встал, когда она совсем спустилась. И потом подумал, глупо же он будет выглядеть, если она сейчас пройдет мимо. Но Аурелиуш был шутом, глупо выглядеть являлось его призванием, так что ничего страшного случиться не могло. Ну же, подумал он, сердце, заткнись, заткнись. То есть, не навсегда, конечно.
Лада замерла у лестницы, а Аурелиуш - напротив нее. Муравьи, как ни в чем не бывало, продолжали наворачивать лежачие восьмерки на шахматном, блестящем полу.
- Как твои дела?
Аурелиуш ведь тоже был принц, и даже имя его значило - золотой. Он чувствовал себя таким смелым. Наверное, Каспар так себя ощущал, когда сталкивал вместе армии.
- Мои дела, - повторила она. А потом пожала плечами:
- Нормально. Вроде.
- Хочешь посидеть со мной на полу?
О, да, Аурелиуш, лучшее предложение даме, которое кто-либо мог сделать. Оставалось только засмеяться над самим собой, и Аурелиуш засмеялся. Тогда она легонько, очень быстро улыбнулась. Аурелиуш никак не мог поверить, что она - одно из воплощений смерти. В ней было столько трогательного очарования.
А потом она, совершенно внезапно, села на пол. Аурелиуш так и остался стоять. Некоторое время она смотрела на него снизу вверх, а потом сказала:
- А ты сидеть не будешь?
- Буду, - кивнул Аурелиуш. Он опустился рядом с ней, и они вместе смотрели на то, как бегут по сиропным дорожкам муравьи.
- А как они не прилипают?
- Раствор слабый, - сказал Аурелиуш, наслаждаясь своей сомнительной мудростью. И, чувствуя, что он на коне, продолжил.
- А я тебя тут давно замечаю.
- Ну да, - кивнула Лада. - Я ж живу здесь.
Она говорила очень-очень просто, а еще - на польском. В Аркадии все понимали друг друга, и часто Аурелиуш удивлялся, что Каспар вроде говорит на датском, а ему ясно каждое слово, или что Флори пищит на немецком, а он все понимает. Но с Ладой этой магии было не нужно.
- Да, я вот тоже здесь живу. То есть, не здесь, а просто в комнате. Но здесь вот я дрессирую муравьев. А еще я жил в Польше. Польша - великая страна, правда?
- Правда, - согласилась она, тон у нее был серьезный. Аурелиуш улыбнулся ей, а я его язык словно продолжал жить собственной жизнью, он сказал:
- А хочешь я тебя украду?
И она сказала:
- Не знаю. А куда ты меня украдешь?
И он задумался. Небо потемнело, а вдруг пойдет дождь, подумал он. В запутанных коридорах замка, на нижних этажах, от него можно было укрываться, но не в башнях. Аурелиуш увидел, что Лада покраснела. И подумал, а может он ей тоже нравится. Все это было так удивительно, тепло и светло, он ведь прежде не любил никогда, и сердце у него так не билось, и небо над головой не было таким просторным. Это все было намного лучше даже, чем магия и красивее Великой Реки.
- А куда ты хочешь украсться?
- Да нет слова украсться.
- Тогда что делает тот, кого крадут?
Они оба засмеялись, и ее смех оборвался на какой-то очень пронзительной ноте. Так Аурелиуш понял, что она никогда прежде ни с кем не смеялась вместе. Может быть, смеялась отдельно или над кем-то, над чьей-то шуткой, но не одновременно, не вместе.
Аурелиуш сказал:
- Ты мне так нравишься! Ты просто не представляешь, как ты мне нравишься! Ты лучше всех на свете! Мне нравится на тебя смотреть, и как ты смеешься! И я хочу как можно скорее больше узнать о тебе! О том, как ты живешь и что нравится тебе! Мне это тоже обязательно понравится! Мы понравимся друг другу!
А потом она сказала:
- Про тебя правду говорят, что ты смешной.
И Аурелиуш понял, каким-то очень странным образом, словно не совсем по ее словам, но по тому, что она скрывала за ними, что он тоже нравится ей. И не было вообще ни одного момента счастливее, как будто все звезды разом взорвались, все стало яркое, и Аурелиуш резко вскочил на ноги, потянул ее за собой, а потом подхватил, приподнял над землей и покружил. Она вцепилась в него, как зверек, куда больше боящийся высоты, чем рук. Аурелиуш говорил:
- Вот, я тебя уже украл! Но мы топчемся на месте, потому что я еще не придумал, куда тебя тебя унести.
Она засмеялась, ее бледные щеки раскрасил румянец, и она ткнулась острым, тонким носом ему в шею. Нос ее оказался очень холодный. А ведь Аурелиуш всегда мечтал, что Лада будет так близко, представлял, но никогда не мог и подумать, что все будет так невероятно. Ее запах, близость ее кожи, холодные руки и холодный нос, смешные, узкие зрачки и легкое дыхание. А потом, внезапно, они остановились, повинуясь какому-то старому, дурацкому чувству, которое вело всех влюбленных.
Все замерло, и только зрачки ее невесомо пульсировали под его взглядом.
И тогда она, наконец, ответила. Он сказал, что не придумал еще, куда ее унести, а она ему ответила. Прошептала, тихо-тихо, так что у Аурелиуша даже не было уверенности, что она это сказала:
- Отсюда.
И тогда он поцеловал ее, давая ей обещание, о котором не мог знать, выполнит ли.
А потом, еще годы спустя, они сидели на мосту. Лада была у него на коленках, и он крепко держал ее. Под ними Река гнала свое золото все дальше и дальше, и Аурелиуш смотрел на эту красоту, и не мог наглядеться на нее. И все же, до сих пор, он не мог понять, есть ли хоть что-то на свете, красивее Лады, если даже Великая Река не так прекрасна.
- Почему я тебе все-таки нравлюсь? - спросила она. Птицы пролетали к последнему пределу, к заснеженным горным лесам, откуда Великая Река берет свое начало. Белые клинья птичьих стай одна за одной проплывали над их головами, ветер качал цветы под мостом.
- Потому что для меня ты самая лучшая, - пожал плечами Аурелиуш. - Потому что никого лучше тебя нет.
- Но ты же красивее меня, ты, веселый, а я, ну...
Она потыкала ногтем в выбеленный солнцем камень.
- Просто странная.
- Ты - да, - кивнул Аурелиуш. В подробности ему вдаваться не хотелось. Он не единожды видел, как она пыталась разбить себе голову о камень. Ей часто казалось, что ее разум кто-то захватывает, тогда она кричала, что они уже здесь, ползают в мягком и теплом ее мозге. А Аурелиуш пытался удержать ее голову, чтобы только она не разбила себе череп. Она никогда не плакала от боли, но могла заплакать от того, что звезды слишком яркие, а это значит, что они подобрались близко. Гости с далеких звезд.
Но Аурелиуш не любил ее меньше. Просто такой была она, но он сам выбрал ее когда-то.
Он поцеловал Ладу, и она ответила. Губы у нее были мягкие и теплые. Нос - холодный, руки - очень холодные, а губы теплые.
Тогда она впервые, со времени того их разговора, с которого все началось, напомнила ему об обещании, которое он дал.
- Забери меня отсюда, - прошептала она.
- И куда тебя забрать? - спросил он, смеясь. - В леса?
Но она была серьезной, она покачала головой.
- Я хочу путешествовать по миру. Я хочу увидеть его. Прежде, чем они захватят его.
Это было и смешно, и страшно тоже. Еще Аурелиуш подумал, что Лада, не осознавая, что больная, понимает каким-то иным способом, что здесь ей все хуже. Приступы у нее стали частые, и Аурелиуш слышал, как Каспар обсуждает с Неблагим Королем, что еще чуть-чуть, и Ладу нужно будет заменить.
Аурелиуш ведь и сам думал, что нужно будет, рано или поздно, бежать, чтобы спасти ее.
Только она обо всем этом не думала. Ее мысли занимало другое.
- Я избранная, понимаешь? Я могла бы спасти мир! Нас всех! Я там нужна больше, чем здесь! Я там смогу всем помочь!
Аурелиуш смотрел в родниковую воду ее глаз и видел, что в них слезы. Ее приводил в отчаяние мир, рушившийся в ее голове. Ему было грустно от этого. И он сказал:
- Давай-ка подумаем, как мы можем сбежать.
- Отец будет зол.
- Это уж точно. Но нас здесь уже не будет, чтобы хорошенько от него получить, правда?
Она кивнула.
- Давай так, я найду способ. Есть у меня она идея, но я глупый, и идея моя глупая. Но мы можем попробовать.
Аурелиуш должен был сделать это ради нее, пока Отец Смерти и Пустоты не нашел, кем ее заменить. Он пообещал ей, давным-давно. Выполнить обещание значило - спасти ее.
- Но ты мне веришь? - спросила она пытливо. Иногда в ней просыпалось цепкое внимание, свойственное душевнобольным и грозная проницательность. Аурелиуш улыбнулся ей.
- Конечно, я тебе верю. Я тоже не смотрю на звезды. Как ты. Мы вместе.
А потом он принялся целовать ее, и целовал долго-долго, пока голова не заболела от нехватки воздуха. Все ведь могло и очень плохо кончиться. И хотя Аурелиушу везло всегда, он едва ли не впервые боялся. Ведь у него теперь была Лада.
- Я люблю тебя, - прошептал он. И она покровительственным, смешным жестом положила руку ему на голову, тонкие пальцы сжали его волосы.
- И я тебя тоже люблю, - сказала она. - Тебе понравится реальный мир. Там столько интересного для нас с тобой.
Она прижалась к нему теснее и некоторое время сидела молча.
А потом Аурелиуш отстранился и долго смотрел на ее зацелованные губы.
Река под ними шумела, и в ее волнах перекатывались законченные человеческие жизни. Возможно, скоро им предстояло плыть внизу, под мостом.
***
А я открыла глаза и смотрела, смотрела, смотрела без конца в большой экран неба надо мной, и вместе со звездами горели перед глазами миллиарды их названий, они выплывали из темноты, стоило сосредоточить взгляд, навязчивые и разрывающие голову. Цифры координат плясали, удаляясь и приближаясь, формулы демонстрировали мне все происходившее в утробе звезд, бесконечное, непредставимое горение, взрывы. Иногда небо казалось мне белым из-за обилия букв и цифр. Но сейчас я была благодарна этому заполоняющему голову ощущению, такому огромному, что все остальное просто перестало существовать. Я смотрела и смотрела, а когда у меня перестало хватать сил, закрыла глаза.
Открыв их, я снова увидела только темное небо в крошках звезд.
И тогда я сказала себе:
- Забудь.
Вовсе не потому, что я увидела нечто ужасное. Наоборот, мои родители были красивы и счастливы, чего еще можно было пожелать. Мама была странной, папа - наивным, и они были как парочка из фильма, очаровательные и беспутные. Нет, ничего страшного в моем сне не было.
Просто приняв его за реальность, впустив в себя это понимание, я лишалась последней возможности лгать себе. Я все думала: это какая-то ошибка, я ничем не связана с этой историей, я не обречена провести здесь вечность.
Но во сне я видела маму и папу, судя по всему, они и вправду отдали меня за возможность попасть в мир над Аркадией.
Я не думала, что они хотели мне зла, и все же я злилась. Как они могли не подумать о том, что крохотное существо, о котором они тогда, может, и не знали, однажды станет взрослым, самостоятельным человеком, которому будет хотеться жить своей жизнью, быть свободным.
Вокруг меня все было в высшей мере странно. Тут и там я видела изображения птичек, малиновок и синиц, сиалий и колибри, они замерли в полете, запечатленные на стене. Изображения были точными, и я сразу узнала их стиль - рисовала мама. Красота, женская хрупкость маминых рисунков соседствовали с яростной злостью царапин на стене, следов запекшейся крови. Я смотрела на эти царапины, и думала, неужели сам камень поддавался маминым рукам, когда она бесновалась здесь. Бардак в комнате, разбросанные вещи, платья, сочетался с хрупким изяществом рисунков. Ближе к потолку птички были нетронуты царапинами и изломами, безупречно красивые комочки перьев, и даже в ночной темноте их глаза, казалось, блестели, так точно мама рисовала. В этих птичках была жизнь, а здесь, в этой башне, жизни не было. Я представляла мамины сбитые костяшки пальцев, сорванные ногти, и мне становилось страшно.
А папа спас ее, и они дали жизнь мне. Такая история. Сумасшедшая женщина, рисовавшая чудесных птиц и кидавшаяся на стены - моя мать. И я любила ее.
Но она продала меня...кому? У него даже не было имени. Мне было интересно, как он выглядит. Кто он есть, этот безумный человек, первый человек, впустивший в мир смерть. Мне стало страшно от мысли, что я - такая же как он. Я не из нормальных, не из людей, которые наследуют землю. Я другой породы, я крови чудовища из сказочного мира. Наверное, Делии такой поворот в ее жизни пришелся бы по вкусу, но я больше всего на свете хотела читать книжки и смотреть глупые, яркие мультфильмы.
Я хотела домой.
У меня не было ни одной причины полюбить Аркадию, мне не хотелось впускать ее в свое сердце, даже пробовать. Мне не хотелось быть здесь и не хотелось быть собой. Я закрыла глаза руками, представила, что я дома, что завтра я пойду в университет. Я представила как слушаю монотонную лекцию, записываю формулы и случайные фразы из громоздкой, длинной теории. Я больше не могла успокоиться, считая звезды, я сразу вспоминала белое от букв и цифр небо.
Я хотела представить аудиторию в Стокгольмском университете, однокурсников, барабанящий за окном дождь, самый скучный день моей скучной жизни. Но мне виделись только мама и папа, их голоса, и неестественно яркое небо Аркадии.
А потом я услышала голос, какой прежде никогда не слышала. Этот голос раздавался над самым ухом, будто человек сидел рядом. Голос был нежный и незнакомый, а еще - с какой-то особенной интонацией, будто человек еще не сошел с ума, но взвинчен и вот-вот свихнется. Но этот оттенок был почти неуловим, с тем же успехом можно было сказать, что человек просто выпил и долго веселился, и теперь расторможен и радостен. И все же голос сохранял некоторую лощеную элегантность. Мне представился человек, сидящий за столиком в перерыве между четвертым и пятым коктейлем где-то в двадцатых годах. Человек говорил мне:
- Здравствуй, Констанция. Я так счастлив видеть тебя здесь. Я много представлял, какой ты будешь.
Я ощутила прикосновение к своему подбородку - мягкое, почти невесомое и в то же время пугающее. Никогда не боялась призраков, но сейчас по позвоночнику вверх рвался холод.
- Ты меня еще не знаешь, - продолжал голос, а я не могла сосредоточить взгляд ни на чем, голос опьянял меня, тревожил. Где был его источник?
- Но я твой король.
Я задрожала, сама не понимая, отчего. Я не должна была воспринимать всерьез все это - королевство, смерть, и Великую золотую Реку, все было глупостью и блажью моего уставшего воображения - я просто спала. Потому и замок из моих детских фантазий - бессознательное выбросило его в мое сновидение.
И все же трепет охватил меня, и мне захотелось сорваться с места, встать. Это я и сделала, закружилась на месте, пытаясь высмотреть моего собеседника. Но его нигде не было, он был неощутим и невидим, я могла только слышать его.
- Прости меня за такое невежливое появление, Констанция. Дело в том, что я предельно впечатлен твоим даром, что намного сильнее дара всех твоих предшественников, и мне не хотелось бы поставить себя в двусмысленное положение. Если ты увидишь меня, то можешь узнать обо мне больше, чем мне бы хотелось. В этом плане я стараюсь быть откровенным - ты никогда не увидишь меня.
Я слушала, замерев, представляя его в той точке, куда смотрела. В его голосе странно сочетались многословная вежливость и спрятанное сумасшествие. Он плохо его скрывал, так дети скрывают конфетку в кулаке - безо всякой изобретательности.