Слушатели согласно закивали головами. И Никодимыч заговорил, иногда медленно подбирая слова, иногда быстро, словно они переполняли его голову и быстрее стремились наружу.
2.
– Это случилось… Дай Бог памяти… Когда мы с тобой расстались, Петрович, лет десять назад?
Никодимыч взглянул на начальника партии. Тот согласно кивнул головой.
– Ну да, на второй год после этого, – продолжил Никодимыч, – аккурат уже восемь зим проскочило. А помнится все, словно вчера это было… Тот год, вообще, странным был, запоминающимся. В погоде тогда была аномалия – холода рано упали, а снега долго не было. Мороз лютует, а снега все нет и нет. Сколько тогда зверья, а особенно птиц, перемерзло – страсть.
– В то лето ходил я с одной геологоразведочной партией, большой партией, наподобие, как сейчас. Далеко ходили. Постоянно мелкие отряды в стороны высылались. Работа затянулась надолго. Как раз и пришли эти холода. И вот однажды подходит ко мне начальник партии и говорит, мол, надо помочь, Никодимыч. Я говорю, что всегда готов помочь, как тот пионер, и спрашиваю, что надо сделать. И тут он говорит, словно извиняясь, что надо отправиться с небольшой партией в дальнюю разведку, что людей в лагере осталось до крайности мало и практически больше некого отправить, что, конечно, здесь, в базовом лагере, проку от меня несравненно больше, чем будет там, но деваться некуда. Я не хвастаюсь своей исключительностью. Петрович может подтвердить, нет у меня такой черты в характере…
Начальник партии согласно кивнул головой.
– И проку от меня в базовом лагере, действительно, куда больше. Но раз надо, значит, надо, ведь не от хорошей жизни меня в маленькой группе отправляют. А, по большому счету, мне все едино, что в большом коллективе, что в маленьком, я никакой работы не боюсь и много чего делать умею.
– Ушли мы небольшой группой, всего шесть человек, сотни за три или за четыре, теперь уже не упомню точно, верст к северу. Таежные расстояния известны – здесь и сотня верст за расстояние иногда не считается. Последняя культурная, если можно так выразиться, ночевка перед прибытием на место проходила в одном поселке. Культурная – я имею в виду, на мягкой перине в теплой постели, а не по-походному, в спальном мешке. Довольно большой был поселок, тысячи полторы народа было в нем, никак не меньше, если судить навскидку. Вот там люди и рассказали, что место наших исследований находится за озером… Есть у него и официальное название. Но я буду называть его так, как сказывали местные – Чудь-озеро. А назвали его так то ли за чудный нрав, то ли по другой причине. Чудный нрав – это то, что каждый год у Чудь-озера был другой уровень воды, отличавшийся иногда на десятки метров. Да что каждый год – иногда каждый месяц. Почему так происходило – никто не знал, видимо, руки у ученых не дошли туда к тому времени. Глушь таежная – она глушь и есть. Глубину его никогда не промеряли, но поговаривали, что составляла она не одну сотню метров. А не проверяли по упомянутой мною другой причине. Местные говорили, что обитает в том озере нечисть, утаскивающая на дно все, что появляется на поверхности воды, будь то или птица, или животное, или человек даже, если рыбу отправится туда ловить. Потому не гнездятся там птицы, облетают Чудь-озеро стороной. И так же стороной обходит его зверье, нет там звериных троп, к водопою ведущих. И рыбы в нем нет, хотя вода исключительно чистая. И люди, охотники и лесники, обходят его стороной. Одним словом, плохая слава у тех мест.
– Ну, те байки местные мы послушали, поусмехались про себя и наутро отправились к месту, нам нужному. Поселковые власти взялись помочь. Организовали несколько телег под имущество, ведь научной аппаратуры было у нас немало, и мы так и переезжали от одного поселка до другого, каждый раз меняя ездовых, нанимая следующих местных. И благополучно доставили нас до места по известным им зимникам в обход Чудь-озера, и даже помогли быстро обустроиться, ведь местные народ мастеровой, из дерева все делать умеют.
– Далее началась работа. Нас всего шесть человек, и наукой заниматься надо, и едой, и стиркой. Вот тут и пригодилось все мое умение, ведь приходилось делать все – и готовить, и стирать, и мерзлую землю и камни долбить, и аппаратуру на себе таскать, и некоторые исследования самому проводить. К чести нашей партии, надо сказать, что народ подобрался хоть куда. И хоть своих исследований у всех было не много, а очень много, никто не чурался черновой работы. И копали со мной вместе, и готовили, и стирали, если время позволяло.
– А в один из дней извлекли из ящика какой-то сильно сложный и дорогой обложенный ватой прибор и понесли его за пару километров от места стоянки. А включаться он должен был от электричества. Были у нас с собой сухие анодные батареи. Петрович помнит их, такие большие, прямоугольные, торцы синего цвета, боковины белые, а вы, молодые, верно, не то что не видели, но и не слышали про такие… Место исследования было на небольшом горном плато, и, чтобы добраться до него, с полкилометра надо было пройти по довольно узкому уступу, прижимаясь к горе. Отправились туда трое – двое несли прибор, третий собрал в мешок все сухие батареи, даже из рации вытащил все, что там было, на всякий случай, если какая-нибудь откажет, а такое случалось часто… Мешок получился довольно увесистый. Так вот, на плато пришли они нормально, измерили, получили данные, все записали, А полученная информация оказалась настолько интересной и важной, что основные ее показатели надо было сразу же передать по рации, а при первой же возможности отправить и все остальные материалы. Однако на обратном пути случилось то, что называется ЧП – чрезвычайное, совершенно незапланированное, происшествие. Батареи-то весили немало, а тот, кто должен был доставить их обратно в лагерь, не повесил мешок с ними на плечо, а почему-то понес в руке, и на уступе мешок начал перевешивать. У парня был выбор – или кувыркаться полсотни метров вниз вместе с батареями, или выпустить мешок из руки. Он предпочел второе. В общем, батареи разбились вдребезги. Все. И от прибора, и взятые про запас от рации. Срочно передать данные стало невозможно. И тогда старший нашей партии, хорошенько поразмыслив, посмотрел на меня. Ну, мне что – надо, так надо. Не впервой ходить по тайге одному, и не такое видали. Закинул за плечи двустволку, а заряды в стволах – крупная дробь. На всякий случай, все же тайга кругом, зверья всякого хватает. Можно и на Хозяина сгоряча нарваться, на медведя то есть. Но это если сильно не повезет, уж больно он осторожен и человека опасается, даже если это шатун, то есть тот, кто к тому времени по какой-либо причине спать не лег. Я, бывало, с ним сталкивался, иногда и нос к носу. Тут главное – не заробеть, спиной не повернуться. Но к данному случаю это не относится… Итак, топор за пояс, за плечами – котомка с материалами, которые передать нужно, и немного продуктов на дорогу. Обговорили, что нужно назад принести, купить в поселке: больших гвоздей; моток крепкой веревки – уж не знаю, кому она понадобилась, скорее всего, чтобы обвязывать упакованные ящики; батареи сухие новые, правда, только для рации. С прибором ведь уже отработали, да и тяжело было бы тащить на себе комплект батарей еще и для него. Кроме этого, нужно было договориться с местным начальством, чтобы ровно через неделю прислали несколько повозок или саней, смотря по погоде, чтобы вывезти нас и оборудование. За эту неделю все у нас должны были уже завершить работу и свернуться, упаковаться. Кстати, с этим обозом должен был обратно в лагерь вернуться и я. Это потому, что примерно к этому времени ожидалось поступление на местную почту какого-то пакета для нашего старшего, об этом по рации передали еще тогда, когда батареи еще целыми были. Я должен был пакет получить и лично в руки начальства доставить. Вот через этот пакет все дальнейшее и получилось.
– А про погоду в тот год я уже говорил – уже в начале сентября вдруг упали холода. С каждым днем все морознее. Ночью все подмерзает, а днем, несмотря на солнышко, совсем не отпускает. Я вышел в дорогу в начале октября, следовательно, к тому времени почти месяц уже морозы стояли. То есть лыжи с собой не возьмешь, нету снегу-то. Пришлось пешком до поселка добираться, без малого сотню с добрым гаком верст отмахать. А и сам гак, поди, полсотни верст будет. Но ходок я и по сей день хороший, а дорогу по зимникам с первого раза запомнил.
– Вышел я рано поутру, а к вечеру следующего дня был уже в поселке. Переночевал в каком-то первом попавшемся доме, ведь заезжего человека завсегда в тайге на ночь любой дом приютит. Утром закупил все, что просили, договорился с начальством насчет саней или возов через неделю и хотел было искать постой на этот срок, пакет дожидаться. Зашел на почту договориться, чтобы по прибытии пакета мне сразу же сообщили, и тут оказалось, что как раз вчера была какая-то оказия, и этот пакет уже лежит, меня дожидается. И получается, что не надо мне того обоза дожидаться. Я снова к поселковому начальству, так мол и так, пойду я, пакет понесу, а вы, мол, не забудьте обоз вовремя прислать, чтобы нас забрать. Вышел от начальства и отправился в путь-дорогу.
– Вот только возвращаться-то в лагерь я решил не вкругаля, а по прямой, через то Чудь-озеро. Расстояние ведь было почти в два раза меньше, чем по зимникам. Вы спросите, а какого лешего я в поселок напрямую не шел? А очень просто: дорогу эту я не знал. Может, там сплошной бурелом, может обрывы скальные. А рисковать я не имел права – слишком ценные бумаги нес. А вот назад – другое дело. Ну, что там важного могло быть в том пакете, что я нес, при известном условии, что наша работа уже была практически закончена? Небось, какие-нибудь второстепенные инструкции. Могу лишь добавить, что так оно на деле и оказалось. Но это так, между прочим…
– От поселка до Чудь-озера верст сорок, само озеро верст пяток, и дальше до лагеря верст тридцать-тридцать пять. В общем, думал я за день-полтора обернуться. И сразу после посещения начальства поселкового мы отправились в дорогу. Почему это мы? А потому, что я был уже не один. Еще с вечера, как только появился я в поселке, подскочил ко мне огромный лохматый пес породы двортерьер и завилял хвостом. Я особо не обратил на него внимания, но утром он уже стоял у крыльца дома, где я ночевал, и всюду сопровождал меня, не отходя ни на шаг. Оказалось, что этот пес ничей, ходит по всему поселку, не злобный и добродушный, хотя и с грозной кличкой Волчара. В ответ на эту кличку Волчара начинал совсем не по-волчьи вертеть хвостом и радостно прыгать вокруг. Кто знает, почему он воспринял меня, как своего хозяина и последовал за мной в тайгу? Может, это на роду у него написано было… Я даже захватил для него некоторое количество мясных костей, уложив их в мешок поверх батарей. Мешок у меня был не тяжелый – килограмма четыре длинных гвоздей (самый тяжелый груз), веревка, батареи, продукты, кости для собаки. И, разумеется, на самом верху, аккуратно уложенные и завернутые в рушник, три бутылки «Столичной». Не пищевого спирта, а именно «Столичной». По полбутылки на брата. Это местное начальство расстаралось, выделило в подарок из каких-то своих запасов. Всего понемногу, в сумме и десятка килограммов не набиралось, ну, может, чуток больше. За поясом топор, на плече двустволка. Волчара то вперед бежит, то сзади остается, принюхивается, прислушивается, ни минуты не стоит без своего собачьего дела. И мне веселее в дороге, на него глядючи.
– Петрович знает, что в лесу я ориентируюсь не хуже, чем иной в своей деревне. А тут направление я точно знал, хотя и шел без всякой карты. А дорога оказалась не такой и трудной. Правда, через пару скальных выступов Волчару пришлось на себе тащить, он бы ни за что сам не перебрался. Бурелома по дороге тоже хватало, но мои планы это не нарушило. На то самое, чего в иное время следовало опасаться, и что сильно могло затруднить дорогу или даже сделать ее невозможной – болота – теперь я вовсе внимания не обращал. При таком длительном морозе они все поверху покрылись толстой ледяной корой.
– Как бы то ни было, еще солнце не начало клониться к закату, стоял я на краю глубокой пологой впадины, в которой и находилось Чудь-озеро. Впадина была почти правильной овальной формы, от меня вытянутой. До ее края была все сплошь тайга, а затем, по пологому скату, вплоть до воды, берег был голый, скалистый, уступами, местами покрытый травой. На ее дальнем краю, куда мне идти надо было, возвышалась покрытая тайгой гора с покатым верхом. Следовательно, надо было мне брать немного в сторону, чтобы обойти ее стороной. Водяное зеркало занимало верст семь-восемь в длину и пять-шесть в ширину. Сверху, с края впадины, это было прекрасно видно. А вот если бы вода до краев доходила, ее поверхность бы раза в два увеличивалась. Конечно, все это на первый взгляд, напоминало озеро где-нибудь в кратере старого вулкана, ведь мы с тобой, Петрович, на Камчатке насмотрелись на таких вволю. Помнишь?
Начальник партии снова молча утвердительно кивнул головой.
– Вот только одна загвоздочка здесь была. В самом центре озера остров находился, небольшой, метров десять на пятнадцать, на полметра над уровнем воды возвышаясь. А на нем с полдесятка сосен росло, уже достаточно больших. И как только они выживали, когда уровень воды выше их поднимался? Не знаю… Но ведь не может в середине кратера вдруг ни с того ни с сего вырасти островной выступ, а ведь высота-то у него была не маленькая. Помните, что местные говорили про сотни метров глубины? Но тогда я просто заметил этот остров, что он есть, а про глубину – это сейчас пришло. Хотя…
– До уровня воды спустился я вниз метров на двести, если считать по вертикали. А так как склоны впадины безлесными были, получалось, что время от времени воды озера поднимаются на эти сотни метров вверх. Когда спустился вниз, понял, что, конечно же, это был уровень не воды, а покрывшего ее льда. Решил я сперва дойти до острова, а затем взять чуть правее и гору у дальней оконечности озера обойти боком. У берега топором прорубил небольшую прорубь – толщину льда, на всякий случай, проверил. Сантиметров тридцать, никак не меньше, грузовики можно посылать. И отправился я вперед, держа ориентир на остров. А лед – чистоты такой, что я в жизни не видал: чистый, прозрачный, ни одного пузырька. Словно стекло. Дно через него видно. И подумал я тогда, что обманули местные. Какая, к черту, глубина, если дно – вот оно, рядом? И это при том, что я знаю об обманных свойствах чистых воды и льда. Но здесь это почему-то не срабатывало. Волчара быстро ко льду приноровился и скоро снова носился по сторонам, смешно загребая лапами на скользких поворотах. Так мы добрались почти до самого острова. Оставалось всего ничего. И вот тут все и началось.
Никодимыч немного помолчал, будто собираясь с мыслями.
– Волчара отбежал в сторону шагов на пятьдесят, но вдруг резко, словно включил все тормоза, остановился и даже проехал вперед на негнущихся ногах. Я не смотрел прямо в ту сторону, но боковым зрением уловил эту остановку и повернулся. Собака замерла на месте. Шерсть на ней стояла дыбом, уши были прижаты к голове, хвост поджат между ног, как собаки это делают от страха, а голова почему-то опущена вниз. Вдруг Волчара встрепенулся, дико завизжал и, сорвавшись с места, со всех ног бросился ко мне. Это был визг смертельно испуганного животного, подвергающегося чудовищной опасности. Вы слышали, как кричат зайцы, будучи уже в зубах собаки или волка, когда клыки вонзаются в их еще живые тела? Так здесь было намного громче и ужаснее. Увиденное поразило меня настолько, что я даже остановился. Волчара с визгом мчался со всех ног, до меня ему оставалось шагов двадцать, как вдруг что-то темное и огромное мелькнуло под моими ногами, а затем лед под собакой словно взорвался, швырнув ее на добрый десяток метров вверх. Куски льда полетели в разные стороны, а из образовавшейся пробоины вверх на три моих роста высунулось огромное темно-коричневое немного изогнутое туловище какого-то существа. Я никогда ни до, ни после, ни на одной картинке не видел подобного ему. Это оказалось не туловище, а голова, сплющенная, как у лягушки, диаметром метра в три, если не больше, на мощной, немного уступающей диаметру самой головы, шее. Сверху у головы был голый костяной нарост наподобие широкой толстой выгнутой дугой вверх пластины. Этим наростом существо, видимо, и пробивало толстый лед, словно это был тонкий бумажный листик. Голова и шея словно струпьями покрыты. Под наростом, по краям головы, сверкали огромные немигающие глаза в обрамлении каких-то безобразных кожаных складок. Глаза в упор уставились на меня, словно гипнотизируя, а затем взметнулись вверх, где, по-прежнему визжа, летел Волчара, а под глазами распахнулся рот, полный неровных длинных острых зубов. Рот был ну просто огромным… Змеи, как известно, могут глотать свою добычу, даже если она намного превышает их по размерам, за счет устройства своих челюстей. Видимо, что-то подобное было и у этого существа. Оно распахнуло рот, который далеко вылез нижними углами за пределы самой головы, и резко запрокинуло голову. Бедная собака угодила прямо в распахнутую пасть, и существо сомкнула челюсти. Визг сразу прекратился, наступила ударившая по ушам тишина. И в ней было слышно, как трещат собачьи кости на зубах мерзкого создания. На лед упала часть задней ноги Волчары, оказавшаяся за пределами огромного рта и словно пилой отделенная от туловища собаки. Вид окровавленной морды чудовища был ужасен, человеческое сознание не подготовлено к такому. А ведь над поверхностью льда возвышались только голова и часть шеи. Каких же, видимо, громадных размеров было туловище! Чудовище выходило далеко за рамки человеческого восприятия…